— Длинный? — спросил врач.

— Нет, три или четыре имени.

— Простите, что перебил, — негромко произнес Исаак.

— Ничего, — ответила она. — Тогда, в ту последнюю ночь, он пошел навещать их всех, спрашивать, каким будет их последнее предложение. Разумеется, тот, кто предложил бы больше всех, получил бы ее. Уходил он, когда вечерня уже давно закончилась.

— И больше не возвращался?

— Кажется, я слышала, как он входил в дом и выходил, но, возможно, мне это приснилось. Я больше не видела его.

— Что он продавал?

— Чашу. Серебряную. Продавал как священный Грааль, — монотонно добавила она.

— И это был Грааль? — с любопытством спросил Исаак.

— Он и сам не знал, — ответила матушка Родриге. — Сказал мне, что человек, от которого он получил ее, верил, что да. А потом сказал, что, может, это Грааль. Сеньор Исаак, один из тех людей, к которым он ходил в последнюю ночь, очень хотел купить эту чашу, но у него не было золота, чтобы заплатить за нее, и он взял ее, перерезав Баптисте горло.

— Видели ее вы? — спросил врач.

— Да. До того как Баптиста решил, что держать ее в таверне небезопасно. Это была серебряная чаша — старая, притом в скверном состоянии. Очень простая, с сильными вмятинами. Потускневшая. Он не позволил мне почистить ее, сказал, что ей нужно выглядеть старой, а не блестящей.

— Вы касались ее?

— Касалась. Даже немного потерла рукавом, так скверно она выглядела. То, что говорят люди — сущая неправда, сеньор Исаак. Она не вредит никому. Я вполне здорова, только зла из-за Баптисты.

— Тогда почему вы пришли ко мне, сеньора Ана? Я ведь не могу избавить вас от злости.

— Сеньор Исаак, я слышала, что вы пытаетесь найти Грааль для епископа, и подумала, что вам может помочь мой рассказ о Баптисте. Меня беспокоит, что все говорят, будто ее взял сеньор Аструх, а я знаю, что в списке Баптисты его не было.

— А кто был? — спросил врач.

— Не могу сказать, сеньор Исаак. Я не видела списка. Да если б и видела, проку было бы мало, потому что я не умею читать и писать, умею только считать деньги. Цифры знаю, а в списке были только буквы, и он не читал мне его вслух.

— Тогда откуда вы знаете, что в нем не было сеньора Аструха?

— Потому что он еврей, — бесхитростно ответила она. — Баптиста сказал, что еврей или мавр заплатят за чашу только как за сосуд для питья. Он хотел больше. Поэтому евреев в списке Баптисты не было.

— Меня это не удивляет, — сухо произнес Исаак.

Матушка Родриге снова продолжала, будто слышала только собственный голос.

— Там были только богатые христиане — богатые и, как он надеялся, легковерные.

— Я все-таки остаюсь в недоумении, сеньора Ана. Почему вы пришли ко мне?

— Я не знаю сеньора Аструха. Он непьющий, а в банкирах у нас с Родриге нужды нет. Но по всему, что я видела и слышала, думаю, человек он честный. Меня разозлило бы, если б он несправедливо пострадал к радости своих врагов.

— Сеньора Ана, ваши чувства делают вам честь, — негромко сказал врач.

— Они не лучше и не хуже, чем у большинства людей, — сказала она. — Баптиста напомнил мне, как смеются. Я хочу, чтобы человек, который убил его, ответил за убийство, — она встала и опять закуталась в вуаль. — И я верю тому, что говорят люди — что вы можете добиться этого. Вот и все, что я хотела сказать, сеньор Исаак, — добавила она. — Если б я знала, кто убил его, то могла бы всадить острый нож ему между ребер, — сказала она со злобой. — И ваша помощь мне бы не потребовалась.

— Пойдете со мной рассказать эту историю секретарю епископа? — спросил Исаак.

— Вот не знаю, — с сомнением ответила сеньора Ана.

— Ваше Преосвященство, вы продолжаете поправляться, — сказал Исаак, прослушав грудь пациента и поднимая голову. — Как себя чувствуете?

— Все еще усталым, но могу спать, — ответил Беренгер. — С тех пор как мы последний раз виделись, я почти только и делал, что ел и спал. Кажется, силы у меня восстанавливаются быстро.

— Превосходно. Я привел женщину, которая сдавала комнату убитому. Она расскажет свою историю отцу Бернату, и он зачитает ее вам, когда будете здоровы. Но я хотел сказать вам, что она видела чашу, которую называют Граалем. Она брала ее в руки, даже слегка почистила. Могу заверить вас, что, несмотря на это, она совершенно здорова.

— Пусть расскажет свою историю совету. К епархии это не имеет никакого отношения. Это вопрос гражданского порядка, не религии, — Берангар повернулся на бок. — Теперь мне хочется спать.

— Очень хорошая мысль, Ваше Преосвященство.

— И вот что, Исаак, — сказал епископ. — Не говорите никому, что мне лучше. Я наслаждаюсь покоем.

— Разумеется, Ваше Преосвященство. Даже отцу Бернату и отцу Франсеску?

— Они зайти ко мне, и я скажу им — то, что им следует знать.

По крайней мере за час до того, как городские колокола прозвонили зорю, Юсуф пробежал небольшое расстояние от дома Исаака до казарм стражников. Там хранилось в готовности его снаряжение для верховой езды; в дверях его поджидал капитан стражников.

— Сегодня утром вам придется изучать кое-что новое, сеньор Юсуф, — сказал он.

— Что же? — робко спросил мальчик.

— Его Величество выразил желание, чтобы вы научились держать в руке меч и поняли для чего он нужен. Поэтому Его Преосвященство распорядился начать уроки фехтования.

— А кто будет учить меня? — спросил Юсуф, оглядываясь, словно он ожидал увидеть учителя под табуретом.

— Его Преосвященство доверил мне преподать вам основы, а потом наймем учителя. Начнем сегодня утром, потому что вы свежи, а когда закончим, сможете вывести свою кобылу.

— Но у меня нет меча или…

— Не беспокойтесь, — капитан зашел в казарму и вернулся с длинным свертком. — Это для вас. Кажется, Его Величество обещал вам меч. Вот он.

Юсуф осторожно положил сверток на скамью и развязал веревку, которой был обвязан брезент. Внутри оказался длинный деревянный ящик с мечом, ножнами, портупеей и перчатками.

— Сапоги и шляпа там, — указал капитан подбородком в сторону караульного помещения. — Его Величество всегда делает дела, как нужно. Но одежда сейчас неважна. Нас прежде всего заботит, сможете ли вы держать меч.

— Когда начнем?

— Сейчас, конечно, — ответил капитан.

Колокола собора звонили к обедне. Жгучее июньское солнце стояло высоко в небе; на полянах и плоском противоположном берегу Оньяра потные люди спешили закончить недельные труды, кляня солнце, жару и мух, которые донимали их животных. Лавки были переполнены раздраженными домохозяйками, наполнявшими свои корзинки.

За высокими стенами слышны были только легкий шум торговли да звон колоколов, по которому все, и христиане, и евреи, узнавали время. Небольшие группы мужчин болтали на прохладных, тенистых улицах; во дворе Исаака бил фонтан, создавая легкий ветерок. Там было прохладно, тихо, приятно, домашние расположились под деревьями или в тени от южной стены.

Не было только Юсуфа. Юдифь твердо приказала, чтобы никто не ждал, чтобы мальчик работал в субботу. Когда Ракель необдуманно указала на тот бесспорный факт, что рабы-мусульмане усердно работают по субботам в некоторых соседних домах, на ее мать это не произвело впечатления. Если никто — мужчина, женщина или скот — не должен работать в субботу, сюда должен входить и мальчик-мусульманин, каким бы ни было его положение. Поэтому Юсуф мог проводить этот день, как ему вздумается.

В Жироне это был рыночный день, и он зачастую проводил свободное время возле рынка или в других частях города до заката. В то утро, как только его уроки закончились, он вернулся в дом — правая рука его ныла от непривычной нагрузки — только чтобы позавтракать и взять сверток с хлебом и холодным мясом на обед.

Холодное мясо было выложено на столе во дворе; те, кто был голоден, брали, что хотели и когда хотели. Пока сохранялись относительный покой и порядок, Юдифь позволяла себе отдохнуть от забот о еде от восхода до заката.