И я расписался своим полным именем.

В конце этой же недели я получил прекрасные новости от Уолтера Дикерсона, который после нескольких месяцев тяжелых переговоров наконец добился того, о чем я просил.

— Ну вот, — сказал он, позвонив мне в офис. — Вам снова разрешено видеться с дочерью.

— Люси согласилась?!

— Да, она наконец решила, что Кейтлин должна видеться со своим отцом. Мне жаль, что на это ушло чертовски много времени. И вы не только можете видеть дочь регулярно, ваша бывшая жена не настаивала, чтобы это происходило под ее присмотром… что часто случается в схожих ситуациях, где отцу временно было отказано в доступе к ребенку.

— Ее адвокат объяснил, с чего это она вдруг передумала?

— Давайте скажем так: я уверен, что сама Кейтлин сыграла в этом большую роль.

Но была еще одна причина, о которой я узнал, когда полетел на север на свидание с дочерью — в первый раз за последние восемь месяцев!

Я взял напрокат машину и доехал из аэропорта до дома Люси. Через мгновение после моего звонка дверь распахнулась, и Кейтлин повисла у меня на шее. Я очень долго прижимал ее к себе. Затем она подтолкнула меня локтем и спросила:

— Подарок привез?

Я рассмеялся замечательной дерзости этого вопроса и невероятной душевной гибкости своей дочери. Мы не виделись восемь мучительных месяцев, и вот мы снова вместе. Что касается Кейт, ничего не изменилось.

— Подарок в машине. Получишь позже.

— В гостинице?

— Да, в гостинице.

— В той же, где мы жили в последний раз, — близко к небу?

— Нет, в другой гостинице, Кейтлин.

— Ты своему другу больше не нравишься?

Я с изумлением смотрел на нее. Она помнила все. Каждую деталь всех выходных, которые мы проводили вместе.

— Это очень длинная история, Кейтлин.

— Ты мне ее расскажешь?

Но прежде чем я сообразил, как ответить на этот вопрос, раздался голос Люси:

— Привет, Дэвид.

— Привет, — ответил я, все еще держа Кейтлин за руку.

Последовала неловкая пауза. Как можно обмениваться любезностями после всей той ненависти, после всех тех бессмысленных мучений, в бездну которых ввергла меня Люси?

Но я решил, что стоит сделать попытку, и сказал:

— Ты хорошо выглядишь.

— Ты тоже.

Снова неловкая пауза.

Из дома вышел мужчина и остановился за спиной моей бывшей жены. Высокий, немного за сорок, консервативно одетый, как все протестанты в Америке по выходным: синяя рубашка на пуговицах, шерстяной свитер, брюки цвета хаки, тяжелые ботинки. Он обнял Люси за плечи. Я постарался не поморщиться.

— Дэвид, это мой друг, Питер Харрингтон.

— Приятно с вами познакомиться, Дэвид, — сказал он, протягивая руку.

Я пожал ее, подумав: по крайней мере, он не сказал «я так много о вас слышал».

— Взаимно, — кивнул я.

— Папа, может, поедем? — спросила Кейтлин.

— Конечно! — Я повернулся к Люси: — Значит, в шесть часов вечера в воскресенье.

Она кивнула, и мы уехали.

По дороге в Сан-Франциско Кейтлин сказала:

— Мама собирается пожениться на Питере.

— Вот как, — отозвался я. — А ты что думаешь по этому поводу?

— Я хочу быть подружкой невесты.

— Полагаю, это возможно. Ты знаешь, чем занимается Питер?

— Он командует в церкви.

— Правда? — слегка встревожился я. — В какой церкви?

— Милой такой.

— А названия ты не помнишь?

— Уни… уни…

— Может быть, унитарной?

— Да, верно. Унитарной. Смешное слово.

Что ж, это цивилизованная церковь, а то ведь всякое бывает.

— Питер очень милый, — добавила Кейтлин.

— Я рад.

— И он сказал маме, что тебе нужно разрешить снова видеться со мной.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что я играла в соседней комнате, когда он это сказал. Тебе мама запрещала со мной видеться?

Я посмотрел на огни залива:

— Нет.

— Это правда?

Кейтлин, тебе не нужно знать правду.

— Да, солнышко. Это чистая правда. Я был в отъезде, работал.

— Но ты больше никогда не будешь уезжать так надолго?

— Не буду. Никогда.

Она протянула тонкую ручку:

— Заметано?

Я усмехнулся:

— С каких это пор ты начала выражаться, как в Голливуде?

Она проигнорировала мою шутку и руки не опустила:

— Заметано, папа?

Я взял ее ручонку и пожал ее:

— Заметано.

Выходные пролетели в блаженном тумане. В шесть часов вечера в воскресенье мы снова стояли у дома Люси. Когда дверь открылась, Кейтлин кинулась, чтобы обнять мать, затем подскочила ко мне, чмокнула в щеку и сказала:

— Увидимся через две недели, пап.

Затем она скрылась в доме, прижимая к себе целый выводок Барби и другие бесполезные вещицы, которые я накупил ей за выходные. Мы с Люси неожиданно остались наедине на пороге и неловко молчали.

— Ну как, хорошо провели время? — спросила Люси.

— Замечательно.

— Я рада.

Молчание.

— Ну, тогда… — сказал я, пятясь.

— Ладно, тогда пока.

— Увидимся через две недели.

— Хорошо.

Я кивнул и повернулся, чтобы уйти.

— Дэвид, — сказала она, заставив меня обернуться.

— Да?

— Я только хотела сказать… Я рада, что у тебя все наладилось с профессиональной точки зрения.

— Спасибо.

— Наверное, было ужасно.

— Верно.

Молчание. Потом она сказала:

— Я хочу, чтобы ты еще кое-что знал. Мой адвокат рассказал мне, что когда у тебя все рухнуло и ты потерял все свои деньги…

— Это так. На какое-то время я остался без всего.

— Но ты все же умудрился платить мне алименты.

— Я был обязан.

— Но ведь ты был разорен.

— Все равно я был обязан.

Молчание.

— На меня это произвело впечатление, Дэвид.

— Спасибо, — сказал я, и мы снова неловко замолчали.

Наконец я пожелал ей спокойной ночи и поехал в аэропорт; самолет доставил меня в Лос-Анджелес; на следующее утро я встал и пошел на работу, где принял множество решений, касающихся сериала, неоднократно поговорил по телефону, пообедал с Брэдом и нашел три часа днем, чтобы посидеть за компьютером, продлевая жизнь своим персонажам. В общей сложности я проработал до восьми вечера, затем поехал домой, по дороге прихватил суши и съел их, запивая пивом перед телевизором. После десяти я отправился в постель с новым романом Уолтера Мосли и относительно прилично проспал семь часов, после чего поднялся и повторил всю процедуру сначала.

В один из дней этой рутинной жизни пришло озарение: все, что ты хотел восстановить, восстановлено. Но за этим озарением последовало другое: теперь ты одинок.

Да, я получал удовольствие от работы с коллегами. Да, дважды в месяц я мог видеть свою дочь. Но кроме этого…

Что? У меня не было семьи, которая ждала бы меня дома по вечерам. Повседневного папу для моей дочери изображал теперь другой мужчина. И хотя мой профессиональный статус снова был на высоте, я мог сказать лишь одно: успех ведет к новому успеху, а тот, в свою очередь, приводит…

Куда? Где он, конечный пункт назначения? В этом и есть главная загадка. Вы можете потратить годы, чтобы вскарабкаться куда-то. Но когда цель достигнута — когда вы получаете все, о чем мечтали, — возникает вопрос: вы вообще куда-нибудь пришли? А может, вы все еще находитесь на пересадочной станции по пути к следующему пункту назначения? Боюсь, этот пункт иллюзорен — он исчезает, как мираж, как только вас перестает осенять крыло успеха. Разве можно достичь вершины, которой не существует? Единственная мелочь, которую я познал за все это время, заключалась в следующем: то, к чему мы стремимся, всего лишь попытка самоутверждения. Но обнаруживаем мы это только через тех, кто был достаточно глуп, чтобы полюбить нас… или кого мы сумели полюбить.

Как я — Марту.

Целый месяц я звонил ей через день и отправлял эсэмэски. Каждый день я писал электронные письма, но ни на одно не получил ответа. В конце концов я понял намек и прекратил попытки связаться с ней. И тем не менее я думал о ней постоянно. Это напоминало тупую фантомную боль, которая никак не проходила.