Информация могла означать лишь одно: Джуби не его сын. Невозможно.

— Странно, что вы его забираете. Отправите работать в конюшни? Он всегда любил лошадей.

Еще бы, с таким прозвищем.

— Мадам, — вежливо возразил Вильерс, — в конюшнях мой сын работать не будет.

— А в кухне ему делать нечего, — уверенно заключила воспитательница. — Повара хватит удар: мальчик обожает поесть. — Она гордо улыбнулась.

— Сделаю все возможное, чтобы он был сыт.

Неожиданно миссис Джоббер дотронулась до его рукава. Вильерс окаменел: он ненавидел, когда к нему прикасались.

— Можно вас попросить время от времени отпускать мальчика к нам? С тех пор как Темплтон отвез его к Гринделу, нам удалось встретиться всего два или три раза. Однажды Джуби убежал, но его тут же поймали. Ах, я так скучаю!

— Непременно, — любезно пообещал Вильерс. Он еще раз поклонился и вышел, оставив добрую женщину со спящим на руках раскормленным ребенком.

Голова отчаянно болела, и больше всего на свете хотелось отказаться от глупой затеи. Его сын не имеет права носить имя Джуби. Это невыносимо. В конце концов, он не какой-нибудь простак, а Вильерс. Герцог Вильерс.

Как он узнает, что ребенок действительно его? Сын джентльмена, сказала хозяйка приюта. Должен же был Темплтон сообщить, что отец Тобиаса — герцог.

Аристократическая натура восставала против безвкусицы визита: толстый слюнявый малыш, дурацкое прозвище, убогий домишко.

Герцогу не пристало беспокоиться о подобных мелочах. Ребенок, рожденный вне брака, не мог считаться настоящим сыном.

Честно говоря, утверждение трудно было считать убедительным.

Тобиас, разумеется, был его плотью и кровью. Он даже хорошо помнил мать, Фенелу. Роскошная женщина, итальянка, оперная певица. А до чего же она разозлилась, когда поняла, что беременна!

Кричала и бранилась, а он смеялся. Правда, потом пообещал взять на себя все заботы о ребенке, ведь театр продолжал гастролировать. И даже целых семь месяцев содержал всю труппу. Приятные ночные встречи продолжались до тех пор, пока певица не заявила, что ненавидит и его, и собственные распухшие ноги.

Когда пришло время, Темплтон сообщил о появлении на свет сына и благополучном устройстве новорожденного в надежные руки.

Вильерс даже знал, откуда взялось имя Тобиас: Фенела как раз исполняла роль невинной девушки, соблазненной подлым бароном Тобиасом. Барон добился расположения девицы и склонил ее к прелюбодеянию. Разница лишь в том, что безжалостный искуситель перевоплотился в полного сил толстого Джуби.

Джуби.

Вильерс вздрогнул и по узким ступенькам поднялся в карету.

В то же утро, позднее

Элайджа проснулся с ясным осознанием неблагополучия. В чем же дело? Они с Джеммой заснули на рассвете, когда сквозь шторы уже пробивался первый утренний свет. А сейчас жена уютно свернулась калачиком в его объятиях.

При взгляде на любимую в душе вспыхнула радость… и все же неприятная тяжесть не растворилась. Элайджа осторожно выскользнул из постели. Джемма что-то недовольно пробормотала, очевидно, не желая оставаться в одиночестве, но тут же снова погрузилась в сладкий сон. Шелковистые волосы переливались мягким янтарным светом.

Ощущение неблагополучия переросло в дурное предчувствие. Обычно одного лишь взгляда на Джемму оказывалось достаточно, чтобы вожделение вспыхнуло и подчинило своим законам. Но сейчас тело молчало. Вместе с этим страшным открытием пришло и еще одно.

Сердце билось неровно. Более того, оно его и разбудило, чего раньше никогда не случалось. Элайджа сделал несколько энергичных шагов. Иногда даже небольшое физическое усилие позволяло вернуться к нормальному ритму. Но сейчас ничего не помогало: сердце стучало, то пропуская удары, то куда-то убегая, словно забыло, как должно работать.

Верховая прогулка оказалась бы весьма кстати: испытанный способ заставить непослушное сердце подчиниться. Элайджа вышел из спальни жены и отправился к себе.

Он уже принял ванну и надевал камзол, когда в дверь осторожно постучал лакей. Камердинер открыл и после недолгого разговора таинственным шепотом объявил:

— Мистер Фаул весьма сожалеет, что приходится беспокоить вашу светлость, но внизу ожидает достопочтенный Ховард Чивер-Читлсфорд.

— Этого еще не хватало! — не сдержался герцог. — Его прислал Питт?

— Этого посетитель не сообщил, ваша светлость. — Викери подал парик. — А вместе с ним явился еще один джентльмен, лорд Стиблстич.

Элайджа тяжело вздохнул. Чивер-Чйтлсфорд был мелким бюрократом, чрезвычайно высоко ценившим собственное красноречие. Странно, почему никто, кроме герцога Бомона, не замечал, что словесный поток неизменно течет в ложном направлении. Так, например, многоуважаемый оратор мог без сомнения провозгласить, что работорговля приносит некоторую пользу, а потому премьер-министру не следует чересчур агрессивно с ней бороться.

Несмотря на ошибочную позицию, не исключавшую даже весьма двусмысленных поступков, Чивер-Читлсфорд считался доверенным советником Питта, а Стиблстич представлял интересы главы муниципалитета. Элайджа надел парик и отправился вниз. К счастью, сердце немного угомонилось и перешло на более спокойный, хотя все еще синкопированный танец: не слишком уверенный, но и не пугающий неожиданными скачками.

Элайджа вошел в библиотеку. Чивер-Читлсфорд стоял у окна, в то время как Стиблстич уже успел осушить бокал бренди. С утра пораньше.

Выступая в качестве одного из советников премьер-министра, Бомон нередко разрывался между собственной личностью и аристократическим титулом. В присутствии Питта, разумеется, советник побеждал герцога.

Ну а сейчас он чувствовал себя герцогом с головы до пят. Лукавый политик Чивер-Читлсфорд немедленно это почувствовал и поклонился ниже и почтительнее, чем при встречах в парламенте.

— Мистер Чивер-Читлсфорд, лорд Стиблстич, — коротко приветствовал Бомон. — Чем могу служить?

Чивер-Читлсфорд не спешил вступать в бой; тысячу раз Элайджа наблюдал, как хитрец уступает начало разговора собеседнику. Что ж, тем лучше. Возможно, удастся спровоцировать жаркий спор, и обе стороны в запале выплеснут самые убедительные аргументы. Сам же он молча, без единого слова выслушает и точно рассчитает, когда придет время взять ситуацию под контроль.

Стиблстич, напротив, сразу бросался в пекло. Решительный джентльмен редко задумывался, прежде чем начать говорить, а потому слова почти всегда звучали оскорбительно.

— Речь о плавучих тюрьмах, — важно заметил он. — Сам король поручил нам принять взвешенное решение относительно этих дьявольских сооружений.

Элайджа хранил невозмутимое, почти равнодушное спокойствие.

— Трудная проблема, как мы уже признавали, — вставил он.

— Я предложил их сжечь, — продолжал Стиблстич. — Оптимальное решение. Сжечь! — Он несколько раз яростно кивнул. — Там же нет никого, кроме закоренелых преступников. Все они представляют страшную угрозу благополучию города, как крысы… как… как крысы! — повторил он, так и не найдя иного, более убедительного сравнения.

Герцог повернулся к Чивер-Читлсфорду:

— Согласен: освобождение военных кораблей от функции плавучих тюрем — прекрасная идея.

Чивер-Читлсфорд пришел в замешательство, что случалось крайне редко. Элайджа прищурился.

— А что конкретно вы имеете в виду, произнося слово «сжечь»? — уточнил он, обращаясь к Стиблстичу.

— Именно то, что говорю: сжечь дотла, — решительно подтвердил радикально настроенный политик. — Один-единственный шаг решит все наши проблемы. Конечно, новых осужденных тоже надо будет где-нибудь размещать, но это уже следующий вопрос. Подумать только, во время мятежа в опасности оказался сам король! — Он до такой степени вытаращил глаза, что лицо едва не лопнуло.

Элайджа ощутил, как тяжело и неровно забилось сердце.

— Правильно ли я понял, что вы намерены уничтожить корабли вместе с заключенными? — Большие часы с маятником тикали громко и грузно, вторя биению сердца. Невероятно. Бесчеловечно. Из глубины души поднималась не поддающаяся контролю ярость.