— Выше по Нилу ты увидишь другие чудеса, — сказала я. — Храмы с колоннами столь мощными и высокими, что невозможно представить их делом человеческих рук.
— Тем не менее мы знаем, что это именно так, — ответил он. — На самом деле, любовь моя, ничего непостижимого в мире не существует. Есть лишь явления, чью природу мы пока не поняли.
Укрывшись в тени павильона, мы наблюдали, как проходит очередной день, не задевая безразличных к нему колоссов.
С наступлением полудня жара усилилась. Палящие лучи нащупывали в навесе тончайшие щели, словно настойчивые пальцы, и всюду, где им удавалось проникнуть, песок раскалялся настолько, что к нему невозможно было прикоснуться. Пирамиды и Сфинкс излучали белый жар, словно мерцающий под ясным голубым небом мираж.
Цезарь, откинувшись назад, смотрел на них и отпивал маленькими глотками вино, а один из его людей обмахивал повелителя маленьким веером военного образца. Правда, толку от такого опахала было маловато — перегретый воздух оставался почти неподвижным.
— Лучше возьми одно из моих, — предложила я, указывая на слуг, размеренно веявших широкими опахалами из страусовых перьев.
— Ни за что, — заявил он. — Это какое-то варварское извращение. Кто, скажи на милость, пользуется подобными опахалами?
— Люди, которым жарко, — сказала я. — Готова спорить: когда мы продвинемся еще дальше по Нилу, к сердцу Африки, ты сам об этом попросишь.
— Ты знаешь, я люблю биться об заклад, — сказал Цезарь. Я игрок по натуре, так что принимаю твой вызов.
— И что я получу, если выиграю?
— Я женюсь на тебе по египетскому обряду, — ответил он после недолгого размышления. — Ты будешь считаться моей законной женой повсюду, кроме Рима, потому что…
— Да, я знаю. Потому что римский закон не признает браков с иностранцами.
Правда, законы пишут люди, а из всех людских деяний неизменны только пирамиды.
Наконец жара стала спадать. По мере ее ослабления менялись и цвета: белый известняк сначала приобрел медовый оттенок, а потом, словно впитав уходящий солнечный свет, окрасился золотистым янтарем — столь нежно, что цвет золота рядом с ним показался бы безвкусно кричащим. Небо, на фоне которого вырисовывались пирамиды, сделалось фиолетово-голубым, и на нем протянулись длинные пальцы пурпурных облаков, приветствующих заходящее солнце. Я знала, что еще некоторое время солнце будет подсвечивать пирамиды сзади.
Поднявшийся ветерок донес запах нагретого, а теперь отдающего тепло камня. Темнело, и нам пора было возвращаться на ладью.
— Идем, — сказала я, поднимаясь на ноги.
— Нет, я хочу остаться, — возразил Цезарь. — Мы ведь все равно не отплывем на ночь глядя. Луна почти полная. К чему торопиться?
«К тому, — подумала я, — что пустыня ночью меняется».
— Ты не боишься? — тихонько спросил он.
— Нет, — пришлось сказать мне.
Впрочем, это действительно не был настоящий страх. Мне просто становилось не по себе при мысли о том, чтобы остаться на ночь рядом с исполинскими гробницами. По традиции после заката египтяне всегда покидали этот берег Нила, оставляя его мертвым.
Слуги превратили наш павильон в настоящий шатер, где мы легли на подушки, и нам подали закуски и освежающие напитки. Потом Цезарь приказал свите удалиться, и мы остались вдвоем.
— Используем редкостную возможность, — сказал он. — Ведь нас все время окружают люди. К этому привыкаешь, но настоящее уединение — это особое ощущение.
Настоящее уединение? Цезарь в моем полном распоряжении? Сколько людей заплатили бы золотом за возможность поменяться со мной местами. Они подавали бы ему прошения, предлагали бы взятки… а кто-то наверняка явился бы с ядом или кинжалом. Значит, он всецело доверял мне.
Я же хотела лишь одного — чтобы часы тянулись как можно медленнее.
Сумерки в пустыне длятся недолго и почти мгновенно сменяются ночной тьмой. Пирамиды и Сфинкс словно за миг отдали весь свет, накопленный за долгий день, и превратились в темные силуэты, почти неразличимые на фоне небосклона.
— Ничего, — промолвил Цезарь. — Скоро взойдет луна и света будет достаточно.
И действительно — из-за горизонта выглядывал пока еще бледный и сонный лик огромной луны. Вот-вот она сбросит льнущие к ней облака и засияет.
Скоро луна окрасила пески в голубовато-белый цвет и засветила так ярко, что мы без труда различали плетение веревок, поддерживавших наш шатер. Остроконечные пирамиды отбрасывали на песок позади себя гигантские тени. Глазницы Сфинкса зияли, как черные провалы.
Неожиданно похолодало, да так, что мы накинули плащи. Совсем близко завывали гиены.
Я думала, что мы останемся вдвоем и поговорим о том, что у нас на сердце, но вместо этого воцарилось молчание. Лишь когда минула полночь, Цезарь сказал:
— Ну вот, теперь я видел шесть из семи чудес света…
Как же много он повидал, в скольких краях побывал! А я не ездила никуда и не видела ничего за пределами Египта.
— Расскажи мне о них, — попросила я.
— Мне нет нужды описывать Александрийский маяк, — сказал он. — Что касается остальных, поведаю вкратце. Колосс Родосский упал, но еще можно посмотреть на его бронзовые обломки. Великий храм Артемиды в Эфесе настолько огромен, что там можно заблудиться, а Зевс в моем представлении именно таков, какова его статуя в Олимпии. Но одного чуда я еще не лицезрел, хотя исполнен решимости непременно добраться до него. Это висячие сады Вавилона.
— А они действительно существуют? — спросила я. — Кто-нибудь видел их за сотни лет?
— Александр.
— Ну, вечно Александр.
— Он умер в Вавилоне, и вполне возможно, что именно эти сады за окном — последнее, что предстало его взгляду. Так или иначе, я намерен покорить Парфию. Захватив Вавилон, я вознагражу себя посещением того священного места, где умер Александр, и посмотрю на висячие сады.
— Доверяешь ли ты мне настолько, чтобы поделиться своими замыслами? У тебя уже есть план этого похода или он еще не разработан?
— Идем! — вдруг заявил он, поднимая меня с подушки и плотнее закутывая в плащ. — Давай прогуляемся.
Ночь была такой ясной, что я невольно прищурила глаза. В лунном свете все вокруг выглядело совсем не так, как днем, — теперь детали пейзажа холодно, сурово и резко вырисовывались на фоне чернильного неба.
— После приезда в Египет я оказался отрезанным от внешнего мира, — промолвил Цезарь. — По правде говоря, мне следовало бы вернуться в Рим. Я задержался здесь, — он покачал головой, — потому что попал под власть каких-то чар.
Эти слова заставили меня рассмеяться. Тогда он добавил:
— Знай ты меня лучше, ты поняла бы, насколько не в моем характере прохлаждаться где бы то ни было. Дела призывают меня. Долг зовет. А я мало того что нахожусь далеко от Рима, мало того что провожу ночь с царицей Египта в пустыне, у подножия пирамид, но и с каждым днем забираюсь все дальше в глубь Африки. Этим не преминут воспользоваться мои недруги. Они извлекут из ситуации все возможные выгоды.
— Значит, и тебе нужно извлечь из нее все возможные выгоды, — отозвалась я. — Надеюсь, наши памятники того стоят.
Я ждала, что он скажет: «Это не просто памятники». Однако Цезарь лишь хмыкнул, а потом, прежде чем я успела понять, что бы это могло значить, покачнулся, запнулся, упал на колени и со стоном повалился ничком на песок. Все произошло стремительно и внезапно: только что мы беседовали — и вот он уже корчится на земле, как в агонии, хотя после первого стона у него не вырвалось ни звука.
В ужасе и отчаянии я упала на колени рядом с ним. Что произошло? Может быть, кто-то прятался за скалой и метнул нож? Или из-под камня на него бросилась растревоженная змея? А вдруг тайный враг получил доступ к еде и напиткам, и Цезарь пал жертвой яда? Собрав все силы, я схватила его за плечи и перевернула. Тело Цезаря обмякло, как у мертвеца, на лицо налип песок. Сердце мое билось так быстро, что я почти не могла думать. Я совершенно растерялась, однако догадалась приложить ухо к его груди и ощутила, что его сердце по-прежнему бьется.
