— Вот у видите, миссис Э., как мы поженимся, я Дека исправлю.

Вы и я — мы вместе за него возьмемся. — Она глупо захихикала. — Гриву заставим обрезать и одежу купить поприличнее. — Глаза у нее сияли. — Миссис Э., обещаю, из меня выйдет потрясная дочь. Вы меня полюбите. — Вся она излучала надежду. — Вот ей-ей!

Уинифред сначала таращилась на Джой, потом уставилась на Дека.

— Это то, что ты хочешь, сын? — спросила она, все еще не веря. — Эта… эта… шлюха?

Джой помрачнела.

Уиллис Эндрюс не отрывал взгляда от телевизора.

— Да, — сказал Дек.

Она презрительно скривила тонкие губы.

— Яне ослышалась, ты сказал «да»?

— Она меня любит, и я без нее не могу.

— Тебя любит. Разве тебя можно любить?

Кровь застучала у него в висках.

— А она любит.

— Ты к ней хоть раз пригляделся? Она же шваль.

— Эй… — начала было Джой, но никто ее не замечал.

— Со мной она добрая. Славная.

— Она жалкая уличная шваль. И даже такая она слишком хороша для тебя. Для тебя любая слишком хороша… ты ведь знаешь, да?

Джой вся съежилась на ветхом коричневом диване. Где-то она, наверное, переборщила. Лучше бы сейчас заткнуться, пока не удастся все вернуть в нормальную колею.

Уинифред продолжала поливать сына, измывалась над ним, обрушивая на него жестким непреклонным голосом оскорбление за оскорблением.

Всю жизнь он сносил это. И никогда прежде не оправдывался и не пытался отвечать тем же. Даже когда они заставили его продать машину — гордость его и утеху. Но когда тут сидит Джой и слушает…

— Ненавижу тебя! — вдруг заорал он. — Лучше б ты сдохла, когда меня рожала! Лучше бы ты в жопу подохла! Ты мне жизнь испортила!

Потрясенная, Уинифред на какое-то мгновение умолкла.

— Ах ты, паразит неблагодарный! — вскипела она. — Грубости от грубой сволочи?!. Мы тебя из грязи вытащили. Дали тебе крышу над головой, накормили, одели. Хоть ты нам и неродной. Своей матери ты не нужен был…

— Уинифред, — попытался вмешаться Уиллис.

— Молчи! — зашлась она в злобе. — Пора ему узнать правду.

Дек помотал головой. Что она болтает? Он ничего не понимал.

— Мы тебя купили, — сказала она; глаза ее, обычно тусклые, чуть ли не горели. — Как покупают собачонок. Выбрали тебя… как щенка в помете. Ха! Тот еще выбор.

— Что ты болтаешь? — жалобно заныл он.

— Сто пятьдесят долларов. В то время немалые деньги. — Ее лицо сияло торжеством, словно она испытывала необычайное облегчение. — Что ты на это скажешь?

Он дрожал. у — Врешь!

— Не вру.

Он закричал не своим голосом:

— Врунья!

— Нет, — твердила она упрямо. Пошла в другой конец комнаты, к письменному столу, который всегда держала под замком, открыла. Теперь только телевизор издавал звуки. Уиллис Эндрюс схватился за голову и что-то бессвязно лепетал.

Джой будто вросла в диван. Препоганый вышел поход в гости.

Любящая семейка встречает ее с распростертыми объятиями.

Уинифред извлекла какую-то бумажку и сунула Деку.

— Вот, — сказала она. — Это имя и адрес женщины, у которой мы тебя купили в Барстоу, Калифорния. Торговка детьми. Бог знает, где она выкопала такое отродье.

Ему казалось, что он умирает. Его жизнь промчалась у него перед глазами, как кинолента. Побои, издевательства, вечная пытка от того, что приходится слушать, какой ты никчемный…

И чувство вины…

Я ЧУТЬ НЕ УМЕРЛА РОДАМИ. ТЫ ЖЕ МОГ МЕНЯ УБИТЬ, КОГДА РОДИЛСЯ.

Всю жизнь считать себя виноватым.

Ни за что!

Она не мать ему. О господи, не мать!..

Кровь стучит в висках, в глазах темнеет. Он задыхается от ярости и разочарования.

Уинифред Эндрюс. Чужая тетка. Он зашелся невеселым смехом.

НЕ ТАК УЖ ПЛОХО… НЕ ТАК УЖ ПЛОХО.

Джой тоже засмеялась. Нервы.

НЕТ, ПЛОХО. НЕТ, Я ДОЛЖЕН ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ.

Уиллис тоже смеется. Или плачет? Не имеет значения.

Три свиньи. Три хохочущих рыла. Зубы, глаза, волосы. Три свиньи.

Информация, которую он искал, была там, в папке, среди пожелтевших писем с жалобами. Сухая гниль. Сырость. Заделано мышами. Миссис Нита Кэрролл проживала в доме с 1956 года по 1973 — й, после чего переехала в Лас-Вегас. Ее новый адрес был аккуратно отпечатан на обмахрившейся по краям белой карточке.

Миссис Нита Кэрролл.

Дай бог, чтоб была жива. Теперь, узнав все необходимое, чтобы выжить, он мечтал об одном — прибить эту женщину.

Пятница, час обеда в «Ма Мезон». Появляется Джина Джермейн. Все поворачиваются и провожают ее пристальными взглядами. Тишина. Но только на мгновение. Потом все возвращается в норму.

Джина подсела к Оливеру Истерну за столик, где он обычно сидел, и принялась язвить:

— На что они, бляди, глазеют?

— На тебя, разумеется, — ответил Оливер, ковыряя пальцем пятнышко на скатерти. — Пора бык этому привыкнуть. Ты сколько лет в кино?

— Достаточно давно и знаю поэтому, что по пятницам в этом ресторане за ленчем никто глаза не пялит. Рэкел Уэлч может голой войти, никто и бровью не поведет. — Глаза ее тревожно расширились. — Все знают, Оливер, да? Слух пошел?

Он похлопал ее по руке, чтобы приободрить, и поразился, как она могла подумать, будто удастся сохранить в тайне, что их с Нийлом, сцепившихся, если можно так выразиться, в сражении, срочно доставили в больницу. Все кому не лень болтают об этом.

Ну и что? Если голова у нее работает, так пусть ходит с наглым видом и радуется, что прославилась.

Прошла неделя. Нийл Грей по-прежнему в больнице. Ничего хорошего врачи не обещают. Оливер не сидел сложа руки. Он не даст, чтобы фильм пошел прахом только потому, что выбыл из строя Нийл. Поскольку так было надо, он позабыл о девушке с пляжа и изменил свое решение насчет Джины. У него было несколько конфиденциальных бесед, и он убедился, что у картины с участием Джорджа Ланкастера и Джины Джермейн хорошие перспективы. Если они будут сниматься вдвоем, это значит, что в банк потекут деньги. Ему предложили необычайно выгодную, рекордную сделку на кабельном телевидении, если он поставит товар. Именно это он и собирался сделать.

А если это не понравится Нийлу с Монтаной, так он их пошлет на хер. Едва ли они сейчас в состоянии воевать с ним.

Джина подозвала официанта и заказала «Кровавую Мэри».

Одета она была в белое платье с открытыми плечами, которое подчеркивало ее великолепную грудь. Оливер вовсе не считал ее грудь великолепной; он считал ее отвратительной. Но как деловой человек он знал, что публике надо давать то, чего публика хочет, а у Джины не отнимешь. Толпа ее любит, и кассовые сборы она приносит громадные.

— По какому поводу обедаем, Оливер? — справилась она язвительно.

— Я меняю свое решение и даю тебе роль Никки.

— Ой! — От изумления Джина открыла рот. — Правда?

— Мне всегда была по душе эта мысль, но Нийл с Монтаной считали, что ты не подходишь. Откровенно говоря, мне кажется, у тебя получится.

Она нежно замурлыкала.

— Я всегда говорила, что ты умный сукин сын. Всякий раз, когда тебя поливают, я заступаюсь. — Взмахнув длинными накладными ресницами, она сжала ему руку. — Я очень тебя люблю, Оливер.

Он отдернул руку.

— Спасибо.

— Я говорю серьезно.

— Ничуть не сомневаюсь.

Она взбила белые, как засахаренный пух, волосы и опустила васильковые глаза.

— Мне очень неловко из-за той ночи. Все было так… унизительно.

— Не волнуйся, — утешил он. — Думай о будущем.

— Да. Надо. — Вид у нее был решительный. — Дело в том, что я постоянно беспокоюсь за других. Хоть раз в жизни надо о себе подумать.

В голосе ее зазвучала глубокая искренность.

— Я очень хочу сыграть в «Людях улицы», но когда же начнутся съемки? Нийл в больнице, и вообще… — протянула она. — Какие у тебя планы?

Он откашлялся, помахал нескольким знакомым.

— Джина… — начал он. — Бизнес есть бизнес, и, как бы Я ни переживал, что Нийлу… э… так не повезло, представление, как кто-то однажды сказал, должно продолжаться. Есть у меня идеи.