В один прекрасный день 1883 года в Лондонское общество искусств доставили письмо из Калькутты от некоего мистера Мухарджи. Этот джентльмен исследовал «индийский желтый» по просьбе эксцентричного, но весьма делового директора Королевских ботанических садов сэра Джозефа Гукера и теперь якобы мог раскрыть секрет красителя. Господин Мухарджи сообщил, что недавно побывал в местечке, где производили краску, и видел процесс своими глазами. То, что достопочтенные джентльмены прочли в дневнике Мухарджи, шокировало их, поскольку оказалось, что «индийский желтый» действительно производят из мочи, но не верблюдов, а коров, которых выкармливают листьями манго. По словам Мухарджи, он видел, как коров потчуют листьями манго, а потом они мочатся в ведра. Выглядят такие коровы не самым лучшим образом и быстро погибают.
Но оставалась еще одна загадка. Якобы после этого письма поднялась волна протестов, и в промежуток между 1890 и 1908 годами правительство даже приняло ряд законов, которые запрещали производить краску столь жестоким способом, однако я не обнаружила упоминания о таких законах ни в архивах Индийской библиотеки в Лондоне, ни в Национальной библиотеке Калькутты. Четверо искусствоведов из Вашингтонской национальной галереи, которые выпустили серию замечательных очерков об истории красок, тоже не нашли никаких следов. Единственным документом оказалось опубликованное письмо Мухарджи. Больше о несчастных коровах из штата Бихар никто не писал. Итак, я отправилась в Индию.
Бихар — большой, по преимуществу равнинный штат, раскинувшийся между Гималаями и Калькуттой, беднейший в Индии. Я прилетела в столицу штата, город Патну, который путеводитель описывал как место, где вряд ли захочется задержаться, как и вообще в штате Бихар. В первую же ночь, которую я провела в однозвездном отеле, портье звонили мне раза три, а на мое сонное мычание, дескать, вообще-то три часа ночи, бодро сообщали, что сегодня суббота, в Патне полно прекрасных дискотек и город не спит. Я была первой иностранкой, поселившейся у них за месяц, и первой одинокой женщиной за всю историю существования отеля.
Нужный мне городок под названием Монгхир располагался в ста пятидесяти километрах от Патны, но поездка дотуда на поезде заняла четыре часа. Местность, через которую лежал мой путь, была важна для истории искусства, ибо являлась не только родиной желтой краски, но и, согласно тибетскому фольклору, мифологической родиной живописи в целом. Именно здесь, по легенде, в VI веке до нашей эры жили два правителя, которые каждый год обменивались дарами, пытаясь, как и все богачи, переплюнуть друг друга в цене и масштабах подарка. И вот как-то раз один из правителей решил поставить в споре жирную точку и преподнести соседу портрет Будды, который в тот момент еще был жив и обитал в Бихаре. До этого картин никто никогда не рисовал, но правитель выбрал из своих подданных человека, в котором, как бы мы сейчас выразились, рассмотрел потенциал. Когда тот прибыл на место, Будда медитировал, и первый в истории художник понял, что сияние, исходящее от него, будет отвлекать от процесса написания портрета. Тогда Будда предложил пойти на берег чистого пруда, чтобы художник мог рисовать, глядя на отражение.
Когда правитель получил портрет, то, говоря языком буддийского учения, понял, что мир, который мы видим глазами, есть лишь отражение подлинной реальности, которую мы постичь не в силах. Но при этом легенда говорит и о важности живописи, о том, что иногда отражение реальности и есть реальность, таким образом, шедевры искусства помогают зрителям понять мир и достичь просветления.
Поезд тащился еле-еле, а я, глядя в окно, думала, что здешняя земля как нельзя лучше подходит на роль родины живописи, поскольку пейзаж пестрит яркими красками. Сейчас в Бихаре настало время сбора урожая, и по традиции крестьяне отмечали праздник урожая, раскрашивая домашних животных. Я увидела огромную телегу, двигавшуюся вдоль железнодорожного полотна, в которую были запряжены два белых вола, покрытых розовой краской, словно ребенок окунул пальцы в розовый, а потом испачкал их шкуры. Сейчас краски, скорее всего, используют синтетические, но ведь такая традиция, наверное, существует уже много веков. Очень возможно, что подобные сцены наблюдали в свое время и Будда, пока двигался к просветлению, и моголы, когда пытались завоевать сей субконтинент в XVI веке. Да и британские колонизаторы, я уверена, в XVIII и XIX веках каждый год в сентябре видели раскрашенных животных.
Я не знала, чего ожидать от Монгхира, куда направлялась, поскольку никакой свежей информации о городке не нашла. В 1845 году некий капитан Шервилл писал, что это «город с населением примерно в сорок тысяч душ». К отчету прилагалась карта, и один из районов на берегу священного Ганга был нарисован желтой краской, до сих пор сохранившей яркость. Мне хотелось бы верить, что это тот самый «индийский желтый», который я ищу, но, увы, когда я тайком от других посетителей библиотеки, где изучала архивы Шервилла, понюхала карту, то не почувствовала характерного запаха. Но как бы то ни было, индийским желтым активно пользовались многие составители карт и исследователи викторианской эпохи. Капитан Шервилл подробно описывал все отрасли производства в Могнхире, даже упомянул о загадочном минерале, который добывали поблизости и использовали «для окраски тканей в оранжевый цвет и мощения дорог», но ни слова не сказал о желтой краске «пиури».
О Монгхире нет ни слова ни в одном путеводителе, так что я понятия не имела, где там можно остановиться на ночлег. Когда я попросила таксиста отвезти меня в отель, он почему-то доставил меня в убежище отшельников и настаивал, что именно это мне и нужно. По пустым улочкам бродили монахи в оранжевых, желтых и белых одеяниях. Тишина, так резко контрастировавшая с городской суетой, манила, но я поняла, что это место не для меня. Я прочла в брошюре, что белый — цвет для непосвященных, желтый — для новичков, а учителя носят оранжевый; как потом мне объяснили, оранжевый означает просвещенность, то есть свет внутренний, а желтый — свет природный, то есть извне.
Хорошо, что один весьма любезный служащий банка подбросил меня вместе с чемоданами в город на своем скутере и по дороге рассказал, что мне стоит встретиться со старейшим в Монгхире художником по имени Чаку Пандит, поскольку уж он-то точно должен знать все об индийском желтом. На следующее утро я отправилась на поиски старого мастера, убедившись, что Монгхир почти не изменился со времен капитана Шервилла. Местные жители при виде меня изумленно таращили глаза. Здесь явно не привыкли к визитам иностранцев. В итоге я нашла-таки дом Чаку Пандита, почти слепого старика, и его сын организовал для меня что-то наподобие интервью. Один из соседей вызвался принести мне какой-нибудь прохладительный напиток, а второй принялся обмахивать меня веером, но все равно было страшно жарко, и пот с кончика носа капал прямо на записи.
«Вообще-то краски пиурии существует довольно много видов. О каком именно вы хотите узнать?»
Я обрадовалась, решив, что напала на след. Господин Мухарджи в своем письме утверждал, что есть два типа пиури — минерального и животного происхождения. Меня интересовала последняя, но я с энтузиазмом ответила, что рада буду рассказу про любой сорт пиури, попытавшись, правда, объяснить, что меня интересует тот желтый, которым нарисована одежда Кришны. Однако на это мне возразили, что Кришну всегда рисуют голубой краской, и беседа зашла в тупик.
Хозяин принес мне свою потемневшую картину, на которой изобразил оленя. Холст отсырел и местами покрылся плесенью. А еще Чаку Пандит создавал довольно безвкусные пасторальные пейзажи. Соседский мальчишка притащил коробку, в которой лежали тюбики масляной краски, произведенной в Бомбее.
«Я ничего не слышал об этой вашей краске, — сказал Чаку Пандит. — Да и зачем нам использовать мочу коров, если есть такие замечательные краски!»
Пришлось признать, что старик прав. Я поблагодарила его за потраченное время, сына за колу, а соседа за попытку хоть как-то охладить мой пыл в прямом смысле слова, после чего попрощалась, поймала велорикшу и попросила отвезти меня в Мирзапур.
