Том, на лице которого шестьдесят прожитых лет не оставили и следа, сидел на крыльце здания Главного управления Бесвика. Раньше он работал на собственном пастбище, но после выхода на пенсию поселился в Бесвике и занялся изготовлением диджериду, или «бамбу», как называют этот популярный инструмент на креольском.

— Том один из лучших мастеров, — сказал мне Дэвид Лейн. — Он объехал чуть ли не весь мир со своим диджериду.

Том сухо кивнул и проворчал:

— Ну да, поездили.

Его группа, «Белые какаду», участвовала во многих международных музыкальных фестивалях. Правда, сейчас Том хочет лишь одного — вернуться в Арнемленд, в места, где родился, пока его жена совсем не разболелась. Из всех стран, которые Тому довелось посетить, ему больше всего по душе пришлась Америка, в особенности запомнились встречи с индейцами, которые, по его словам, «тоже рисуют охрой, как и мы».

Том с Дэвидом продемонстрировали мне диджериду. Эти похожие на колышки инструменты были разрисованы сценками и узорами из лилий, рядами змей и черепах самых разных цветов охры, а на одном я увидела на черном фоне концентрические красные круги, заполненные белыми черточками. Они изображают воду, сказал Том, а черточки — листья, падающие в родник.

Он и его родственники, Абрахам Келли и Танго Лейн Биррелл, вызвались отвезти меня на поиски охры, и вот тут я перестала стесняться своего огромного внедорожника, поскольку через десять минут мы свернули с главной дороги на нечто, что мои спутники тоже называли дорогой, хотя я сомневалась в правомерности подобного названия. Мы тряслись по колдобинам около километра, когда Том внезапно попросил остановиться. Автомобиль затормозил в центре непонятно чего, мы вышли, и тут я осознала, что мы стоим в гигантском ящике с красками. Высушенное дно ручья было не одного цвета, но дюжины, всех оттенков основных четырех цветов — темно-красного гематита, лимонно-желтого, белой глины и черного марганца. Все это выглядело так, как будто динозавры выплюнули жевательную резинку и оставили ее застывать. Всюду были рассыпаны цветная галька и камешки. Можно было взять любой, и в руках оказалась бы краска.

За ручьем Абрахам нашел большой плоский белый камень, который послужил одновременно и палитрой, и холстом, а Танго, прихвативший бутылку воды, показал мне, как правильно выливать на камень воду, затем взял булыжник и начал с усилием тереть, чтобы приготовить краску.

— Это то, что вы используете для диджериду? — удивилась я.

— Ну да, — кивнул Абрахам.

— Использовали, — поправил Танго. — Теперь у нас в ходу акриловые краски. Для охры нужен транспорт, пешком идти слишком далеко. У нас была машина, но мотор сдох.

Бесвик — единственная область к югу от Арнемленда, которая считается «нетронутой цивилизацией». Ее обитатели до сих пор проводят церемонии инициации, перед которыми мальчики уходят в буш на четыре-пять месяцев для подготовки.

— Осталось всего пять или шесть стариков, способных обучать мальчиков, — сетовал Танго. По его словам, во всех селениях были проблемы. — Кто траву курит, кто бензин нюхает…

Но самая серьезная проблема — то, что со смертью стариков уходят традиции.

— Мне вот сорок восемь лет. Если не найду того, кто научит меня, я исчезну, все просто исчезнет. — Том говорил, что здешние разноцветные камни использовались и в искусстве, и во время церемоний. — Но мы не расскажем вам о церемониях, — добавил он твердо. — Это секрет.

Куда меньше секретности было в шестидесятые годы, когда аборигены открыто говорили с антропологами.

Теодор Штрелов был сыном миссионера. Он вырос среди детей племени аранда, свободно говорил на их языке и заносил в дневники свои наблюдения и описания всех церемоний, которые ему довелось увидеть. Его записи и зарисовки хранятся в музее Центральной Австралии, практически в центре Алис-Спрингс, куда от Бесвика можно за один день добраться на автобусе. Желая увидеть их, я миновала темные витрины, полные экзотических камней и чучел опоссумов, и прошла через невзрачную дверь в треугольную комнату, в которой было четыре стула, телефон и еще что-то, похожее на двустороннее зеркало. Я почувствовала себя героиней шпионского фильма или человеком, оказавшимся в самом сердце тайного культа.

Сев на стул, я некоторое время смотрела на телефон, размышляя, достаточно ли у меня оснований набрать нужный номер и попросить предоставить данные, чтобы узнать больше об охре. А потом поднялась и покинула комнату, так и не взяв в руки трубку. Записи Штрелова считаются секретными, причем настолько, что в 1992 году их даже конфисковали у его вдовы и поместили на хранение в сейф музея, дабы старейшины аборигенов или антропологи могли обратиться к ним в случае необходимости. Я решила, что будет неправильно попытаться заполучить их. Лучше расспросить специалистов или перелопатить горы книг в библиотеках. Пускай я получу меньше информации, зато сделаю это честно. К своему удивлению, тем же утром я обнаружила в соответствующем отделе публичной библиотеки Алис-Спрингс часть нужных мне сведений. Это были записи все того же Штрелова, но уже без грифа секретности. Итак, я прочитала о священном ритуале, который помог мне понять, почему красную охру так почитали.

Жарким летом 1933 года четверо старейшин племени лориджа пригласили Штрелова посмотреть на церемонию дождя в местечке неподалеку от Алис-Спрингс. Он описал, как мужчины на подходе к пещере били в щиты и бумеранги, предупреждая таким образом предков о своем прибытии, а потом достали три священные дождевые палочки, которые назывались чуринга. Две из них были тонкими жердями, размером и формой напоминающими диджериду, и представляли братьев дождя, путешествовавших по центральной пустыне в еще начале времен. Третья была поменьше и символизировала двух внуков этих самых братьев: прожорливых младенцев, требующих крови.

Их жажду участники ритуала объектов удовлетворили после полудня. Дабы почтить память предков дождя, четверо добровольцев с радостью взялись за работу, перевязывая себе руки и вскрывая вены на предплечьях, писал Штрелов. У всех четверых возникли затруднения: кровь никак не хотела идти, и первые пять минут они разбивали и откалывали подходящие осколки стекла, а затем надавливали на раны. Когда кровь наконец потекла, они быстро обрызгали ей чуринга, а затем потолок, центр и стены пещеры. Это была самая кровавая (в смысле объема вылитой крови) церемония, какую только доводилось видеть Штрелову.

Сама церемония описана сухо и прозаично, однако в примечании Штрелов указывает, что ему пришлось подкреплять себя в ходе этой «оргии кровопускания» несколькими добрыми глотками виски, и даже после этого он вынужден был смотреть на происходящее через объектив камеры, стоя в стороне, чтобы не стало совсем уж дурно. День выдался жаркий, и запах крови сшибал с ног. Штрелов писал, что у лориджа имелись особые ритуальные предметы, поскольку их чуринга никогда не окрашивались красной охрой, их нужно было довольно часто орошать человеческой кровью. Позднее Штрелов предположил, что красная охра могла заменить кровь, но подчеркивал, что это всего лишь догадка.

После окончания церемонии песок, в который впиталась кровь, затаптывали, пока не исчезли все следы. Мужчинам предписывалось соскрести все следы с рук и помыться перед возвращением домой. Важно, чтобы женщины не почувствовали запах крови, пишет Штрелов. Я припомнила историю, которую несколько недель назад один человек шепотом поведал мне за пивом. Один его знакомый, который в середине 1990-х годов присутствовал на церемонии инициации, беспечно оставил красную охру на руке, и ее могли увидеть женщины. Таким образом, он принес нечто опасное в мир, в котором это невозможно обуздать, за что виновный и был сурово наказан, и его якобы насмерть закололи копьями.

В Алис-Спрингс узоры аборигенов встречали меня повсюду: на вышивках и ковриках, футболках и диджериду и, конечно, на полотнах — в десятках магазинов искусства, вытянувшихся вдоль главных улиц города. На Северной территории в начале своего путешествия я смогла увидеть лишь несколько рисунков охрой, в которых было очевидно определенное развитие стиля, осуществленное художниками, перебравшимися из Кимберли на северо-запад. Они до сих пор используют охру, однако покрывают ею значительные поверхности, по сравнению с прежними точечными и линейными орнаментами. Одним из таких наиболее влиятельных художников был Ровер Томас (1926–1998). Его картины похожи на шкуры кенгуру, туго натянутые и подколотые белыми булавками. Он не рисует страну, а скорее обертывает ее цветным покрывалом, — это примерно то же, что американский художник Кристо сделал с Рейхстагом в Берлине. Ровер Томас брал темно-каштановый и рисовал небо цвета горького шоколада, при этом он использовал естественные красители, часто смешивая их со смолой, добытой в лесах. Однако большая часть полотен в Алис-Спрингс привезена из Центральной пустыни — это яркие акриловые холсты, все в узорах из точек, колец, пятен и концентрических кругов. Если бы нечто подобное создали в Европе или Америке, картинам тут же прилепили бы ярлыки вроде «абстрактного экспрессионизма» или «неопримитивизма» и знатоки без конца обсуждали бы следы влияния Хоана Миро и Пабло Пикассо! Однако эти полотна составляют часть самобытного художественного наследия Австралии, и хотя подобные параллели проводились, они не слишком важны. Многие картины имеют названия вроде «Две Змеи Сновидений», «Динго Сновидений», в которых часто зашифрованы объяснения иконографии: например, концентрические круги означают водный источник, овалы — щиты, а маленькие волнистые линии — сидящих у костра людей.