Тёрнер умер в 1851 году, не дожив восьми лет до того момента, когда в палитре художников появились новые краски — анилиновые, которые производили из каменноугольного дегтя, больше ни на что не годившегося. В 1859 году английские химики изобрели еще две краски и назвали их в честь двух городов, где прошли знаменитые сражения австро-итало-французской войны, — маджента и сольферино. Но даже и сам Тёрнер был во многом новатором и успел опробовать несколько новых красок.

В Национальной галерее Лондона хранится одна из самых известных картин Тёрнера, которую он сам именовал «Любовь моя», — «Последний рейс корабля „Отважный“», написанная в 1838 году. Этот пушечный корабль, спущенный на воду в 1798 году, сражался в Трафальгарской битве наряду с «Викторией» адмирала Нельсона. На противоположной стене висит картина Джорджа Стаббса, на которой изображен жеребец в натуральную величину. Но если Стаббс решил обойтись без неба, то Тёрнер уделил ему особое внимание, поскольку небо отражало все настроение полотна. На фоне пламенеющего неба буксир тянет ветерана Трафальгарской битвы в док, где судно превратят в лом. Но и эта картина не дошла до нас в первозданном виде. Дело в том, что, рисуя заходящее солнце над умирающим кораблем, Тёрнер решительно отказался от знакомых красок — киновари, марены, красной охры и даже столь любимого им кармина — в пользу новой, на основе двуокиси йода, изобретенной Бернаром Куртуа, сыном того самого Куртуа, который работал над цинковыми белилами. Друг Тёрнера, уже известный нам химик Гемфри Дэви, продолжил эксперименты с новой краской, хотя с самого начала его и предупреждали о ее нестойкости. В 1815 году он так писал о результатах своих опытов: «Краска изменяет тон под воздействием света». А химик Джордж Филд очень верно подметил: «Нет другой краски, с помощью которой можно получить столь удивительный оттенок, напоминающий лепестки герани, но, к сожалению, он столь же недолговечен, как и цветы».

В момент рисования цвет получался поразительно ярким, и Тёрнер с радостью изобразил на небе коралловые облака, а нам же, увы, остается только представлять себе, какими они были по замыслу великого художника, для которого поиски идеального красного, периодически сопряженные с риском, как и для многих, о ком шла речь в этой главе, продолжались всю жизнь.

2 августа 1492 года Христофор Колумб отплыл от берегов Испании, чтобы открыть новый континент. Но как только «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» покинули Палое, им пришлось вовсю лавировать, чтобы не столкнуться с несколькими суденышками, битком набитыми испуганными мужчинами, женщинами и детьми. Это были испанские евреи, около двухсот пятидесяти тысяч человек, которым власти дали четыре месяца на то, чтобы покинуть страну, а с момента подписания указа к тому времени прошло уже на два дня больше. Неудивительно, что эти несчастные торопились: они понимали, какая судьба ждет тех, кто нарушит королевскую волю. Еще до того, как Фердинанд и Изабелла подписали указ о том, что отныне в Испании могут проживать исключительно католики, евреев всячески притесняли: сжигали заживо, пытали, забирали все имущество. Год назад еврейская община вздохнула с облегчением, поскольку все ждали новых убийств в годовщину погрома в Севилье, но их, к счастью, не последовало. Увы, худшее было впереди.

Суденышки покидали город с двухдневным опозданием. Скорее всего, на них полно было ремесленников, а также врачей, ученых и людей искусства, — всех их выгоняли из страны, где их семьи жили уже много веков. Короткий срок, который дали беженцам на сборы, был очень выгоден всем испанцам, так как евреям пришлось в спешке продавать имущество по фантастически низким ценам. Последнюю Пасху евреи отметили в Испании через считанные дни после объявления королевского указа, а потому главы семейств, сидя за накрытыми столами, обсуждали, что принесет им новый исход. Возможно, в одной из лодок находился тогда и некий молодой человек, державший на коленях какой-то непонятный предмет, завернутый в тряпки. В карманах у него лежали металлические инструменты, которые больно впивались в ногу, стоило лодке накрениться, но юноша не ощущал боли. Его тоже, как и Колумба, ждал новый мир. И, подобно знаменитому путешественнику, Хуан Леонардо также понятия не имел, что уготовила ему судьба. Если придерживаться темы нашей книги, то можно сказать следующее: Колумб в итоге найдет секретный ингредиент красной краски, а евреи двигались навстречу загадочному оранжевому пигменту.

Путеводители Кремону особо не жалуют: «Симпатичный, но довольно-таки скучный городок». Да, он не так великолепен, как Милан, и не так живописен, как озера на севере. Но я приехала в Северную Италию по делу. «Станцуйте оранжевый!» — призывал Рильке в одном из сонетов цикла «Сонеты к Орфею», описывая оранжевый, словно солнце, апельсин, который притворяется воплощением сладости, но в действительности оказывается довольно капризным. Я мурлыкала себе под нос слова сонета, пока теплым августовским днем ехала в Кремону, чтобы найти тот загадочный оранжевый пигмент, который заставляет петь скрипки. Некоторые величайшие музыкальные инструменты родились в Кремоне, как и лаки, благодаря которым они засияли под стать чарующим звукам, что извлекали из них музыканты. Около 1750 года секрет лака Антонио Страдивари был утерян, и до сих пор никто не знает, что именно он туда добавлял. Долгие годы мастера пытались восстановить рецептуру, и для некоторых поиски превратились в навязчивую идею. Казалось, они верили, что тайна лака даст им ключ и к душе инструмента, и тогда их скрипки будут ничуть не хуже, чем шедевры Страдивари. Некоторые даже решили, что лучшие скрипки так полны жизни и страдания, что, скорее всего, окрашены кровью. Но кровь, высыхая, становится коричневой, а не оранжевой, так что это, пожалуй, метафора.

Город Кремона расположен на берегах реки По. В какой-то момент он разросся настолько, что мог соперничать с Миланом, но сегодня это просто один из небольших городов-спутников. Однако в Кремоне есть своя прелесть. Сердце города — средневековая площадь рядом с собором, построенным в XIII веке. Я сидела в одном из уличных кафе и пила утренний кофе, и тут мимо меня проехал на велосипеде мужчина, на спине которого болтался футляр от скрипки. Он остановился рядом с магазинчиком, торговавшим скрипками, и вошел внутрь. Через окно я видела, как незнакомец о чем-то спорит с продавцом средних лет. Владелец скрипки, жестикулируя, что-то горячо доказывал, а продавец пытался его успокоить. Мне подумалось, что такие сцены здесь не редкость, ведь город связан с именами трех величайших мастеров в истории: Амати, Гварнери и Страдивари.

В наши дни в Кремоне продолжают работать скрипичных дел мастера. Если пройтись по улочкам, то можно уловить в воздухе запах скипидара и увидеть ремесленников, склонившихся над заготовками из клена.

— Почему именно Кремона? — спросила я у сотрудницы турбюро. — Что в вашем городе такого, что здесь появились гениальные мастера?

— Я не знаю, — пожала она плечами. — Может, нам просто повезло?

Но горожане не всегда думали, что им повезло. На самом деле это ремесло на долгие годы было забыто и секреты утрачены, как и рецепт лака Страдивари. И тут вдруг на сцене появился фашистский диктатор. В 1937 году Бенито Муссолини основал школу изготовления скрипок и открыл музей в честь великих мастеров прошлого. Пожалуй, это единственное доброе дело в послужном списке Муссолини, пусть даже и руководствовался он националистическими мотивами.

Музей Страдивари построили в кратчайшие сроки. Здесь в витринах лежат старинные инструменты и заготовки для скрипок (правда, среди них нет скрипок Страдивари), и, положа руку на сердце, это один из самых скучных музеев, несмотря на то что экспозиция посвящена очень интересному предмету. Однако один из экспонатов заслуживает тех денег, что посетители платят за входной билет, — это письмо, написанное Страдивари, в котором тот пишет о лаке: «Приношу свои глубочайшие извинения за задержку, просто пришлось лакировать большие трещины на корпусе». Письмо написано скорее рукой художника, чем ремесленника, с изящными завитками и вензелями, напоминающими эфы его скрипок. В конце — приписка: «За работу прошу прислать мне один филиппо [1], это стоит дороже, но мне так приятно оказать вам услугу, что я готов довольствоваться скромной суммой».