Как бы то ни было, ОКХ могло исходить в своих предположениях из того, что Гитлер до этих пор никогда еще, даже после разгрома Польши, не ставил на обсуждение вопрос о наступлении на Западе. В этом отношении я получил неопровержимое доказательство зимой 1939/40 гг. Когда Гитлер в очередной раз отдал приказ о выдвижении в районы сосредоточения для перехода в наступление на Западе, ко мне прибыл командующий воздушным флотом, с которым группа армий «А» должна была взаимодействовать – генерал [Гуго] Шперрле – и заявил, что его соединения не могут стартовать с размытых дождями аэродромов. В ответ на мое замечание о том, что за минувшие месяцы было достаточно времени для создания бетонированных взлетных полос, Шперрле заявил, что Гитлер в свое время категорически запретил проводить всякие работы, предназначенные для подготовки к наступлению. То же относится, впрочем, и к производству боеприпасов, которое осуществлялось не в том объеме, который был необходим в случае, если бы планировалось наступление на Западе.
Очевидно, в ОКХ считали, что это решение Гитлера непоколебимо, и тем самым ошиблись в оценке его характера. Как сообщает Грейнер, ОКХ в течение второй половины сентября, когда события в Польше подходили к концу, дало задание генералу Карлу Генриху фон Штюльпнагелю разработать план дальнейшего развития военных операций на Западе. Штюльпнагель пришел к выводу, что вермахт до 1942 г. не будет располагать необходимой материальной частью для прорыва линии Мажино[92]. Возможность ее обхода через Бельгию и Голландию он не рассматривал, т. к. германское правительство незадолго до этого обещало этим странам уважать их нейтралитет. На основе этого вывода и упомянутой выше позиции Гитлера ОКХ, по-видимому, пришло к убеждению, что на Западе по-прежнему военные действия будут носить оборонительный характер. В соответствии с этим после окончания Польской кампании ОКХ отдало приказ об усилении обороны сухопутных войск на Западе, очевидно, не поинтересовавшись предварительно мнением Гитлера.
В совершенно новой обстановке, создавшейся в результате сокрушительного разгрома Польши, такой образ действий означал не что иное, как предоставление Гитлеру инициативы в решении вопроса о дальнейших планах военной кампании. Подобный путь для военного руководства, конечно же, не был правильным, если оно предполагало и в дальнейшем оказывать влияние на ход войны, какой бы характер она ни приобрела. Кроме того, упомянутая выше записка Штюльпнагеля не могла рассматриваться как решение вопроса о дальнейшем характере войны. Если бы мы стали ждать до 1942 г., чтобы прорвать линию Мажино, западные державы, по всей видимости, успели бы за это время ликвидировать отставание в области вооружения. Помимо этого даже успешный прорыв линии Мажино не мог ни в коем случае развит в крупномасштабную операцию, которая могла бы решить исход войны. Имея против себя, по меньшей мере, 100 дивизий, которыми располагал противник еще в 1939 г., подобным образом нельзя было добиться решающего успеха. Даже если бы противник выделил для обороны линии Мажино крупные силы, он всегда мог бы оставить в качестве оперативного резерва 40–60 дивизий, которых было бы достаточно для того, чтобы вскоре остановить войска, прорвавшиеся через линию укреплений даже на широком фронте. Можно было прогнозировать, что в этом случае боевые действия приняли бы форму затяжной позиционной войны без преимущества той или другой стороны. Подобную цель перед собой немецкое командование ставить не могло.
Естественно, нельзя было предполагать, чтобы генерал-полковник фон Браухич и его начальник Генштаба собирались на продолжительный срок ограничиться исключительно оборонительными действиями. По-видимому, они все же надеялись на то, что с западными державами будет заключено соглашение или же, что последние сами перейдут в наступление. В первом случае принятие решения находилось вне сферы их компетенции. Надежда же на наступление западных держав была призрачной, что и подтвердилось в скором времени. В действительности обстановка складывалась так, что с военной точки зрения весна 1940 г. была, пожалуй, одновременно и самым ранним, и самым поздним сроком, когда для вермахта сохранялась возможность успешного развития наступления на Западе.
Гитлеру, по словам Грейнера, правда, не была представлена записка генерала фон Штюльпнагеля, однако он, безусловно, должен был быть в курсе, что ОКХ намерено продолжать придерживаться на Западе оборонительного характера военных действий. Таким образом, вместо своевременного обмена мнениями по вопросу о дальнейшем ведении войны, который должен был состояться не позже середины сентября, Гитлер поставил главнокомандующего сухопутными войсками своим решением от 27 сентября и последовавшей за ним директивой ОКВ от 9 октября перед fait accompli[93]. Без предварительных консультаций с главнокомандующим сухопутными войсками он отдал при этом не только приказ о переходе к наступательным действиям на Западе, но и решил одновременно вопрос о том, когда и каким образом будет осуществляться наступление, т. е. принял решение по вопросам, которые он никоим образом не должен был разрешать безучастия главнокомандующего сухопутными войсками.
Гитлер требовал начать наступление как можно раньше, во всяком случае, еще осенью 1939 г. Вначале он, по словам генерала фон Лоссберга, назначил срок – 15 октября. Этот срок, даже если бы он был достаточным для переброски войск по существующим коммуникациям, должен был исходить из той предпосылки, что танковые соединения и авиация должны были начать перебрасываться из Польши не позже дня окончания сражения на Бзуре, что само по себе было возможным. Далее, Гитлер заранее установил, как должна была осуществляться наступательная операция: в обход линии Мажино, через Бельгию и Голландию.
Главнокомандующему сухопутными войсками оставалось только технически осуществить операцию, по поводу которой его мнение не было выслушано и в отношении успеха которой он, во всяком случае, осенью 1939 г. был настроен крайне пессимистично.
Если задаться вопросом, как могло так получиться, что главнокомандующий сухопутными войсками, примиряясь с планами Гитлера, допустил подобное capitis deminutio, то ответ можно, по моему мнению, найти в книге Грейнера[94]. Он считает, что генерал-полковник фон Браухич придерживался того мнения, что прямыми возражениями он ничего не добьется. Ту же точку зрения высказывал на основании личного знакомства с Гитлером и его тогдашней позицией генерал фонЛоссберг. Генерал-полковник, очевидно, надеялся, что проявив в тот момент добрую волю, он сможет в дальнейшем отговорить Гитлера от осуществления этого плана. Он, по-видимому, считал также, что погодные условия практически сделает невозможным проведение наступления поздней осенью или зимой. Если бы под этим предлогом удалось бы отложить решение о начале операции до весны, то, возможно, нашлись бы пути для окончания войны путем дипломатических переговоров.
Если главнокомандующий сухопутными войсками и его начальник Генштаба рассуждали подобным образом, то относительно погодных условий они оказались правы. Что же касается планов «отговорить» Гитлера от такого принятого им принципиально важного решения, даже с привлечением генерала фон Рейхенау, которого ОКХ вскоре направило к Гитлеру с подобной миссией, то эти попытки были, по моему мнению, заранее обречены на провал – если только не допустить, что ОКХ смогло бы найти другое, лучшее, импонирующее Гитлеру решение.
С другой стороны, возможности окончить войну в тот период путем мирных переговоров не просматривалось. Предложение о заключении мира, направленное Гитлером западным державам после окончания Польской кампании, встретило резкий отпор[95]. Впрочем, Гитлер вряд ли согласился бы на разумные условия урегулирования Польского вопроса, которое сделало бы возможным соглашение с Западом. Не говоря уже о том, что подобное урегулирование было трудно осуществимо на практике после того, как Советский Союз уже включил в свой состав восточную часть Польши. Весьма сомнительной является и идея о том, что в случае устранения Гитлера Германия могла действительно добиться почетного мира. Как можно было тогда свергнуть Гитлера? Если бы генерал Гальдер в октябре 1939 г. даже и вновь попытался бы осуществить военный демарш против Берлина, то я по этому поводу могу лишь сказать, что он нашел бы после побед в Польше гораздо меньше последователей, чем осенью 1938 г.
