Антуанетта была не способна просить о помощи, она была слишком больна, чтобы понять, что нуждается в ней. Теперь сундучки в ее голове, где были закрыты на ключ старые воспоминания, разом открылись, и оттуда вышла наружу вся правда о ее короткой жизни. Везде вокруг себя она слышала шепот: над ней смеялись и осуждали ее, говорили, что ее никто не любит и никогда не полюбит. Ей предлагали исчезнуть.

Чтобы спастись от постоянно мучивших ее ночных кошмаров, она старалась не спать и вместо этого лежала, свернувшись, в постели. Она обводила взглядом освещенную комнату, выискивая пугающие тени до тех пор, пока не оставалось сил бороться с одолевавшей ее усталостью. Когда, просыпаясь на рассвете, она слышала щебет птиц, приветствовавший начало нового дня, он казался ей резким, неприятным звуком, который эхом отдавался в ее голове. Она лежала в тишине, сжавшись под одеялом, ее тело дрожало, и нескончаемые слезы катились по щекам.

Однажды наступило утро, когда ей стало трудно даже встать с кровати. Она свернулась клубочком и положила в рот большой палец. Ее тело сотрясалось от рыданий, и способность двигаться совсем покинула ее.

Она слышала какие-то голоса в своей комнате, они кружились в ее голове и таяли в воздухе. Она знала, что, если не открывать глаза и не смотреть, кому они принадлежат, они исчезнут. Слова обретали форму и проникали в ее голову, но она старалась не впускать их.

— Открой глаза, Антуанетта. Ты слышишь меня?

Она узнала голос своей хозяйки, но попыталась сжаться еще сильнее, чтобы ее не беспокоили. Послышался звук удаляющихся шагов. Ей казалось, что прошло совсем немного времени, и голоса вернулись снова.

— Что с ней, доктор? Я не могу ее разбудить.

Раздался другой голос:

— Антуанетта, я доктор. Мы пришли, чтобы помочь тебе. Тебе не нужно бояться. Мы пришли, чтобы помочь тебе, — мягко повторил он.

Антуанетта не реагировала. Она почувствовала руку на своем лице и пальцы, раздвигающие ее веки.

Она увидела лица — лица врагов, смотревших на нее сверху вниз. Антуанетта закричала. Она кричала и не могла остановиться.

Через мгновение она почувствовала, как острая игла вонзается ей в руку. Через несколько секунд она уже ничего не чувствовала.

Эти воспоминания не покидают меня, как бы я ни старалась.

Я сидела в комнате, вглядываясь, как темнеет за окном, и чувствовала устрашающее присутствие рядом с собой отца, мужчины, который в своей жизни признавал только насилие и никогда не опирался на логику или здравый смысл.

Сегодня утром, через день после его смерти, я приехала в его дом — маленький белый коттедж в центре Ларне. Он переехал сюда вскоре после смерти моей матери. К моему ужасу, спустя всего несколько недель после того, как она умерла, он продал дом, в котором они жили и за которым она так ухаживала.

Открыв входную дверь, я вошла в маленький коридорчик без окон. Передо мной находилась лестница с выцветшим темным ковром, но мне не хотелось подниматься наверх. Вместо этого я открыла дверь, ведущую в гостиную.

Маленький двухместный диван с темно-бордовой обивкой, с ободранными подлокотниками и пружинами, которые пытались прорвать потертую ткань, стоял напротив большого телевизора. Интересно, что он сделал с диваном, который моя мать старательно обила английским ситцем? Исчезли даже подушки в чехлах из пастельной ткани, которые она так искусно раскладывала около спинки. На каминной полке рядом с дешевыми часами стояло единственное украшение — блестящая китайская полосатая кошка, на основании которой была выведена печать производителя с непонятными иероглифами. Изящные же дрезденские бело-синие фигурки, которые так любила мать, исчезли.

На месте угольного камина находилась современная уродливая газовая печь, а в нише дымохода на деревянных полках вместо любимых книг матери была разложена коллекция наград, выигранных Джо в танцевальных конкурсах. К их золоченой поверхности нелепо прислонилась маленькая фотография, на которой не было ни пылинки. На ней была запечатлена Антуанетта в возрасте трех лет в клетчатом хлопчатобумажном платьице, которое сшила ей мать много лет назад. Отец вынул фотографию из серебряной рамки, и были видны ее загнутые края. Я взяла фотографию и положила в свой бумажник.

Я обнаружила, что этот маленький неприветливый дом вызывает во мне совсем мало воспоминаний. Я уже была здесь однажды, но тогда не обратила внимания, как мало осталось вещей, напоминающих о жизни отца с матерью. Здесь не было ни одной ее фотографии. Казалось, что после ее смерти из его памяти полностью стерлись все воспоминания о ней.

Чтобы избавиться от затхлого запаха, витающего в воздухе, я открыла окна, несмотря на сквозняки. Я прикурила сигарету и глубоко затянулась, в надежде что табачный дым перебьет угнетающий дух дома.

Присутствие отца чувствовалось везде: поношенные шлепанцы, которые уже начали лосниться, стояли сбоку от кресла, на спинке которого блестело жирное пятно в том месте, куда обычно прислонялась его голова. Пепельница, которую он поставил на кофейный столик в честь моего единственного визита несколько месяцев назад, все еще оставалась на прежнем месте. Отцу удалось победить эту вредную привычку, когда ему исполнилось шестьдесят. А моя дружба с сигаретами началась после ухода из родительского дома.

Я удивилась, когда увидела пепельницу. Что это означало? Может, мой отец надеялся, что я смогу его простить и приеду к нему снова? Неужели он действительно считал, что совершил лишь незначительную провинность и я жила в Англии и не приезжала к нему только из-за своего эгоизма? Разве он мог так себя обманывать? Но мне уже никогда не удастся спросить его об этом, поэтому я лишь мысленно пожала плечами. С тех пор, как я впервые попыталась разобраться в причинах поступков своего отца, прошло много лет.

На кухне в сушке стояла единственная чашка с блюдцем, а на крючке у кухонной двери на плечиках из проволоки аккуратно висела свежевыглаженная рубашка кремового цвета. Казалось, будто отец может войти в любой момент, чтобы надеть ее.

Домашние животные моих родителей — большой и добрый золотистый лабрадор и две кошки — умерли за несколько лет до смерти матери. Их отсутствие придавало дому жалкий и опустевший вид. Я вспомнила, как их обожали родители, — и вновь у меня возник вопрос: если они были способны испытывать любовь и сострадание к четвероногим существам, почему они так мало любили меня?

Открыв заднюю дверь, я выглянула в запущенный сад и, повернувшись, чуть не споткнулась об отцовские принадлежности для гольфа. Я почувствовала, как на мои плечи снова опускается черное облако депрессии, и решительно отогнала его.

«Ради бога, Тони, — раздраженно сказала я себе. — Его больше нет. Лучше займись документами, а потом ты сможешь вернуться в Англию».

Я поставила чайник, чтобы заварить большую чашку чая, но сначала сполоснула ее кипятком. Мне было неприятно прикасаться губами к чашке, из которой пил он. Затем я взяла себя в руки и принялась за дела, из-за которых сюда приехала.

Первое задание казалось мне самым трудным. В ящике стола я нашла записную книжку, куда моя мать вносила все затраты на хозяйство. На страницах, исписанных ее мелким, аккуратным почерком, сохранились все статьи расходов их экономного существования. Кроме того, я нашла выписки из банковских счетов. Мой отец был слишком расчетлив и тратил очень мало.

На счетах оказалось довольно много денег, гораздо больше, чем я ожидала. Из другой выписки я увидела, что кроме ежемесячной пенсии несколько раз его счет пополнялся внушительными суммами. Одна была от продажи большого дома, в котором жили родители, а другие — от продажи всех антикварных вещей, которые усердно собирала моя мать на протяжении всего времени своего замужества. Она обожала и с гордостью демонстрировала свою коллекцию китайского фарфора и безделушек, собранную на блошиных рынках и в лавках старьевщиков и купленную за гроши. Когда я изредка приезжала в гости, у нее всегда находился какой-нибудь новый, недавно приобретенный прекрасный предмет, который она с гордостью мне показывала.