После секундного колебания из-за нарушения этикета администратор провела нас в бар, где мы уселись за маленький столик и наслаждались прекрасным обслуживанием.

— Вы празднуете какое-то событие? — спросила администратор с тенью легкого неодобрения; она не старалась рассыпаться перед нами в любезностях, но все же ей хотелось удовлетворить свое любопытство.

Я могла бы сказать ей правду: «Да, я праздную смерть своего отца». Но мне не хотелось ее шокировать, и я, сжалившись над ней, произнесла:

— Мы просто наслаждаемся отпуском. А это место нам порекомендовали. Позже мы с радостью попробуем что-нибудь из вашего меню, я слышала, что оно превосходно.

Ее лицо смягчилось. Похоже, она сделала вывод, что мы туристы «из-за океана», и нам незнакомы хорошие манеры. Поэтому, простив нарушение этикета, она с достоинством покинула нас.

Я сразу же забыла про свою диету, ведь целью этой игры было полное потакание своим капризам. Бармен принес ведерко со льдом, из которого выглядывала бутылка шампанского, и наполнил бокалы. Я подняла тост за своего отца:

— Спасибо, папа, за первый в жизни обед, которым ты угощаешь меня!

— За доброго старого Джо, — пробормотала моя подруга, и, заговорщически улыбаясь друг другу, мы чокнулись.

Она знала правду, поэтому и предложила поехать со мной в Ирландию и поддержать меня. Через час бутылка шампанского была опустошена, устрицы съедены, и пришло время переходить в ресторан. Мы уже заказали два бифштекса шатобриан с гарниром и бутылку крепкого красного вина.

— Нам хватит одной бутылки? — спросила я подругу, забавляясь при этом выражением ужаса на лице официанта.

Еще одна вещь, которую ни в коем случае не должны делать приличные леди, — напиваться в дорогих ирландских ресторанах. Но он не знал, что мы умели пить вино и шампанское. В любом случае, мне было наплевать. Я уже решила, что мы оставим машину и возьмем такси.

— Да, — решительно ответила она, но вдруг засомневалась, когда я заказала сырную тарелку.

Наконец мы вместе решили, что прекрасным завершением станет ирландский кофе.

Мы выпили по три чашки ирландского кофе, болтая как старые друзья, и часы пролетели, как минуты. Внезапно мы заметили, что день уже клонится к вечеру и ресторан начинает готовиться к приему вечерних посетителей.

— Пришло время оплатить счет, — сказала я и позвала официанта.

По его лицу пробежала тень облегчения, когда он понял, что мы собираемся уходить и больше не будем заказывать алкогольных напитков. Со скоростью света появился счет на серебряном подносе.

Подошла администратор, бросая на нас неодобрительные взгляды.

— Эта ваша красная машина припаркована снаружи? — спросила она.

Я поняла намек:

— Да. Мы можем оставить ее здесь до завтрашнего утра? Обед был так хорош, что, похоже, мы чуть-чуть перебрали.

Я видела, что она искренне согласна со мной. Моя благоразумная осторожность, не говоря уже о щедрых чаевых, немного смягчила ее, и, любезно кивнув, она пошла заказывать такси.

Когда мы уходили, она открыла и придерживала перед нами дверь. Прежде чем мы вышли, в ресторан вошла группа мужчин. Я знала их, это были члены гольф-клуба, который посещал мой отец.

— Примите соболезнования по поводу недавней утраты, — пробормотали они, увидев меня. — Как ужасно потерять отца.

Я слышала, как позади меня разбиваются иллюзии.

Вечером я вернулась в дом отца. Похороны были назначены на следующий день. Я понимала, что чем быстрее я решу вопросы с домом, тем скорее смогу уехать.

Только тогда прошлое сможет отпустить меня и освободить от мыслей об Антуанетте, переполнявших мою голову. Одна за другой на ум приходили различные сцены из прошлого, и против своей воли я снова перенеслась на много лет назад.

Как ни старалась Антуанетта не замечать отцовского взгляда, что бы она ни делала: убирала ли комнату, заваривала ли чай, смотрела ли телевизор, его глаза следили за каждым ее движением. Словно послушная воле хозяина маленькая кукла, передвигалась она по комнатам викторианского домика. Внешне покладистая, она считала часы до выхода из дому.

А в это время ее мать затеяла новую игру под названием «папа зарабатывает деньги». Она вела себя так, будто Джо не было всего лишь неделю. Причина, по которой отсутствовал муж, считалась тайной за семью печатями. Рут решила не только никогда не вспоминать правду, но и вести себя так, словно прошлого не существовало. Словно на протяжении многих лет она не оставалась равнодушным зрителем, неумолимо глухим и слепым, в то время как ее муж насиловал собственную дочь.

Будто ничего и не было.

Антуанетте казалось, что последних двух лет словно и не существовало. Она снова превратилась в девочку, не способную влиять на свою собственную жизнь. Теперь, когда ее родители были вместе, их власть над ней стала всеобъемлющей, и она попала в замкнутый круг, в котором барахталась без всякой поддержки.

Антуанетта больше не чувствовала себя непринужденно в их милом домике, который они с матерью обустраивали с такой любовью. Присутствие Джо ощущалось во всем. Он оставлял полные окурков пепельницы на подлокотниках ее любимого кресла, рядом валялись газеты, открытые на страницах с новостями спорта, а на кофейном столике стояла его чашка с налетом от бесконечного чая, который Антуанетта или ее мать приносили ему. На кухне стояли его бритвенные принадлежности и висело грязное полотенце, к которому Антуанетта не могла прикоснуться без отвращения.

Как и два года назад, счастье Рут полностью зависело от настроения ее мужа. Все чаще она неудовлетворенно хмурила брови, и вместо радостной улыбки на ее лице появлялось мученическое выражение. Антуанетта больше не слышала, как мать напевает себе под нос любимые мелодии. Разве мама сама ничего не видит? — удивлялась она. Как она могла забыть простые радости спокойной и гармоничной жизни до еговозвращения? Почему ее не пугает эта зависимость, когда весь дом находится во власти его настроения и окружающей его ауры грубой силы? Антуанетте казалось невозможным, чтобы кто-то по доброй воле мог предпочесть подобное существование той жизни, которой они наслаждались вдвоем до освобождения отца.

Похоже, что и материальной выгоды от него не было никакой. Хотя Джо и устроился механиком в армейское подразделение и имел немало возможностей подработать, его вклад в семейный бюджет не улучшил общего финансового положения. В действительности в семье появился еще один нахлебник, да еще с привычкой выкуривать по сорок сигарет в день, — и с деньгами стало еще тяжелее, чем раньше.

Через четыре недели после своего возвращения он заявил, что вынужден работать по выходным.

— Рано уходить и поздно возвращаться, — сказал он с добродушной улыбкой.

— О, Пэдди [1], — запротестовала Рут, называя его ласковым прозвищем, — только не в субботу. Ты же знаешь, у меня выходной.

Кафе, в котором Рут работала управлящей, было ориентировано на публику, трудящуюся в режиме пятидневки, и поэтому в субботу владелец решил закрываться после полудня, что очень нравилось ей и ее дочери.

От подозрительного взгляда Рут добродушное выражение на лице Джо сменилось раздражением:

— Нам ведь нужны деньги, не правда ли? И разве не ты все время твердишь, что хочешь переехать в большой дом в Белфасте?

Рут покорно кивнула:

— Хорошо, милый.

За последние несколько недель Антуанетта не раз замечала это выражение покорности на лице матери.

— Тогда на что ты жалуешься? В выходные оплата в полтора раза выше. Если бы твоя дылда-дочь больше вкладывала в семейный бюджет, вместо того чтобы тратить все деньги на шмотки и эту дрянь, которой она мажет лицо, мне не пришлось бы так много работать.

Антуанетта ждала, что на этот раз мать заступится за нее. Она давала деньги на ведение хозяйства с тех пор, как начала зарабатывать. Но Рут промолчала.