— А разве тебе, Петр Михайлович, неведомо, что я — царского рода, что я — племянница царя Петра? Или вы все здесь, в этой проклятой Курляндии, забыли об этом? Или я для всех вас только несчастная вдовка какого-то замухрышки-герцога?

Этот взрыв сознания своего высокого положения у безвольной герцогини несколько смутил стареющего вельможу.

«Что с ней? Однако ее сильно захватило новое чувство!..»

Бестужев низко поклонился ей и счел необходимым возразить на слова Анны:

— Ваша светлость, кажется, изволили не точно выразиться, сказав «вы все»… С каких же пор вы причисляете меня к числу ваших недругов?

И Бестужев прямо посмотрел в глаза Анны Иоанновны.

И под этим взглядом она вспыхнула, несмотря на слой румян и белил.

— Так вот… тебе больше, чем кому иному, Петр Михайлович, не приличествовало бы изводить меня, — начала Анна Иоанновна, подходя к Бестужеву и кладя руку на его плечо. — Сейчас, здесь, в этой комнате, мы с тобой untervier Auqen, наедине. Зачем же все это лукавство с твоей стороны, зачем эти постоянные «ваша светлость» и «вы изволили»… Ах! — Несчастная герцогиня, русская царевна, порывисто вздохнула, словно ей не хватало воздуха, словно ее душила затхлая атмосфера герцогского замка старых Кетлеров. — Ах, Петр Михайлович! — бурно продолжала она. — Если бы ты знал, что творится вот здесь, в этом сердце, ты пожалел бы меня! Ты… ты помнишь эту комнату?

Бестужев молча наклонил голову.

— Ты помнишь, что в этой комнате случилось? Я, забыв свое царское происхождение, сделала тебя своим интимным другом…

— Ваша светлость…

— Молчи! Молчи! Дай высказаться, дай излиться сердцу… Ну, да, да! Я приблизила тебя к себе. Почему? Спроси женщину, а не царицу, не царевну, почему она может пойти на это… Ты знаешь, сколько мне пришлось вытерпеть за это от царицы-матушки. О, как она поносила меня в своей опочивальне! И раз я ей сказала: «Лучше бы мне, матушка, девкой простой родиться, чем царевной. Хорошо вам всем говорить, убеждать меня, а побывали бы вы в моей ситуации. Разве жила я? Разве изведала я счастье молодой женщины? Силком меня замуж выдали, мужа лишили, в замок к немцам заточили… Руки, что ли, мне на себя накладывать?»

Высокая, полная грудь Анны Иоанновны порывисто подымалась. Крупные слезы лились из глаз и медленно текли по ее накрашенным щекам.

Что-то глубоко-страшное, трагическое сквозило в фигуре этой женщины, одетой царственно-великолепно, со сверкающей короной, и плачущей холодными, едко-жгучими слезами.

Бестужев вмиг преобразился. Лицо «лукавого царедворца» сбросило маску и стало простым, хорошим лицом. Он порывисто шагнул к своей курляндской повелительнице и голосом, перехваченным волнением, прошептал:

— Ваша светлость… Анна… зачем вы про это говорите? Оставьте… не надо… не тревожьте меня!.. Ведь все это — кончено, быльем поросло…

Анна Иоанновна склонилась к голове Бестужева и, поцеловав его в лоб, промолвила:

— Так, так, мой хороший, мой милый Петр Михайлович… Я знала, я чувствовала, что ты — не такой, как другие. А говорю я про это потому, что хочется видеть мне в тебе друга моего настоящего. Ты правду молвил: то, что было между нами, окончено. Наваждение ли то было по младости вдовьего положения или что иное — не все ли равно? А теперь… — Анна Иоанновна вновь вспыхнула и тихо добавила: — А только теперь, Петр Михайлович, на тебя надежду мою возлагаю. Ты знаешь, о чем я говорю. Помоги мне! Страшно мне думать, что и ты против меня пойдешь…

И она в каком-то тревожном ожидании уставилась взором на своего бывшего интимного друга — гофмаршала и резидента Бестужева.

— Никогда! — вырвалось у него. — Ах, Анна, Анна, если бы вы знали, какого преданного друга вы имеете во мне! Клянусь вам, что ни кнут, ни Сибирь, ни даже плаха не заставили бы меня изменить вам. И это я вам докажу сегодня же! — Он вынул из кармана золотую «луковицу» и, посмотрев, который час, продолжал: — Сейчас, ваша светлость, я побеседую с вами подробно о том, что живо волнует ваше доброе сердце.

— О нем? О Морице? — живо воскликнула Анна Иоанновна.

— Да, да… Но пока нам необходимо сделать маленькое приготовление.

— Какое?

— Нам необходимо сервировать стол на два лица, при этом надо сделать так, чтобы обойтись без ваших придворных служащих.

— Что это значит, Петр Михайлович? — с удивлением спросила герцогиня.

— Ничего особенного, ваша светлость… Быть может, сегодня вечером, вот сейчас, скоро, явится один нужный для нас человек… Так необходимо по русскому обычаю угостить его хлебом-солью. Кстати, ваша светлость, в ваших погребах имеется добрый, старый польский мед?

— Ты же, голубчик, доставил мне его, — улыбнулась Анна Иоанновна веселой, довольной улыбкой.

— Ну вот и отлично! — весело потер руки Бестужев. — Итак, ваша светлость, не угодно ли вам помочь своему гофмаршалу в чисто хозяйственных приготовлениях?

— А кто прибудет, Петр Михайлович? — спросила заинтригованная Анна Иоанновна.

— Один важный посетитель от него, — уклончиво ответил Бестужев.

Анна Иоанновна, стоявшая у окна, тревожно проговорила:

— Судя по той таинственности, которой ты, Петр Михайлович, облекаешь посещение твоего гостя, я заключаю, что оно должно быть секретным. Но как же этот человек проникнет в замок? Смотри: подъемный мост уже поднят.

Бестужев, улыбнувшись, ответил:

— Не беспокойтесь, Анна: тому человеку дан пароль, и мост спустят для него. Примемся за работу, ваша светлость.

Рядом с «бодоаром» герцогини Курляндской находилась небольшая уютная гостиная. Анна Иоанновна перешла в нее.

Бестужев скрылся и вскоре вернулся с белоснежной скатертью и несколькими бутылками. Он поставил посреди гостиной стол и кратко бросил герцогине:

— Накрывайте, ваша светлость.

И герцогиня и будущая российская императрица, слегка засучив рукава своего богатого бархатного туалета, стала накрывать на стол, как простая камер-фрау.

— Работайте, работайте, ваша светлость, а я пока озабочусь закусками и иными деликатесами, — оживленно продолжал Бестужев.

Вскоре стол был сервирован.

Анна Иоанновна поставила посреди него вазу с ярко-пунцовыми розами.

— Ну а теперь, ваша светлость, давайте побеседуем немного… — начал Бестужев. — Садитесь!

Анна Иоанновна покорно села в вычурное золотое кресло.

— Итак, вы упорно желаете, чтобы принц Мориц Саксонский сделался вашим супругом, приняв курляндскую герцогскую корону? — спросил Бестужев.

— Да, — еле слышно слетело с уст Анны Иоанновны.

— Вы полюбили его, Анна? Но как могло это случиться? Вы видели его мельком у меня…

Герцогиня, передернув плечами, возразила:

— Ну и что ж из того, Петр Михайлович, что только мельком? Он — ты прости меня за откровенность! — сразу завладел моим сердцем, лишь только я увидела его… Такой красивый, смелый, решительный. И потом, истомилась я во вдовстве моем. Посуди ты сам: каково сладко мне живется?.. Что такое я? Жена без мужа, герцогиня без настоящей короны, без власти, без силы. А годы идут, мой старый друг, идут неумолимой чередой… И какие годы! Лучшие, молодые уже прошли.

Бестужев, сострадательно поглядев на Анну Иоанновну, произнес:

— Вы, ваша светлость, все говорите, как женщина, а не как лицо из царственного дома… Но мы, дипломаты, царедворцы, должны глядеть несколько глубже, соображаясь с массой побочных обстоятельств.

Анна Иоанновна сделала нетерпеливый жест рукой.

— Одну минуту внимания, ваша светлость! — остановил ее Бестужев. — Дело в том, что лично я сильно сомневаюсь, чтобы ваше пламенное желание могло осуществиться. И, если это дело провалится, вините только свое рождение: все, имеющие право носить горностаевые мантии, — несчастнейшие из всех смертных, так как все их желания зависят не от их воли, а обязаны согласовываться с известными конъюнктурами…

— Я не понимаю тебя, Петр Михайлович! — слегка побледнев, сказала герцогиня.

— Сейчас вы поймете, ваша светлость. — Бестужев налил в стакан золотистого токайского и стал мелкими глотками прихлебывать ароматную, крепкую влагу, продолжая: — Вам, Ан… ваша светлость, отлично известно, что такое представляет собой Курляндия. Это — тот лакомый кусок, на который точат зубы и Речь Посполитая, и Пруссия, и мы — русские. Весь вопрос заключается в том, кто окажется хитрее и за кем этот лакомый кусочек останется.