Бирон представлял Бестужеву Джиолотти. Это был человек высокого роста, с очень красивым лицом, хотя его черты были не совсем правильны и резко очерчены; он обладал движениями гибкими, но порывистыми, «ухваткой тигра», как подумал про себя Бестужев.

— Я знаю вас, ваше превосходительство, — первым начал великий чародей, впиваясь в лицо русского вельможи взором своих поразительных черных глаз, в которых светился огонь необычайной внутренней силы.

Джиолотти говорил по-французски с еле заметным итальянским акцентом; иногда вместо «ж» у него выходило «з».

Бестужева это сообщение не особенно удивило, хотя он никогда в жизни не встречался с этим «великим магистром»: он подумал, что Бирон, конечно, не преминул посвятить Джиолотти во всю подноготную его, Бестужева, жизни. Однако он слегка насмешливо ответил:

— Я что-то не упомню, синьор Джиолотти, чтобы мы где-либо с вами встречались…

Лицо магистра было бесстрастно.

— Я этому пока не удивляюсь, ваше превосходительство. Кажется, если я не ошибаюсь, вы пока не обладаете второй памятью, — спокойно произнес загадочный человек.

— Второй памятью? — удивленно воскликнул резидент.

— Да, именно так… Вы ничего никогда не слыхали о второй памяти, ваше превосходительство?

«Ну, так и есть: он — просто шарлатан, фокусник!» — пронеслось в голове Бестужева.

— Нет, не слыхал. — Он едва удержался от улыбки.

— Да, это не всем доступно. В коротких словах я вам поясню, что это такое. Второй памятью мы, жрецы тайных наук, называем дар человека прозревать то, кем он, человек, был до его теперешнего состояния.

Бестужев, ровно ничего не понявший из этого пояснения, захлопал глазами.

— Позвольте, любезный синьор Джиолотти! — воскликнул он. — Вы сказали, что можно прозреть, кем был человек до его настоящего состояния?

— Да.

— То есть как это? Простите, я этого понять не могу, — развел руками Бестужев.

Бирон принес и поставил на стол вино в золоченом кувшине.

— Я продолжаю, — торжественным тоном начал снова великий магистр. — Я говорю, что всякий человек, обладающий второй памятью, не только может, но должен знать все свои предшествующие перевоплощения, все те круги жизни, которые он перешел.

— Это… это из области чернокнижия? — захотел не ударить лицом в грязь перед приезжим фигляром Бестужев.

— Вы ошибаетесь, ваше превосходительство. Это — не чернокнижие, а книга Великой Мудрости, познанию которой посвятил свое служение наш орден «Фиолетового креста», великим магистром которого я имею честь быть, — спокойно возразил Джиолотти.

Этот уверенный, властный голос заставил «смириться» Бестужева.

— Прошу извинения, что я, русский дипломат, нахожусь не в курсе дел вашего «тайно-чудесного» ордена, любезный синьор Джиолотти, — сказал он. — Но я должен заметить, что все, что вы изволили сказать, является для меня до такой степени странным, неожиданным… Вы вот, например, заявили, что знаете, знакомы со мной… Но ведь это же — явное… недоразумение… Как иначе прикажете взглянуть на это?

Бирон подал Петру Михайловичу стакан вина. Бестужев осушил его.

Выпил и великий магистр.

— Хотите знать, ваше превосходительство, где мы встречались с вами?

— Жду с нетерпением.

— В римском цирке, на арене. Я тогда был гладиатором, а вы — строгим censor morum, [9]— убежденно воскликнул Джиолотти. — И я кричал Нерону: «Ave, Caesar, morituri te salutant!» [10]И вы вместе с другими бешено аплодировали мне, а, когда меня добивали, вы первые сделали «pollice verso», ^{14} то есть «добей его!». И меня убили. Это была седьмая ступень моего перевоплощения.

Стакан, который держал в руках Бестужев, выскользнул, упал на пол и со звоном разбился.

Резидент откинулся на спинку кресла и широко раскрытыми глазами глядел на «венецейского чародея».

— Что это? Шутка?.. — слетело с его побелевших губ.

— Я не имею привычки шутить, ваше превосходительство! — резко ответил Джиолотти.

— В таком случае вы…

И резкое слово готово уже было слететь с уст «европейского» царедворца тогдашней темной, полуварварской России.

Бирон по-русски умоляюще прошептал Бестужеву:

— Ради Бога, Петр Михайлович, не оскорбляйте его! Вы сами не подозреваете, какая огромная сила находится в этом человеке…

Бестужев опомнился, овладел собою и обратился к итальянцу.

— Все, что вы говорите, право, забавляет меня, — усмехнулся он.

— Случалось ли вам когда-нибудь, ваше превосходительство, — зазвеневшим и вдохновенным голосом начал Джиолотти, — при взгляде на какую-нибудь неизвестную вам местность или на неведомое дотоле лицо содрогнуться всем вашим существом от чувства какой-то таинственности, непонятной тоски? В эту секунду вам с поразительной ясностью представляется, что где-то, когда-то вы уже видели и эту местность, и это лицо. Где и когда — вы не можете вспомнить, но убеждены в этом. Бывали с вами подобные явления?

— Да, — ответил Бестужев.

— А задумывались ли вы когда-нибудь над вопросом, что же это такое?

— Нет.

— Так вот, видите ли, ваше превосходительство, это и есть так называемая вторая память. Она открывает перед нами картины наших перевоплощений, наших прежних жизней. Инстинктивной второй памятью в слабой степени обладают почти все люди, но управлять этою второй памятью — удел исключительных натур, обладающих колоссальной силой.

Тревожное чувство охватило Бестужева. Тоска и страх перед этим диковинным человеком овладели им.

— Вы, как я слышал от господина Бирона, состоите великим магистром ордена «Фиолетового креста»? — спросил резидент.

— Да.

— Что это за орден? Какие цели он преследует? — стал допытываться Бестужев.

— Я вам уже говорил: изучение тайных, оккультных наук, благодаря которым мы можем сделаться совершенными, познать тайну «великого сущего» и лицом к лицу приблизиться к тому, что мы называем «Безначальным и Бесконечным».

— И вы, синьор Джиолотти, можете показать нам, простым смертным, картины прошлого?

— Безусловно. И не только прошлого, но и будущего! — пылко воскликнул великий магистр.

— Я понимаю, что по некоторым следам, которое прошлое накладывает на человека, его, это прошлое, еще возможно отчасти угадать, — задумчиво продолжал Бестужев. — Но будущее? Кто может прозреть его? Разве то, что должно совершиться, уже накладывает свою печать на нас?

Джиолотти встал и выпрямился во весь рост.

И перед ним Бестужев вдруг почувствовал себя крайне слабым, бессильным.

— Да, ваше превосходительство, — ответил итальянец. — Эта печать существует. И называется она «signum», знаком.

И еще долго шла беседа русского вельможи с таинственным чародеем Индии и Венеции.

Остаток ночи Бестужев, возвратившись к себе, провел в каком-то тревожном полузабытьи. Его душил кошмар, тяжелый, безобразный… Несколько раз он, обливаясь холодным потом, вскакивал на постели и дико кричал…

Старый Кетлеровский замок заполнялся массой прибывающих гостей. Вся знать, родовитая и служебная курляндская аристократия, спешила на бал к своей «незадачливой» герцогине.

Такого пышного, роскошного праздника еще никогда не устраивала Анна Иоанновна. Море огней, гирлянды цветов, звуки музыки.

— Однако наша светлость раскутилась! — насмешливо прошептал маршал на ухо курляндскому канцлеру. — С чего это она?

— Мм… да… — удивился тот. — Это какая-то новая игра.

— А посмотрите на Бирона, как он горд и величественен. Этот «конюх» весьма снисходительно кивнул нам, нам — главным чинам Курляндии! Экий нахал! Проучить бы его надо.

Кейзерлинг стал нервно и озлобленно поправлять ленту на своем мундире.

А Бирон, камергер двора ее светлости, смотрел действительно и важно и надменно. «Случайный выскочка», но умник большой руки, он ни на секунду не терял веры «в свою великую, счастливую звезду». [11]