— Правда… Твое это дело, князь Дмитрий, — ответили оба.

— Вы видите, ваше высочество, что я ни на минуту не забывал о той, которая томится в Митаве, о племяннице великого государя.

— Спасибо! — вырвалось у герцогини.

Князь Голицын продолжал:

— Одному Богу известно, сколь трудно мне и тем, которые разделяли мои взгляды, отстаивать царский престол для вас. Но я это сделал. Если вам угодно, вы с сегодняшнего дня — императрица всероссийская. Мы привезли вам корону.

— Мне?! — воскликнула Анна Иоанновна. Она хотела что-то сказать еще, но не могла уже: сильное напряжение нервов разрешилось истерикой.

Произошла паника. Все бросились помогать будущей императрице.

Фрейлина Менгден совсем растерялась.

Но вдруг случилось чудо: сразу, моментально, Анна Иоанновна выпрямилась во весь рост и с совершенно спокойной улыбкой обратилась к послам:

— Это так… пустяки… худо со мной сделалось… Так вы корону мне привезли?

— Да, ваше высочество, — низко склонился Голицын. — Один росчерк пера — и вы — императрица.

— А что же я должна подписать? — как-то особенно экзальтированно спросила герцогиня.

— Вот эту бумагу! Угодно вашему высочеству выслушать содержание ее? Мы предупреждаем вас, ваше высочество, что это — воля народа.

Анна Иоанновна молча согласилась на прочтение и, когда чтение ограничительной грамоты окончилось, тотчас же подписала ее.

Тепло, торжественно, со звоном колоколов всех сорока сороков, встретила первопрестольная Анну Иоанновну.

Хотя народу избрание ее на царство и казалось каким-то диковинным, чудным, непонятным — кто знал о ней, захудалой герцогине Курляндской? — тем не менее народ радовался, что появилась царская власть, а не власть одних верховников.

Долгорукие поселились около покоев Анны Иоанновны и никого не пускали к ней без себя.

Для бывшей герцогини Курляндской получилось заточение еще более тягостное, чем митавское.

Бирон отправился к Остерману. Великий дипломат заканчивал беседу, по-видимому, весьма важную, с князем Черкасским, ^{25} который бывал у него почти ежедневно. Этот князь Черкасский, представитель «шляхетства» дворянства, страшный богач, но человек в высокой степени ограниченный, сыграл известную роль в уничтожении замыслов верховников об ограничении царской власти.

— Подождите, Эрнст Иванович, я сейчас к вашим услугам, — бросил Остерман Бирону. — Итак, князь, вы не струсите?

— Что вы! Что вы! Конечно, нет…

— Приезжайте ко мне вечерком. Надо будет о многом еще договориться, — окончил беседу Остерман.

Черкасский уехал, едва взглянув на Бирона и надменно кивнув ему головой. Впоследствии этот надменный кивок дорого обошелся князю.

— Я сейчас хочу проехать к Анне Иоанновне, Бирон, — сказал Остерман.

— Я не видел ее вот уже несколько дней, — угрюмо произнес Бирон.

— Вы же не уверите меня, дорогой Эрнст Иванович, что это чересчур огорчает ваше сердце? — тихо рассмеялся Остерман. — А просто вас разбирает бешенство, что около нее теперь находитесь не вы, а эти пьяные звери. Верно?

— Да! — резко ответил Бирон.

— Ничего не поделаешь, Бирон, надо потерпеть. Пусть все думают, что фаворит герцогини, когда она сделалась императрицей, получил чистую отставку.

Бирон хрипло рассмеялся.

— Нам надо вести нашу игру очень тонко! — произнес Остерман. — Если мы хотим опираться на дворянство и на войско, чтобы уничтожить ограничительную грамоту да и весь этот Верховный тайный совет, то необходимо, чтобы ни дворянство, ни войско, ни духовенство не боялись особенно нас, немцев. А то они будут так рассуждать: «Освободим мы государыню от властных князей-вельмож, ан, глядишь, в лапы к немцам попадем! А лучше ли от того будет? Те все же — наши, русские, свои, а эти немцы — басурмане!» Понимаете, Бирон?

«Конюх» молча кивнул головой.

— Вы в особенности должны стушеваться, — продолжал Остерман. — О той роли, которую вы играли при царевне-герцогине Анне Иоанновне, знают очень многие.

Всякий раз, когда Остерман появлялся во дворце, лица князей Долгоруких вытягивались. Они ненавидели его, но и страшно боялись — боялись его поразительно острого ума, изворотливости, ловкости…

— Как чувствует себя ее величество? — осведомился Остерман у Алексея Долгорукого.

— Опочивает, кажется, — ответил тот.

— Ну, ничего, я разбужу ее! — улыбнулся Остерман.

Долгорукий не выдержал и спросил:

— Скажите, наш великий оракул, [27]о чем это вы столь продолжительно беседуете с императрицей?

— А вас почему это так интересует, ваше сиятельство? — насмешливо улыбнулся Остерман.

Долгорукий смешался, но тотчас ответил:

— Нет, я просто так полюбопытствовал.

— Вступая на престол, Анна Иоанновна желает поучиться кое-какой государственно-политической мудрости, — продолжал Остерман. — Зная меня, как опытного в сих делах дипломата, она и выразила требование, дабы я обучал ее…

— Гм… — ухмыльнулся в бороду Долгорукий. — Особенно чего же ей стараться? Делами государственными не одна она, чай, будет ведать.

Остерман шепнул на ухо Долгорукому:

— Да она и совсем не будет ведать ни о чем, князь Алексей. Разве мы не связали ее по рукам и по ногам?

Лицо Долгорукого просветлело.

— Значит, вы в нашей партии? — воскликнул он.

— А то в чьей же? Разве я — не член Верховного тайного совета? Или вы исключили меня оттуда?..

Тут Долгорукий крепко пожал руку великого дипломата и произнес:

— В таком случае надо действовать заодно. Ведомо ли вам, великий оракул, что по Москве ходят по рукам подметные письма?

— Ведомо!.. — спокойно ответил Остерман.

— А что писано там, знаете?

Остерман вместо ответа вынул листок бумаги и, протянув его Долгорукому, спросил:

— Одно из этих, князь Алексей?

Долгорукий обомлел. Он несколько секунд молчал, а потом тревожно воскликнул:

— И вы, Остерман, столь спокойно относитесь ко всему этому?

— Я никогда не волнуюсь и не теряю головы. Опасность велика, я знаю это. Но ведь мы настороже, князь?

— А если нас осилят? Если мы проморгаем? — заволновался Долгорукий. — Вот, например, знаете ли вы, кто является первыми смутьянами? Знаете ли вы, кто волнует народ, войско и дворянство?

— Знаю. И не только знаю понаслышке, но каждый день вижусь и разговариваю с ними, — проговорил Остерман.

— Кто же они, если вы их знаете? — забыв всякую осторожность, закричал Долгорукий.

— Волынский ^{26} и князь Черкасский, — отчеканил Остерман.

— Так ведь их надо схватить, арестовать… сослать… четвертовать!.. Чего же вы медлите?..

Ироническая улыбка пробежала по губам Остермана.

— Вы ошибаетесь, князь Алексей!.. — промолвил он. — Каждый раз, как они являются ко мне, я получаю от них драгоценные сведения. Ведь они считают меня своим сторонником и потому вполне откровенны со мной. А мне, всем нам необходимо быть в курсе их замыслов, знать настроение и большинства дворянства, и войска. Поэтому вы не волнуйтесь: я не пропущу нужного момента. Я вам скажу больше: я арестую даже Бирона… А знаете, почему и для чего?

Долгорукий насторожился.

— Для того чтобы его место на время занял князь Иван Долгорукий… — еле слышным шепотом произнес Остерман. — Анна Иоанновна — женщина, и притом с пылким темпераментом. Вы понимаете?.. Раз князь Иван сблизится с ней — она очутится в ваших руках. А вы… вы не забудете моей услуги, Долгорукий?..

— О! — вырвалось у того. — Все поделим!

— Я знал, что вы, как умнейший человек, поймете меня. Ну, теперь я иду к государыне. Смотрите, чтобы никто не помешал нашему свиданию. Предупредите князя Ивана, растолкуйте ему…