— Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?

— Да. Он вообще покажет всем еще немало чудес.

Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.

«Что этот «конюх» нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том «чуде», которое вот стоит передо мной, — о Джиолотти. Но неужели он при всех ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? — тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. — Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся».

Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.

— Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? — тихо спросил он Бестужева.

Тот, пожав плечами, ответил:

— Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо — угадайте причину моего тревожного состояния духа.

Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:

— Вы боитесь одного бестактного чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых — оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.

«Да, это — необыкновенный человек! — вздрогнул Бестужев. — Он читает чужие мысли как открытую книгу».

— Хорошо! — сказал он. — Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.

Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:

— Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?

— И я увижу эти картины?

— Да, совершенно ясно.

Удивленный шепот гостей пронесся по залу.

— Что же я должна для этого сделать? — пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.

— Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.

После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.

Анна Иоанновна почувствовала, что чья-то горячая рука с силой схватила ее руку, и она услышала слова чародея:

— Сосредоточьтесь над тем, что вы желаете видеть, ваша светлость! Думайте только об этом и пристально глядите прямо вперед.

Грозно, повелительно звучал голос Джиолотти; в нем уже не было ни мягкости, ни придворной вкрадчивости, а звучало лишь приказание.

Сам он казался каким-то огненным существом в том мраке, который воцарился в зале, — точно человека облили спиртом и подожгли.

— Вы видите что-нибудь на стене? — спросил затем чародей.

— Нет… ничего, — ответила герцогиня, — только какие-то искры.

— Напрягайте зрение!

И вдруг на стене, чуть-чуть озаренной фиолетово-голубоватым светом, стали вырисовываться фигуры. Сначала они не имели правильных, определенных очертаний. Казалось, точно бесформенные тени вздрагивали и плясали, то пропадая, по появляясь вновь.

Глубокая тишина царила в зале. Было лишь слышно взволнованное дыхание Анны Иоанновны и ее гостей.

Бежали секунды, сменяясь минутами, которые всем мнились бесконечными часами вследствие остроты жгучего, напряженного ожидания «чего-то страшного, необычайного с того света, от власти Сатаны».

Но вот мало-помалу пляшущие тени стали принимать определенные формы.

— Ах!.. — пронеслось вторично по залу.

Все увидели следующее: огромный, длинный стол, весь заставленный кубками, кувшинами. Посредине него, на почетном месте, восседает огромная фигура грозного царя, императора Петра. По правую руку его сидит худощавый, болезненного вида, молодой человек в какой-то иноземной военной форме с лентой и звездой.

— Кто это? Вы узнаете? — тихо, но повелительно прозвучал голос великого магистра, продолжавшего держать Анну Иоанновну за руку.

— Боже мой! — в ужасе прошептала она. — Да, да, все это так… Это — картина нашего свадебного пира… Вот мой могучий дядя, император Петр… А это — мой муж… Пустите меня, мне страшно!..

— А вот та, кто сидит по левую руку императора, кто она? — спросил чародей. — Глядите пристальнее!

— Это — я, я сама…

Чудесное, необычайное видение горело на стене несколько минут, а потом потухло. Но через пять-шесть секунд причудливые тени опять заколебались на стене.

Одна из присутствующих дам — жена важного курляндского чина — не выдержала ужаса таинственного сеанса и упала в обморок. Ее поспешно вынесли на руках в соседнюю гостиную.

Но завороженность толпы придворных гостей была настолько сильна, что происшествие, которое в иное время вызвало бы переполох, теперь не привлекло ничьего внимания.

Картина, представившаяся всем, была следующая: унылая поляна, занесенная снегом. Высокая гора… Небольшое здание, ярко освещенное. Несколько повозок, из которых первая, отличающаяся особой роскошью, окружена толпой людей. Из повозки выносят на руках человека в меховой шинели. Она распахнулась и позволяет видеть ленту и звезду… Тут же, впереди других, в бархатной горностаевой шубке стоит молодая женщина в позе глубокого отчаяния, заломив руки…

— Смотрите, ваше высочество, вы узнаете эту картину?.. — властно прозвучал голос Джиолотти.

— Это он, наш трагически умерший герцог! Это — видение его смерти в Дудергофе! — прокатился по залу испуганный гул голосов.

Анна Иоанновна, глубоко потрясенная, бессильно свесилась на руку великого чародея.

— Не надо больше… не надо… Мне дурно!.. — умоляюще произнесла она.

Бестужев, грубо схватив Джиолотти за рукав, дрожащим голосом произнес:

— Довольно! Или вы хотите уморить ее… и всех нас?

Люстры и канделябры зажглись сами собой снова. Анна Иоанновна стояла, тяжело дыша. Лица других были не менее бледны и взволнованны.

— Я… я не знаю, как назвать это, но… покажите мне лучше, что ожидает меня впереди… — сказала герцогиня.

Джиолотти поклонился и вышел из зала. Вскоре он появился, держа в руке большой бокал тонкого стекла. По дороге, как на грех, он столкнулся с Кейзерлингом.

— Вы, высокоученый господин Джиолотти, быть может, покажете и нам, скромным гостям ее светлости герцогини, наше будущее? — спросил канцлер, отвешивая церемонный поклон чародею.

— Сделайте одолжение, господин канцлер! — ответил Джиолотти, с улыбкой поглядывая на него. — Но прежде я поговорю с вами о настоящем. Великий Боже! Ах! Что это такое?! — в испуге закричал он, отшатываясь от курляндского канцлера.

Кейзерлинг, в свою очередь, перепуганный до смерти, отскочил от великого магистра.

— Что это? Что это с вами?! — продолжал Джиолотти.

— Что? Что со мной?!

— Да вы посмотрите, что происходит с вашим носом! Ведь он растет, как сук дерева! О, Боже! Это — уже не простой нос, а… какой-то чудо-нос.

В смертельном страхе схватился чопорный курляндский вельможа за свой злополучный нос, но кончик его он мог ущипнуть лишь на расстоянии не менее четверти аршина от его законного, обычного места.

Все сначала замерли, так как видели собственными глазами (как рассказывали позже), что достопочтенный нос Кейзерлинга действительно вытянулся в несуразную длину.

— Donner-wetter! Was haben Sie gemacht mit meinem Nase?! [17]— заорал как полоумный, забывая об этикете, Кейзерлинг.