Существует еще один совершенно неожиданный портрет Казановы, относящийся к этому периоду его жизни. Джеймс Босуэлл путешествовал по Германии и был гостеприимно принят Фридрихом. Босуэлл встретил Казанову в гостинице и немедленно признал его интеллектуальные способности: «Мы обедали… Итальянцу хотелось блеснуть, подобно великому философу, и, соответственно, он сомневался в собственном существований и во всем остальном».

Пока Казанова ожидал милостей от Фридриха в Берлине, прибыла целая кавалькада гостей из-за рубежа. Танцовщица, известная всем как Дени, а Казанове как Джованна Коррини, сразу привлекла его внимание, они знали друг друга детьми в Венеции. Она преуменьшала свой возраст и отчаянно умоляла его не раскрывать ее обмана (она была всего на три года младше его, но утверждала, будто ей около двадцати лет). Она была крестницей Дзанетты и в последний раз виделась с Казановой, когда он еще был долговязым аббатом, а она сама — девочкой. Он вновь оказался в сомнительной и родной атмосфере среди итальянцев театра «Шарлоттенбург оранжери», где все знали его мать и родственников.

С Пьером Обри, французским танцовщиком, Казанова познакомился еще в Венеции благодаря Балетти. В Венеции он достиг некоторой славы и на сцене, и в жизни, стал любовником одновременно и мужа, и жены в одной патрицианской семье и был выслан за это инквизицией. Обри уехал в Санкт-Петербург и там женился. Кроме того, в Санкт-Петербурге он встретил Джузеппе да Лольо, прославленного виолончелиста и тоже венецианца, который пользовался благосклонностью цариц Анны Иоанновны и Елизаветы. Именно этот человек, Джузеппе, сразу повлиял на ход путешествия Казановы и его карьеру. Да Лольо тоже нашел в Санкт-Петербурге себе жену, успех, признание и сколотил небольшое состояние при императорском дворе. «Именно да Лольо и его жена заставили меня думать о поездке в Россию, — пишет Казанова, — коль скоро король Пруссии не давал мне такую должность, как я хотел. Они заверили меня, что я наверняка сделаю там себе состояние, и дали мне отличные рекомендательные письма».

Он ждал несколько недель, прежде чем решиться. Он и Дени возобновили театральный флирт, начатый несколько десятилетий тому назад за кулисами в театре «Сан-Самуэле», где Казанова платил, чтобы посмотреть, как она раздевается. В Берлине он разглядел ее гораздо внимательнее.

Барон Трейден, другой спутник Джакомо в Берлине, предложил обратиться к своей сестре, герцогине Курляндской, чтобы та приняла Казанову в Риге по дороге на Восток, а Казанова написал неизменно щедрому Брагадину с просьбой прислать ему денег для обустройства в Санкт-Петербурге. Представляя, как он станет богатым в новом городе, возможно, благодаря новой лотерее, он уехал из Берлина в конце 1764 года, с новым франкоговорящим камердинером, которого нанял с целью произвести в России впечатление. Слугу звали Франц Ксавье Ламбер, и был он подающим надежды геометром с «ворохом книг по математике».

Казанова покинул Ригу ради Санкт-Петербурга 15 декабря 1764 года. В то время года это было отважное решение, поскольку погода была «отвратной», и он не смог даже выйти из своего шлафвагена — экипажа наподобие гигантской кровати на колесах — в течение шестидесяти часов, которые потребовались, чтобы добраться до новой российской столицы. Не покидал экипаж и его компаньон, молодой камердинер-математик Ламбер, который занимал Джакомо. Ламбер бесконечно говорил о геометрии, и Казанова понимал, что они расстанутся, как только математик окажется в месте, где можно будет найти ему замену, на что надеялся в имперском Санкт-Петербурге. В этом месте мемуаров Казанова неверно указывает одну ключевую дату, когда утверждает, что находился в Риге во время визита туда царицы Екатерины II Великой. Его оценка характера, стиля и интеллекта императрицы в четырех случаях, когда они действительно встречались (позже в 1765 году в Санкт-Петербурге), получила признание князя де Линя, который хорошо знал Екатерину и отозвался о написанном Казановой как об одном из самых прекрасных, наиболее правдивых и ясных мемуарных портретов известной монаршей особы. Таким образом, странно, что Казанова солгал о встрече с императрицей в Риге, где на самом деле она побывала за несколько месяцев до него. Это было смелое художественное решение автора, но неудачное; все, что заявляет Джакомо, поддается проверке, но не всегда его слова правдивы.

Для европейского читателя, однако, Екатерина II, носившая титул «Императрица и Правительница всея Руси», в 1765 году оставалась в пределах России, и потому здесь нет противоречия с художественным приемом автора, помещающего императрицу в повествовании на окраину ее империи в соответствии с моментом вступления туда героя рассказа.

Казанова прибыл в Санкт-Петербург 21 декабря 1764 года, в день зимнего солнцестояния, когда солнце стоит над Невой в течение лишь пяти часов с четвертью. Все в России смущало его. Он нанял франкоговорящего камердинера-казака и снял жилье на Милионной улице, идущей от Зимнего дворца к Летнему саду. Это было фешенебельное место для иностранцев, в центре, но не бросающееся в глаза, поскольку находилось позади фасадов зданий, как тех, что смотрели на Неву, так и других, обращенных на Невский проспект. В своих комнатах он с удивлением обнаружил, что российские печи оказались неспособными хорошо прогреть помещение. Ему пришлось купить мебель, поскольку ему не предоставили ничего. И, собираясь непринужденно общаться благодаря прекрасному знанию французского языка и проживанию в квартале, где имели жилье многие итальянцы, французы и британцы, он увидел, что в городе все говорят на немецком языке, который Джакомо с трудом понимал.

Санкт-Петербургу, столице страны с населением в двадцать восемь миллионов человек, едва исполнилось шестьдесят лет, и здесь жила подавляющая часть полумиллионной российской аристократии. «Младенчество» Юрода, как выразился Казанова, придавало ему вид «руин, созданных с Определенной целью». Будучи венецианцем, он мог заметить ту поспешность, с которой возводились здания на ненадежной болотистой почве. Аксонометрические карты того периода свидетельствуют о наспех построенных в столице дворцах, церквях среди огородов и рынков, шатких мостах, деревянных фасадах и мостовых. Это был оживленный порт и новейшая столица Европы, экспортирующая сырье империи — железо, кожу, коноплю и парусину. По словам одного посла, здесь пахло рыбными заводами и ревенем. Тем не менее вскоре Джакомо распаковывает вещи и начинает искать театральных контактов, масонов и возвышения в обществе, благодаря множеству рекомендательных писем, которые получил после отъезда из Лондона. Придя с одним из них к полковнику Петру Ивановичу Мелиссино (греку на службе в русской армии и бывшему любовнику синьоры да Лольо), Казанова через цепочку письменных рекомендаций сводит знакомство с двадцатишестилетним офицером Степаном Зиновьевым. Зиновьев был двоюродным братом могущественных братьев Орловых, причастных к перевороту, вознесшему в 1762 году Екатерину II на престол, а один из братьев, Григорий, пользовался влиянием, будучи фаворитом царицы.

Зиновьев был другом британского посланника, сэра Джорджа Макартни, «красивого молодого человека большого ума» (ему было двадцать восемь лет), который «имел английскую дерзость» сделать беременной одну из фрейлин царицы. За этот проступок, в конечном итоге, он был отозван в Лондон, а его возлюбленную сослали в монастырь. Знакомой фрейлины была некая мадмуазель Сивере, которая отличалась более осмотрительным поведением и вышла замуж за князя гораздо моложе себя, за Николая Путяткина. Сивере дружила с певцом-кастратом Путини, который привез в Санкт-Петербург Галуппи, знавшего мать Казановы. Таким образом, в Санкт-Петербурге стал формироваться привычный Джакомо круг общения, состоявший из армейских офицеров, эмигрантов из Италии и Греции и, конечно же, из местных театралов, прибывших большей частью из Франции и Италии. Джакомо возобновил контакт со своим пражским знакомцем Джованни Локателли, миланским театральным импресарио, который в Санкт-Петербурге стал управляющим рестораном в бывшей императорской резиденции Екатерингофе. В этом ресторане, «по рублю с гостя, без вина», подавали «превосходные блюда». Кроме того, Казанова также познакомился с обществом города благодаря банкиру-греку Деметрио Папанелопуло, который каждый день приглашал итальянца к себе на обед, видимо, ради приятной компании и общения с вновь встретившейся в Санкт-Петербурге богемой.