Кажется, он ведет себя именно как деспот.

– Мне тоже его не хватает.

Люк говорил совершенно серьезно. Если отставить в сторону его привязанность к отцу, в том, что он унаследовал его титул, были свои неприятные стороны. На нем теперь лежала гораздо большая ответственность – и не только за собственные поступки.

– Возможно ли, что ты вступишь в настоящий брак с этой притягательной леди Бруэр и произведешь на свет еще одного виконта Олти? Отцу это понравилось бы. Я услышала, что по своему положению в обществе она вполне приемлемая кандидатура.

– Нет.

– Нет? – Регина произнесла это слово задумчиво, как исследователь и философ. – «Нет» в смысле, что она неприемлема, или «нет» в смысле настоящего брака?

– Последнее.

– Почему?

– Разве я спрашиваю тебя о твоих планах на будущее?

– Она мне понравится?

Регина строго улыбнулась, не обращая внимания на едкий тон в его голосе.

Понравится ли ей Мэдлин?

– Может быть, – промямлил он, – но ты с ней вряд ли встретишься.

– Значит, мы похожи. – Она подождала, пока он откроет перед ней дверцу кареты. – Хороший выбор. Тебе нужен кто-то достаточно независимый, кто не станет обижаться на твою склонность скрывать свои чувства.

Он немного растерялся, услышав это скоропалительное определение, и прежде чем успел ответить, она оперлась о его руку, уселась в экипаж и сказала:

– А теперь расскажи мне об Элизабет. Поскольку она только что начала выезжать, мне интересно, как все происходит.

Разница в возрасте у его сестер достигала почти двадцати лет, и неудивительно, что они редко общались, несмотря на то что были необычайно похожи внешне и обладали некоторыми одинаковыми чертами характера – например упрямством.

– Она не проявляет ни к кому особого интереса. – Он уселся в экипаж и постучал в потолок, давая знак кучеру. – Знакомо, да? В некоторых смыслах она очень похожа на тебя.

– Я никогда не считала, что нужно освятить брак церковным таинством только ради того, чтобы это одобрили окружающие.

– Мы все это заметили.

Он едва удержался от усмешки. Ее эклектичная натура была известна, в свете это осуждалось.

– Я рада, что наша младшая сестра тоже так не считает. Приятно узнать, что Элизабет самостоятельная.

– О да, в этом ей не откажешь. – Люк помешкал, но потом отбросил колебания, потому что если он и мог довериться кому-то, то это была Регина с ее уверенностью, что частная жизнь неприкосновенна. – Мне кажется, что Майлз испытывает к ней чувства, совсем не родственные. Он ничего не говорит, и вряд ли она что-то понимает, но я… заметил.

– Много же тебе потребовалось на это времени. – Регина улыбнулась снисходительно и в то же время высокомерно. – Я все думала, когда же это дойдет до тебя.

Ее замечание не вызвало у него удивления. Регина есть Регина. Он спросил, отчасти раздраженно:

– А тебе не приходило в голову, что нужно сказать мне об этом?

– Нет. – Она скривила губы. – Это испортило бы все удовольствие, правда? Мне нравится восхитительное либретто о виконте-повесе, надзирающем за невинной простушкой. Ты обратил на себя внимание Веллингтона, но одна девятнадцатилетняя девочка…

– Женщина, – прервал он ее.- Она достаточно взрослая, чтобы ее взяли в жены, так что я всячески стараюсь не думать о ней как о ребенке.

– И тебе это не удается. Вот ты и ощетинился, напустив на себя покровительственный вид. Почему?

– Что значит «почему»? Мы разговариваем о ее будущем. А я ее естественный покровитель.

– Естественный, – повторила она.

Ему с трудом удалось побороть возмущение, вызванное ее явным удивлением, и она это понимала.

– Итак, оставим это. Что мне делать с Майлзом? Я сказал Элизабет, что не советую ей проводить время наедине с ним. Дело не в недоверии, а скорее в соблюдении приличий.

Регина усмехнулась и сбросила с плеч отсыревший плащ.

– О Боже, порочный виконт Олти настаивает на соблюдении приличий… И как же вы договорились с младшей сестричкой?

– Я повел себя дипломатично и не стал подавать это под таким углом.

– Дорогой Люк, а под каким углом ты это подал? Прошу тебя, скажи, что ты не предъявил ей ультиматум деспота.

Не предъявил? Он не думал так раньше, но теперь, когда лицо Регины озарилось смехом, его уверенность поколебалась. Элизабет тогда была явно расстроена, но согласилась, в общем, с готовностью. Со слишком большой готовностью. Он пробормотал:

– Разумеется, нет.

Подвязки были алого цвета, чулки – черного, и Мэдлин не сомневалась, кто их прислал.

Фитч. Этот мерзкий негодяй.

Но доказать это будет сложно. Карточки не было, коробку доставили анонимно, и вряд ли стоило бежать к Хьюберту, рассказывать ему, что находится в посылке, или демонстрировать свой подчеркнутый интерес к тому, кто ее прислал.

Чтоб его сиятельство, этот распутник, куда-нибудь провалился.

Дрожащими пальцами она взяла записку. Там было написано: «Я могу не знать в точности, что произошло, но могу предположить».

Дневник ей вернули, но это не означало, что с этим делом покончено; она знала это все время, несмотря на заверения Люка, что афиширование их связи заставит Фитча замолчать и что вряд ли он предпримет что-нибудь еще. Люди честные, имея дело с презренными подлецами, они сталкиваются с одной трудностью. Порядочная сторона не понимает, насколько черны души подлецов. То не была война, ведущаяся на началах справедливости, то было нечто совсем иное. Люку и в голову не пришло бы изводить женщину так, как мог это делать Фитч. И это ставило его – их обоих – в невыгодное положение. Теперь было ясно, что Фитч вспомнил кое-какие подробности из дневника.

Да, Колин покупал ей черные чулки и красные подвязки и часто просил ее надеть их. У них была такая игра. Эта фантазия доставляла удовольствие мужу, и то, что кто-то оказался в курсе таких подробностей, приводило ее в ярость.

Но стыдно ей не было. Она была немного унижена и сердита, но стыда не испытывала.

Несколькими днями раньше, читая мужнины записи, она как раз нашла кусок текста, в котором говорилось о чулках и подвязках, так что все это было совершенно свежо в ее памяти.

«Понедельник, 16 апреля 1808 года

Вернувшись домой вчера вечером, я с радостью обнаружил, что моя красавица жена воспользовалась моим подарком. При виде ее, ожидающей меня в своей комнате, на кровати, одетой в одни только чулки и подвязки, я пришел в такое возбуждение, что буквально сорвал с себя одежду. Боюсь, что я повел себя слишком пылко, но, кажется, ей это понравилось так же, как и мне, когда я лег на нее. Она так хороша, контраст черного шелка и ее белой кожи такой дразнящий, что я не могу этого объяснить. Хотя я и знаю, что она добродетельна и скромна, воображаемые картины нравились мне. И теперь, после женитьбы, я не стану ходить на сторону. Но в прошлом я всегда наслаждался разнообразием в постели. Привлекательность Мэдлин, как всегда, несравненна. Я в высшей степени счастливый человек… Я уже думаю о том, что куплю ей в следующий раз…»

Кто-то кашлянул, и этот звук мгновенно вернул ее к реальности. Мэдлин подняла глаза.

– Только что принесли, миледи. – Хьюберт стоял в дверях и на этот раз протягивал ей маленькую коробочку, завернутую в серебристую бумагу. – Кажется, сегодня у нас день посылок и посетителей.

Посетителей? Хорошо, что она успела убрать обратно в коробку шелковые чулки.

– А кто пришел, Хьюберт?

– Ваша матушка и тетка, миледи.

Как не вовремя, подумала она, но приняла старательно обернутую коробочку с улыбкой, заметив, что на этот раз к ней хотя бы приложена карточка, тогда как подарок Фитча был доставлен без подписи. Она отложила коробочку на маленький столик.

– Проводите их, пожалуйста, сюда и сразу же подайте чай.

– Да, мадам.

Она глубоко вздохнула, тихонько закрыла крышкой оскорбительный подарок лорда Фитча, положила коробочку на пол рядом со своим креслом и постаралась успокоиться. Когда мать и тетка вплыли в гостиную, она уже улыбалась и совершенно владела собой, как ей хотелось надеяться. Мэдлин встала и подошла к гостьям, чтобы поцеловать каждую в щеку.