В коридоре еще горела лампа, но это его не удивило. Регина была полуночницей. Он даже рассчитывал на это. И еще у нее всегда стоял графин с его любимым виски на случай его прихода, и на это он тоже рассчитывал.

Зайдя в библиотеку, он увидел, как она, одетая в пеньюар, склонялась, хмурясь, над рисунками, разбросанными на полу, длинные волосы падали ей на лицо. Шторки на высоких книжных шкафах были задернуты, мебель отодвинута в сторону, чтобы дать место непринужденной демонстрации ее работ.

– Мне показалось, я слышу, как кто-то открывает дверь. Который час?

– Поздно. – Люк криво улыбнулся. – Или рано, в зависимости от того, как на это посмотреть.

Безразличие к тому, что в дом вошел посторонний, было вполне типично для нее. К счастью, опытная экономка следила за такими земными делами, как запирание дверей на ночь.

– Я на это никак не смотрю. – Регина грациозно поднялась с пола, расправила свой шелковый пеньюар цвета индиго и улыбнулась. – Моя эклектичная душа не отмечает движения солнца, ты это знаешь.

Она шутила только наполовину. Его единокровная сестра была художницей и необычайно свободной натурой.

– Я заметил. Это что-то новое? – Он указал жестом на наброски углем. – Обычно ты работаешь в цвете.

– Я всегда экспериментирую. – Она подошла к маленькому столику, вынула хрустальную пробку из графина, налила в бокал янтарную жидкость и, подойдя к Люку, подала ему.

– Я не говорил, что хочу выпить.

Он огляделся в поисках, где бы сесть, потому что кресла были расставлены совершенно беспорядочно.

– Тебе и не нужно об этом говорить. – Она села в обитое бархатом кресло, стоявшее под прямым углом к коллекции рисунков, и перекинула ноги через подлокотник. – У тебя иногда бывает такой необычный вид… ввалившиеся глаза, и, кажется, сегодня одна из таких ночей. Учитывая, сколько сейчас времени, не нужно прилагать особенно много умственных усилий, чтобы понять, что у тебя бессонница.

– Бессонница, – пробормотал он и сделал несколько глотков, – это только часть проблемы.

Он решил подойти к ближайшему книжному шкафу и опереться о него плечом.

Учитывая, что у них разные матери, Регина была сверхъестественно похожа на Элизабет – с такими же большими серыми глазами и изящными чертами лица. Но в отличие от гибких форм Элизабет у их старшей сестры было телосложение статуи, и еще она унаследовала от матери презрение к условностям. В свои тридцать с лишним она не была замужем и не выражала ни малейшего желания изменить свое положение. Если у нее и были любовники, она была настолько скрытна, что Люк ничего об этом не знал.

– Опять дурные сны?

Она скрестила свои изящные голые лодыжки и вопросительно посмотрела на него.

– Дурной сон – в единственном числе. Вариантов у него не бывает.

Голова у Люка болела, и от виски, кажется, легче не стало, но он все равно сделал еще глоток, и внутри у него колечком свернулось тепло.

– Ты мне когда-нибудь расскажешь?

– Нет.

Его голос прозвучал резче, чем он хотел, воспоминание об этом сне было неотвязным и ярким. Она не представляет себе, о чем спрашивает. Для членов его семьи будет лучше, если они ничего не узнают, решил он еще до того, как снова ступил на английскую землю.

– Это могло бы помочь.

Регина не обратила внимания на краткость его ответа.

Он невесело улыбнулся.

– Это могло бы вызвать кошмары и у тебя тоже, а я этого не хочу.

– Мне кажется, тебе следовало бы немного больше беспокоиться о себе и немного меньше – обо всех нас.

– Я Олти, не забывай. – Одна бровь у него выгнулась ироничной дугой. – Это мой долг – заботиться о семье.

– А еще твой долг – вдохновлять молодых повес рисковать всем своим состоянием из-за одной взятки?

Люк потер пульсирующий висок.

– Слухи об этом единственном беспечном поступке страшно раздуты.

– Вот как? – Регина сидела, развалившись в кресле, ее длинные темные волосы рассыпались беспорядочными прядями. – Ты хочешь сказать, что не согласился на это пари и что всю эту историю романтизировали ради сплетен?

Он помедлил, а потом сказал покорно:

– Прежде всего, мне не следовало ни в коем случае ходить в это сомнительное заведение. Полагаю, в тот вечер у меня было неспокойно на душе, и я как-то случайно оказался в этом неприглядном положении.

– Ты мог бы отказаться и не ставить на карту такую огромную сумму.

– Я думал, ты лучше разбираешься в мужчинах такого сорта, как я. – Люк помолчал, глядя в бокал, потом вздохнул. – Согласен, в последнее время я погряз в карточной игре. Давай поговорим о чем-нибудь другом?

– Если хочешь, – Регина расправила складки своего пеньюара. – Что тебе хотелось бы обсудить в эти предрассветные часы?

– Расскажи мне о своей последней работе.

Эта уловка не была оригинальна, но действовала безотказно. Преданность его единокровной сестры искусству граничила с настоящей одержимостью.

Она рассказывала, а он слушал, восхищаясь страстным отношением сестры к ее занятиям; ее мелодичный голос поднимался и падал, с жаром объясняя ему достоинства студий человеческого тела, принадлежащих Леонардо да Винчи, и то, как она черпала в них вдохновение, когда путешествовала недавно по Италии и посещала не только музеи, но также и частные собрания. Он небрежно потягивал виски, пока первый проблеск рассвета не появился за высокими окнами особняка, который он подарил ей в тот день, когда стал наследником отцовского состояния. Регина рассказала, что ее новые наброски запечатлевали моменты реальности – греческий цикламен, у которого только что начали раскрываться бутоны; водяная вуаль водопада, сверкающая над россыпью камней, водопад этот она видела на Кипре; фасад Пантеона в жаркий летний день, великолепный и вечный. Ее талант был неоспорим, и Люк гордился ею и никогда не отрицал родства между ними, хотя она и была незаконной дочерью давнишней любовницы его отца. Эта связь существовала до того, как отец женился, и Люк не винил его за этот опрометчивый шаг.

Он и сам совершал ошибки.

Трудно было изгнать из головы потрясенное лицо Мэдлин. Быть может, именно оно оказалось причиной его сна.

– Я всегда завидовал твоей страсти, – сказал он сестре, когда она показала ему рисунок, изображающий мост Вздохов в Венеции ночью. На рисунке в совершенстве был схвачен блеск луны на воде.

– А я завидую твоей отчужденности, – отозвалась она, снова кладя рисунок на пол. – Но когда ты собираешься положить этому конец?

– Положить конец?

– Люк, – попробовала она осторожно уговорить брата, – ты все время пытаешься убежать от чего-то.

Если бы только он мог это сделать. Но все же он притворился, что не понимает.

– Убежать? Мне кажется, я нахожусь здесь.

– Не нужно притворяться нарочито бестолковым. Я говорю символически.

Она рассмеялась, смех ее был легок, как приближающийся рассвет.

К несчастью, он не мог убежать. Убежать от своих обязанностей перед семьей и состоянием, от воспоминаний, из-за которых он словно застыл в прошлом.

– Наверное, – сказал он с невеселой улыбкой. – Поскольку ты получила мое молчаливое согласие по этому вопросу, скажи, что ты собираешься рисовать в будущем. Ты не думала о Хейлз-Эбби в Глостершире? Или об Уитби? В Англии тоже есть великолепные места.

Ему не удалось обмануть сестру, но его рассуждения о поперечных нефах и арочных контрфорсах отвлекли ее внимание, а он быстро забыл о своем недовольстве, поскольку они принялись обсуждать монастырские руины и выразительные пейзажи, в то время как солнце медленно всходило, словно омывая горизонт бледно-розовой акварелью, оставляя серые полоски.

– Насколько я понимаю, – сказала леди Хендрикс вполголоса, – на его милость напали на улице жестокие разбойники.

Лицо Мэдлин оставалось спокойным, как ни трудно давалось ей это, и она с равнодушным видом пила чай.

– Эту историю все время рассказывают по-новому. Я уверена, что большая ее часть преувеличена.