Расследование дела о «воре Каине» затянулось. 12 марта 1752 года на приказ Сената отчитаться, «от чего при том медление чинитца и какое исполнение учинено», из следственной комиссии было «доношением ответствовано»: «…подлежащих к допросам и очным ставкам требуетца 36 человек, в том числе московских купцов Андрея Кандратьева, да Сергея Осипова, о которых по справкам явилось, что Кандратьев з данным из Московского магистрата пашпортом отпущен для собрания вексельных долгов, а Осипов отпущен в Галандию, да не сыскано чрез полицию 11 человек, зачем оказанному Каину третичного розыску не окончано». В свою очередь, Сенат послал комиссии другой указ: «…велеть кого ис подлежащих к тому следствию людей сыскать можно, тех во всякой скорости сыскать и оное следствие и вышеозначенному вору Каину указныя пытки окончать без всякого продолжения». Но дело быстрее не двигалось…

Через полтора года, 24 июля 1753-го, последовал сенатский указ о расформировании следственной комиссии и передаче «следственного дела со всем произведением и вора Каина с товарищи» для «доследования» в Сыскной приказ; задействованным в работе комиссии судьям, секретарю и приказным служителям велено снова быть «в определенных им местах».

И только 28 июня 1755 года в Юстиц-коллегию из Сыскного приказа было подано доношение об окончании следствия о воре Каине, к которому прилагались «обстоятельные выписки и краткие экстракты» с «мнением» Сыскного приказа по поводу наказания преступника. Обвинение против «вора Каина» строилось на основании сенатского указа 1744 года, запрещавшего Каину под страхом наказания чинить обиды и разорения невиновным; Соборного уложения 1649 года (статьи о воровстве, разбое, неповиновении властям, обидах и бесчестии), Новоуказных (не вошедших в Уложение) статей, Воинского артикула, Морского устава, указов 1718–1730 годов о наказании преступников. По «мнению» судей Сыскного приказа, в силу этих законов Каину надлежало «учинить смертную казнь: колесовав отсечь голову». Дело было передано на рассмотрение в Юстиц-коллегию, а оттуда 24 января 1756 года в Сенат. В высшей судебной инстанции постановили поступить с Каином в силу указа от 30 сентября 1754 года — учинить «наказание кнутом и, вырезав ноздри, поставить на лбу „В“, на щеках на одной „О“ и на другой „Р“ и, по учинении того наказания, заклепав в кандалы, сослать до указу в тяшкую работу в Рогервик».

Последняя запись в этом деле лаконично свидетельствует о том, что в 1756 году приговор был приведен в исполнение: «Послан (в ссылку. — Е.А.) с салдатом Трофимом Грачевым марта 29 дня» [637].

В отличие от предшествующих историков, из-под пера которых вышли блистательные жизнеописания известного «вора и сыщика», в этой книге мы попытались рассмотреть мир вокругВаньки Каина, то есть преступную среду Москвы 30–40-х годов XVIII века.

Такой ракурс изучения источников, связанных с личностью «доносителя из воров», позволил убедиться в том, что в Москве в эти годы уже существовала особая преступная субкультура. Вместе с тем можно увидеть и некоторые отличия сообщества тогдашних московских «мошенников» от преступников XIX–XX столетий. Так, воровской мир Москвы во времена Ваньки Каина еще не был жестко структурирован и скреплен законами. Он представлял собой слабо оформленное сообщество преступников, обладавших достаточной степенью свободы в определении сферы своей деятельности и выборе сообщников. Бродячий образ жизни растворял «мошенников», многие из которых постоянно находились «в бегах», в более массовой и разнородной околопреступной среде, представители которой хотя и не совершали уголовных преступлений, всё же являлись маргиналами. Многочисленные «беспаспортные» беглые крестьяне, дворовые, солдаты, «ссыльные утеклецы», которые наводняли Москву в виде нищих, бурлаков, наемных рабочих, составляли своеобразный фон для преступников.

При этом нет сомнений в том, что многие профессиональные воры действительно составляли единое сообщество. Его представители обучались «воровскому ремеслу», организованно совершали преступления, носили клички и использовали особый жаргон, имели свои собственные нормы поведения в повседневной и праздничной жизни, собирались для ночевки в притонах даже в самом центре Москвы, вблизи кремлевских стен.

«Мошенниками» во времена Ваньки Каина становились люди, чьи биографии, при уникальности каждой из них, имеют некоторые общие черты. Большинство профессиональных воров Москвы 30–40-х годов XVIII века являлись представителями новых маргинальных и полумаргинальных групп, образовавшихся вследствие петровской перестройки армии и промышленности (беглые солдаты, «фабричные», солдатские дети, малолетние воспитанники Московской гарнизонной школы). Причем многие «мошенники», относящиеся к этим криминогенным группам, являлись выходцами из других социальных слоев (посадских и крестьян). В путях их маргинализации, кажется, угадываются новые формы отношений между личностью и социумом (постепенное разрушение посадской общины и системы круговой поруки в городах [638]), а также между личностью и государством (превращение человека в безликую часть государственной машины).

Исследователи западноевропейской преступности констатировали постепенную «модернизацию» форм криминального поведения при переходе от Средневековья к Новому времени. Некоторые ученые для объяснения этого процесса используют концепцию Violence-to-thief(«от насилия к краже»), согласно которой вместе с развитием частной собственности, накоплением богатства, ростом промышленности, урбанизацией, а также большей цивилизованностью нравов происходит постепенная эволюция форм преступлений против собственности — от насильственных (нападений разбойных банд) к более квалифицированным и изощренным кражам без использования насилия, практикуемым профессиональными карманниками и взломщиками в больших городах [639]. Можно предположить, что в России в первой половине XVIII века, после Петровских реформ также сложилась городская преступная среда «нового типа», для которой была характерна более высокая, чем прежде, степень квалификации и внутренней организации (что, кстати, значительно понижало степень использования насилия при совершении имущественных преступлений). Эта преступная среда в будущем и превратилась в «блатной» мир, хорошо известный по художественной, мемуарной и криминологической литературе второй половины XIX — начала XX века (произведениям романиста В. В. Крестовского, бытописателя В. А. Гиляровского, исследованиям юриста М. Н. Гернета и др.).

Очевидно, что в 1740-х годах профессиональные преступники не только серьезно беспокоили московских обывателей, но и стали существенной проблемой для государства. Не случайно руководители Сыскного приказа и Сената для их «искоренения» в 1741 году пошли на сделку с отпетым вором Ванькой Каином, оставив его без наказания и наделив большими полномочиями. В этом прецеденте проявились и неспособность существовавших в Москве органов сыска эффективно противостоять профессиональным «мошенникам», и неразвитость знаний о преступности и методов борьбы с ней (вспомним наивное намерение Сената с помощью доносителя Каина «тех злодеев вовсе искоренить»).

Вручение вору-отступнику больших полномочий по розыску его бывших коллег и гарантия его неприкосновенности в случае доносов со стороны преступников не сопровождались ни созданием механизма контроля над ним, ни даже обеспечением его жалованьем. Это привело к огромному количеству злоупотреблений со стороны Каина, а затем и к громкому краху самого, как бы сейчас сказали, проекта «сыщик из воров».

Обстоятельства преступной деятельности Каина, в которые лишь в начале 1749 года внимательно всмотрелся московский генерал-полицмейстер Татищев, повергли в шок как его самого, так и императрицу Елизавету Петровну, ознакомившуюся с его докладом. Стало очевидно, что не только простые чиновники, но даже руководители Сыскного приказа покровительствовали Каину и таким образом участвовали в его многочисленных преступлениях, подчас удивительных по дерзости. Этот печальный опыт борьбы с преступностью в середине XVIII столетия не мог не повлиять на дальнейшее развитие сыскного дела и уголовного права России.