Домовые кражи были сопряжены с множеством трудностей и опасностей. Именно поэтому их всегда совершали не одиночки, а группы из двух — шести человек, из которых лишь один или двое исполняли главную роль — забирались в дом, искали и передавали сообщникам вещи. Остальные должны были наблюдать, не зажжется ли где свет, не выйдет ли кто-то из дворовых, не явятся ли неожиданно караульные десятские, и оперативно сообщать об угрозе забравшимся в дом членам компании.
Нам известно несколько случаев, когда в состав преступной группы входили караульщики — десятские и сотские, призванные охранять покой ночной Москвы. Например, среди преступников, совершивших крупную кражу в доме секретаря Московской губернской канцелярии Антипа Григорьева сына Чубарова, был «фабричный» Сергей Рудаков, «которой в то время был десяцким». Принимая участие в разработке плана преступления, Рудаков предложил товарищам «сделать палки, с какими велено ходить десяцким». Когда же воры с такими палками под видом караульных явились на место преступления и проникли в дом чиновника в приходе церкви Иоанна Предтечи в Кречетниках, сам Рудаков остался в переулке, чтобы при необходимости подать сигнал об опасности. Исполнявший обязанности сотского шестнадцатилетний купец Большой Садовой слободы Сергей Чижик летней ночью 1741 года принял участие в ночной краже на Пятницкой улице вместе с Иваном Каином, Максимом Боровковым и Алексеем Сухоруковым. В то время как Боровков с буравом залез на кровлю, Каин и Сухоруков остались возле избы в саду, а Чижик на Пятницкой улице «у караульни… разговаривал с караульным часовым, чтоб де он, часовой, их, товарыщей ево, не видал» [519].
Разбои в Москве и на подмосковных дорогах
Коллежский асессор Яков Кириллов сын Милюков в челобитье, поданном 11 февраля 1746 года в Московскую полицмейстерскую канцелярию, рассказал о жуткой переделке, в которой он попал несколькими днями ранее:
«Сего 1746 году февраля 5 дня ехал я, нижайший, и при мне два человека моих людей, ис Свято-Троицкаго Сергиевскаго манастыря для моления Богу. И означеннаго числа по захождении солнца, не доезжая от Москвы верстах в семи или осми, и в самом урочищи Красной сосны, близ самого села Ростокина, на дороге воровских людей человек до пятнатцати, напав разбоем, меня и людей моих смертельно били и, приходя с ножами, хотели зарезать, причем меня в правую щоку ранели, и другой боевой знак имеетца. И меня, нижайшего, и людей моих, з дороги взяв, между показанным селом Ростокиным и деревнею Мытищами мимо самого одного господского двора везли, а чей оной, не известен, и, заведши в лес, деньги, платье, лошадей и протчея, что при нем имелось, всё, бив, пограбили… И как меня грабели, то всево в одном брушлоне (так в рукописи. — Е.А.), а людей моих в одних рубахах к деревьям привязали, а сами незнаемо куды ушли. И я, нижайший, с показанными людьми чеса с четыре привязанные быв, и помощью Всевышнего один человек мой по великой трудности развезався и меня, нижайшего, и другаго моего человека развязал же. И потом мы с великою нуждою, едва живы, в ночи много в лесу дороги сыскать не могли, и близ показанного села Ростокина… виден был огонь, и… мы пришли в показанное село Ростокино к старосте… и об означенном разбое объявил. И потом тот староста мне сказывал, что де он объявленных разбойников для поимки послал, токмо найти не могли».
К челобитной прилагался реестр имущества, взятого грабителями, благодаря которому мы имеем редкую возможность узнать, на какой повозке, в какой одежде и с какими вещами в феврале 1746 года ездил коллежский асессор со своими людьми для богомолья в Троице-Сергиеву лавру:
«Сани крытыя обиты кожей, внутри стометом {57} красным — цена десять рублев.
Три лошеди: два мерина вороных — цена сорок рублев, мерин гнедой — цена пятнатцать рублев.
Три хомута ременных, три узды ременныя двойныя, возжи ременныя — цена шесть рублев.
Да платья: кафтан, камзол, штаны суконныя зеленыя, подбиты стометом зеленым, у кофтана по борту и по швам положен шнур гарусной — цена сорок рублев.
Шуба алова сукна, мех калмыцкой черной — цена сорок рублев.
Шуба китайчатая дорожная на лисьем меху, опушена пухом бобровым — цена дватцать рублев.
Камзол кафельной суконной — цена пять рублев.
Шпага, эфес серебряной — цена дватцать рублев.
Кольцо золотое — цена четыре рубли.
Запонки золотыя двойныя — цена восемь рублев.
Перук (парик. — Е.А.) круглой — цена два рубли пятдесят копеек.
Шапка бархотная красная, апушка соболья — цена пять рублев.
Рукавицы замшевыя теплыя — цена восемьдесят копеек.
Два плотка бумажные — цена восемьдесят копеек.
Чесы серебряныя — цена дватцать пять рублев.
Табакерка серебряная — цена шеснатцать рублев.
Кошелек шитой серебром, в нем мелких серебреных денег семьдесят копеек, да червонных иностранных дватцать пять.
Нош складной — цена тритцать копеек.
Туфли желтые козловые — цена сорок копеек.
Пуховик, наволока крашенинная синяя, да три подушки пуховыя, наволочки белыя — цена восимь рублев, адеяло терпущетоя белоя, покрыта байкой цветной — цена пять рублев.
Две простыни белыя холстинныя, да рубашки варендерскова палотна, цена три рубли пятдесят копеек.
Кастрол медной — цена рубль дватцать копеек.
Тапор — цена петнатцать копеек.
Шкатулка деревянная, в ней чай, сахар, три скляночки стеклянныя с воткой, цена два рубли.
Чайник медной — цена рубль.
Троецкой мелкой деревянной посуды по покупки на два рубли.
Да люцкова платья: две шубы авчинных — цена четыре рубли.
Епонча суконная песошная — цена три рубли.
Двое сапоги — цена рубль.
Кушак желтой — цена сорок копеек.
Нож ахотничей — цена сорок копеек.
Двоя руковицы — цена пятдесят копеек.
Две шапки — цена рубль дватцать копеек.
Да денег два полтинника, да мелких пятдесят копеек» [520].
Вернувшись в Москву едва живым, асессор Милюков, наверное, долго залечивал физические и душевные раны, а страшные лица разбойников, должно быть, преследовали его в кошмарных снах.
Между тем спустя две недели после описанных событий, 19 февраля, в Замоскворечье возле церкви Воскресения Христова, что в Кадашеве, появился человек, которого Милюков при встрече непременно узнал бы. Это был уже известный нам московский вор Гаврила Рыжий, к тому времени более полугода скрывавшийся от преследования со стороны служащих Сыскного приказа, прежде всего Ивана Каина. В тот день он пришел в Кадаши для свидания с женой Марфой Артемьевой, работницей суконной мануфактуры Андрея Еремеева, и принес ей серебряный эфес от той самой шпаги стоимостью 20 рублей, которая еще недавно принадлежала коллежскому асессору Милюкову. Как мы знаем, Марфа краденый эфес не взяла, беглеца прогнала, а после встречи с ним сразу направилась в Зарядье, в дом к Ивану Каину.
«Сыщик из воров» в тот же день поймал Гаврилу в торговой бане за Покровскими воротами близ Елохова моста. Видимо, ошеломленный предательством жены, тот стал давать в Сыскном приказе поразительные по откровенности признательные показания. Из допроса Гаврилы Рыжего следует, что изначально он был «мошенником» и занимался карманными, банными и домовыми кражами с прочими московскими ворами. Но после того как летом 1745 года в Сыскном приказе его «оговорил» (выдал) вор Яков Зуев, он был вынужден скрываться под Каменным мостом, в кирпичных сараях близ Донского монастыря, а с наступлением холодов — в торговых банях за Покровскими воротами. В Немецкой слободе он познакомился с группой беглых солдат и «матросов», вместе с которыми и стал разбойничать на «Троицкой дороге». Поведал он на допросе и о нападении на чиновника Милюкова с его людьми:
