С одной стороны, в этом заявлении Иван Кувай признал инкриминируемые ему Каином обвинения (причастность к преступному миру и регулярное совершение краж); но, с другой стороны, его показания не могли стать основой для последующих мероприятий по сыску других «мошенников», так как все упомянутые лица уже сидели в остроге Сыскного приказа.
Лишь немногие московские «мошенники», задержанные по «указыванию» Каина, отклонялись отданной модели поведения на допросе. Кто-то вовсе отрицал свою принадлежность к преступному миру, утверждая, что «нигде ни с кем не мошенничал и мошенников никого не знает», а Каин «на него показал напрасно». Другие, напротив, говорили больше, чем остальные. Так, Иван Голый, «взятый» Каином во время его первой операции по захвату «мошенников», на допросе перечислил 19 «товарищей», из них 17 были включены в реестры Каина и Соловьева. Преданный своей женой Гаврила Рыжий в феврале 1746 года выдал на допросе 14 человек, и его показания дали начало двум крупным следственным процессам — о группе воров, специализировавшихся на кражах в банях, и о разбойной банде, орудовавшей на Троицкой дороге. Иван Яковлев сын Серков на допросе в августе 1746-го разоткровенничался и рассказал о себе всю подноготную (правда, не выдавая коллег) [530].
После допроса подследственного осматривали, чтобы выяснить, подвергался ли он ранее пытке или телесному наказанию. Нередко роковые следы, обнаруженные на спине подозреваемого при осмотре, вынуждали его рассказывать о своем преступном прошлом, о котором он намеревался умолчать. Например, пойманный по «указыванию» Ивана Каина солдат Сыскного приказа Иван Блинников «по осмотру явился бит кнутом». «Мошенник» был вынужден объяснить, что тому лет с пять содержался он в Сыскном приказе по оговору того приказа солдата Степана Завьялова «в краже с ним… в Москворецких банях мужской рубахи, за что пытан однажды и с наказанием кнутом свобожден с роспиской». Кузьма Легас, который «по осмотру оказался подозрительным, бит кнутом», признался, что был «бит в Преображенском приказе за сказывание слова и дела». Задержанная в воровском притоне крестьянская вдова Татьяна Иванова также «по осмотру… явилась подозрительна, бита кнутом», и рассказала, что «была дважды в приводе в Сыскном приказе: впервые лет 13 назад по делу купцов Бирюлиных в житье блудно с атаманом Егором Михайловым, за что ей наказание кнутом учинено и свобождена, а дело было в повытье Петра Донскова. Второе в покупке у церковного татя серебра, которое дело было у канцляриста Ивана Городкова» [531].
В некоторых случаях после «роспросных речей» помещалось описание внешности подследственного. Например, вышеупомянутый Алексей Емелин оказался «ростом… среднего, лицом круглолиц, глаза карие, волосы темно-русые, борода небольшая». Другой «мошенник», восемнадцатилетний воспитанник Московской гарнизонной школы Никифор Дмитриев сын Селиванов, оказался «не подозрителен (то есть без следов телесных наказаний. — Е.А.), росту среднего, глаза карие, лицем ряб, волосом светлорус». После осмотра известного московского вора Савелия Плохого в июле 1746 года в следственном деле появилась запись: «…а приметами ростом средней, лицом продолговат, волосом рус, борода и ус светлорусая, глаза серая»; особой приметой преступника была расположенная «на правой щеке, близ носа, бородавка» [532].
Если подозреваемый на допросе повинился в регулярном совершении краж, по действовавшему процессуальному законодательству его следовало пытать с целью выявления других преступлений и сообщников. Каждому случаю использования пытки предшествовало коллективное судейское решение, принимавшееся на основании доклада, который делали секретари после допроса всех проходящих по следственному делу лиц. Так, в самом первом деле, инициированном доносом Каина, содержится «экстракт о содержащихся колодниках, которые сысканы по показанию явшагося доносителя Ивана Каина», составленный в форме таблицы. В правом столбце перечислены имена и краткое содержание показаний тридцати семи обвиняемых, на допросах признавшихся в систематическом совершении краж. Левый столбец оставлен для записей секретаря. В нем рукой Сергея Попова — секретаря, который курировал это дело, — напротив каждого имени стоят пометы. К примеру, запись «пытать, а у кого жил, взять сказку» сделана напротив имени содержателя притона Андрея Федулова, «к розыску» — против показаний двадцати пяти обвиняемых, в том числе четырех женщин. К «розыску» плетьми были приговорены также два малолетних преступника {59} , причем судьи усомнились в возрасте одного из них и приказали: «…доложить о летах, производить розыск плетьми». Напротив показаний четырех беглых солдат стоит помета: «…к отсылке в военный суд». Напротив трех имен правая графа по неизвестным причинам осталась незаполненной [533].
Затем судейское решение о применении пытки оформлялось в протокол с подписями членов присутствия. Оригинал протокола подшивался в протокольную книгу, а копия вкладывалась в следственное дело. В протоколе сперва вкратце приводились обстоятельства дела, потом выписывались статьи действующего законодательства, а затем уже на основании перечисленных указов выносилось определение. Например, 14 пойманных по «указыванию» Каина 28–31 декабря 1741 года московских воров были приведены в застенок на основании протокола от 7 января 1742 года. В нем после изложения содержания расспросов обвиняемых цитировались законодательные статьи (5, 8, 9, 11, 15, 64-й пункты XXI главы Соборного уложения, а также 4-й пункт указа от 24 декабря 1719 года о пытке и наказании разбойников). После перечисления законов следовало судейское решение:
«ОПРЕДЕЛИЛИ по силе оных указов учинить следующее:
1. Означенных становщика слепова Андрея Кизяку и жену ево Пелагею Никитину дочь по повинкам их в держании у себя мошенников по силе Уложенной 21 главы 63 и 64 статей пытать и при пытке спрашивать, кого еще у себя таких же мошенников держали, и что у них покупали, и кому ис тех краденых вещей продавали, и на кого будут показывать, тех оговорных сыскивая, роспрашивать и в спорных речах давать очные ставки.
2. Хомоваго (Хамовного. — Е.А.) двора матроза Дениса Криворотова, Большаго суконнаго двора ученика Тихона Боброва Белой он же, Журавлевой фабрики Матвея Тарыгина, Полотняной фабрики содержателя Ивана Тамеса ученика Михайла Стульникова, Казанского полку беглова извощика Алексея Соловьева, Спаса-Ярославского монастыря крестьянина Ивана Семенникова Голой он же, того ж монастыря крестьянина Максима Боброва, Сыскного приказу салдата Ивана Блинникова, Суконного двора учеников Ивана Кувая, Козму Легаса, Журавлевой фабрики ученика Ивана Гуся, жену ево Акулину Ларионову по подозрительствам и по повинкам их в вышепоказанных воровствах по силе уложенных 21 главы 9 и второй на десять статей пытать и при пытке спрашивать и в других воровствах о всем с подлинной очисткою (то есть тщательно расследуя все обстоятельства дела. — Е.А.), и по показанию их оговорных сыскивая, расспрашивать, и в спорных словах давать очные ставки.
3. Также, что на вышеписанных колодников что будут показывать еще какое воровство, и о тех с прописанием указов доложить неукоснительно.
Князь Яков Кропоткин
Андрей Писарев» [534].
Такие подписанные судьями протоколы являлись законным основанием для применения пытки.
«Взят в застенок и пытан»
Двадцать восьмого июля 1730 года первый судья Сыскного приказа бригадир Федор Полибин докладывал в Сенат: «…ныне прислан ко мне ис Правительствующаго Сената указ для ведома, что велено очистить старой Разбойной приказ, что ныне была полицыя, а где быть розыскам, по-прежнему ль, как было в Разбойном приказе, того в том указе не упомянуто. И дабы повелено было розыскам быть при той канцелярии по-прежнему, и на починку тюремного двора и застенка дабы повелено было определить денежную сумму… понеже тюремной двор и застенок развалился». В ответ сенаторы распорядились: «…быть тому [Сыскному] приказу по прежнему указу, где был прежде Разбойной приказ… тако ж и колодниками розыск чинить в том месте, где было при Разбойном приказе, и для того тюремной двор и застенок починить». Для ремонта отведенных под Сыскной приказ ветхих помещений на Васильевском спуске было выделено 500 рублей [535].
