Из расходной документации Сыскного приказа видно, что застенок все-таки был отстроен заново. Его срубили за Андреевским монастырем, а в октябре 1730 года перевезли на Москворецкую улицу [536]и собрали на месте, примкнув к каменному зданию присутствия Сыскного приказа со стороны кремлевской стены, в точности напротив Константино-Еленинской башни. Вход в застенок был снаружи, со стороны рва, через особое крыльцо. Длина его составляла пять саженей, ширина две сажени, высота от земли пять аршин. Пол был вымощен бревнами, по стенам стояли лавки. В одном углу располагался очаг для разведения огня, с другой стороны особое место было отведено для судей, присутствовавших при пытке арестантов. Вероятно, рядом находился стол канцелярского служащего, записывавшего слова подследственных, произносимые под пыткой. Судя по всему, в центре застенка возвышалась дыба — главное орудие пытки. Это было нехитрое П-образное сооружение из трех деревянных столбов, два из которых вкапывались в землю параллельно друг другу, а третий прикреплялся сверху. Через поперечный столб перекидывалась веревка для подвешивания обвиняемого за руки. Из расходной документации мы знаем, что в застенке находился пыточный инвентарь: хомуты, ремни, плети, кнуты, «инструмент железный, чем смыкают ручные и ножные пальцы», веники, цепи и пр. [537]

Для произведения пыток в штате Сыскного приказа в разные годы состояло от двух до шести заплечных мастеров, кое-кто из них нам известен по именам. 15 декабря 1730 года приказ выплатил жалованье за январскую и майскую трети ^{60} 1730 года трем заплечным мастерам — Ивану Степанову, Ивану Кондратьеву, Федору Алексееву — общей суммой 13 рублей 26 копеек, по два рубля 21 копейке человеку за треть. Таким образом, палач в Сыскном приказе в 1730 году получал шесть рублей 63 копейки в год. В 1741 году деньги получили два заплечных мастера — Иван Степанов и Алексей Курбатов. По справке, составленной в 1748 году, из восьми числившихся работников кнута свои обязанности исполняли лишь двое — Яков Иванов и Петр Чаусов, а об остальных сказано, что двое умерли, Андрей Ушаков «находитца в безумии», Матвея Крылова перевели для работы в Санкт-Петербург в Тайную канцелярию, Василий Орешек «за воровства сослан в ссылку в Оренбург», а Андрей Савельев «взят в Мануфактур-коллегию и отдан на Большой суконной двор, понеже он того двора ученик» [538].

Проходящих по одному делу подозреваемых, в отношении которых выносилось единое определение, приводили в застенок одновременно. Так, 28 февраля 1746 года пытали фигурировавших в одном деле С. Исаева, И. Стромынского, Н. Суету, В. Забалдина, С. Евдокимова. В августе того же года совместно пытали «мошенников» С. Плохого, А. Соколова, И. Серкова, М. Коровина [539].

Пытке предшествовал осмотр колодников, результаты которого могли, видимо, повлиять на количество ударов или вообще освободить от пытки. В 1742 году «взявший грабежом» личные вещи «незнаемо какого пьяного» 24-летний дворовый Семен Кадия был приговорен к простому поднятию на дыбу и допросу «при розыске других колодников». Можно предположить, что он находился в плохом физическом состоянии, поскольку его подельника, 23-летнего «фабричного» Осипа Соколова, давшего сходные признательные показания, судьи предписали пытать [540].

После осмотра заплечный мастер перекидывал веревку через поперечный столб на дыбе, заворачивал руки пытаемого назад и затягивал их хомутом, после чего поднимал его на веревке. Допрашиваемый висел, не касаясь земли, на вывернутых руках, а его ноги, связанные ремнем, привязывались к прикрепленному к полу столбу [541]. Затем по его спине наносились мощные удары кнутом, каждый из которых вырывал куски мяса, оставляя на теле глубокие раны. Число ударов при пытке в застенке Сыскного приказа варьировалось от пятнадцати до тридцати пяти в зависимости от характера дела и физического состояния обвиняемого.

Пока заплечный мастер усердно работал кнутом, служащие Сыскного приказа задавали страдальцу вопросы и записывали его ответы. На каждую пытку составлялся специальный протокол — «пыточные речи».

В тех случаях, когда преступник вопреки свидетельским показаниям и уликам отрицал предъявленные ему обвинения либо на первой пытке изменил свои показания, данные на допросе, по усмотрению судей Сыскного приказа могла применяться трехкратная пытка. Однако, как правило, судьи старались не прибегать к ней, если подследственный на допросе признал обвинения и при первой пытке подтвердил признание. Во многих рассмотренных нами процессах обвиняемых пытали лишь единожды. Например, основная часть проходивших по делу Каина преступников, подвергшихся в январе 1742 года первой пытке, уже в феврале была приговорена к различным наказаниям, большинство — к порке и ссылке. Матвей Цыган в марте 1745 года был пытан однократно (получил 15 ударов кнутом), после чего ему определили наказание — кнут и вечную ссылку. Точно так же Петра Камчатку в октябре 1748 года пытали один раз, а в декабре приговорили к битью кнутом и ссылке в Оренбург [542]. Если все-таки применялась трехкратная пытка, перерыв между «розысками» составлял от двух недель до нескольких месяцев, чтобы поджили раны на спине, что, несомненно, приводило к затягиванию следствия.

Однако пытка в застенке Сыскного приказа очень редко приводила к выявлению дополнительных обстоятельств дела. Подозреваемые, как правило, не «винились» в совершении других преступлений и не меняли своих показаний, данных на допросе (из дела в дело в «пыточных речах» повторяется шаблонная формулировка «с пытки показал то же, что в роспросе говорил»). Несомненно, подследственные знали, что на пытке лучше не сообщать ничего лишнего и «утверждаться» в данных ранее показаниях. Видимо, они готовились к пытке и морально, и физически — некоторые старались перед приводом в застенок выпить хорошую порцию вина, чтобы легче перенести боль. Так, Иван Петриков, доставленный 20 октября 1747 года для пытки, оказался «весьма пьян». Истязание перенесли на другой день, а по факту проноса в острог спиртного провели расследование. Выяснилось, что заключенный долго откладывал деньги, а накануне рокового дня попросил караульного солдата принести вина, вручив немалую сумму — девять копеек [543].

В опубликованном 16 ноября 1738 года указе Московской сенатской конторы говорилось: «…в Сенатской конторе известно учинилось, что во обретающихся в Москве присудствующих местах колодники держатся года по два, по три и по пяти без решения… Того ради по указу Ея Императорского Величества Правительствующего Сената контора приказали: во все обретающиеся в Москве коллегии, канцелярии, конторы и приказы, и комиссии послать подтвердительные указы, велеть дела о содержащихся колодниках… чинить в немедленном времени, дабы те колодники за нерешением дел долговременно задержаны не были» [544]. Сколько же времени в действительности проводили колодники в остроге Сыскного приказа?

Если судить по делам, инициированным доносами Ивана Каина, процесс шел от месяца до полугода, а в некоторых исключительных случаях мог затягиваться на несколько лет. Так, большинство преступников, арестованных Каином в конце декабря 1741-го — начале января 1742 года, отправились в ссылку уже весной 1742-го. Очевидно, такая поспешность при расследовании этого не совсем простого дела была связана с тем, что Москва готовилась к коронации Елизаветы Петровны и необходимо было разгрузить находившиеся в центре Москвы тюремные казармы Сыскного приказа. Вор и «ссылочный утеклец» Петр Шибай был пойман Каином в кабаке близ Ильинских ворот 26 ноября 1742 года, 22 декабря было вынесено решение о его пытке, 11 января 1743 года он был приведен в застенок, а уже 19-го приговорен к вырезанию ноздрей, битью кнутом и вечной ссылке в Рогервик. Напротив, беглые солдаты Савелий Ушаков и Тимофей Шорников, арестованные в начале октября 1744 года, были пытаны только 5 февраля 1745-го, а в апреле их отправили в Военную контору для суда. Таким образом, они провели в остроге Сыскного приказа полгода, причем столь длительная задержка никак не была связана со сложностью их дела. Схваченные летом 1746 года и приговоренные в следующем мае к смертной казни Савелий Плохой, Андреян Болван и Иван Серков несколько лет ждали утверждения приговора в Сенате. Болван так и не дождался окончательного решения своей участи и умер в остроге Сыскного приказа в апреле 1751 года. Тем временем их товарищ Михайла Таракан, которому, видимо, за молодостью лет 16 февраля 1747 года вынесли более легкий приговор (кнут и ссылка в Оренбург), уже давно отбывал наказание в одном из сибирских острогов. Для него следствие длилось чуть более полугода. Пойманный Каином в феврале 1746 года Гаврила Рыжий содержался в остроге по меньшей мере до лета 1748-го (в документе от 30 мая этого года он упоминается в качестве колодника Сыскного приказа [545]).