Таковы, по нашему мнению, особенности и влияние «Этрусской истории», известной Варрону. Находясь в тесной взаимосвязи с Etrusca disciplinaи в естественном или намеренном согласии с направлением латинского летописания, она объединила всевозможные разрозненные предания в одно систематическое целое, где главенствовали понятие saeculumи детерминизм, проистекающий из халдейских проповедей и учения стоиков. Но хотя такая общая концепция сборника спасала от забвения малоизвестные местные хроники, возрождала в этрусском народе, переживающем упадок, чувство своего величия, возможно, определяла собой всплеск национальной гордости, которой проникнуты фрески из гробницы Франсуа, совершенно ясно, что использованные ею эпизоды не были взяты с потолка. В отличие от священной истории ее основой стало древнее и совершенно иное течение, которое, повествуя о происхождении городов и подвигах героев, делало акцент не на законах судьбы, а на случайностях событий. Этот иной аспект становления истории неосознанно отражен в речи Клавдия с лионской таблицы: «Мастарна, самый верный друг Целия Вибенны и неизменный участник всех его приключений ( casus), Мастарна, которого превратности судьбы ( varia fortuna) вынудили покинуть Этрурию…» Впрочем, этруски не были абсолютно лишены памяти и воображения. Околдованные вечным, как мы уже отмечали, они были воспитаны в ионическом духовном мире и вскормлены эллинскими мифами; Клио Геродота и его последователей не могла покинуть их совершенно: прежде чем написать историю, они рассказывали себе сказки.

Мы еще можем отыскать их следы — очень древние, предшествующие составлению Tuscae historiae. Одна из них неожиданным образом проникла в красочный и довольно нелепый роман об Аррунсе из Клузия, действия которого Тит Ливий и Дионисий Галикарнасский называют одной из непосредственных причин вторжения галлов в Италию в начале IV века до н. э. ^{729} Аррунс из Клузия был стариком, которому городской лукумон, умирая, поручил опекать своего сына. Неблагодарный юноша соблазнил жену Аррунса, и тот, чтобы отомстить ему, навлек на свою родину галлов, дав им распробовать белое вино из Монтепульчано. Однако эта легенда, явно составленная из разных частей, которую хочется приписать больной фантазии позднего хрониста, сложилась целиком еще в 160 году до Рождества Христова. О прелюбодействе супруги Аррунса подробно рассказывал еще суровый Катон во второй книге «Начал» ^{730} . Об этом свидетельствует короткая фраза, дошедшая до нас вырванной из контекста, но перекликающейся с повествованием Дионисия Галикарнасского. «Он не успокоится, пока не опозорит публично ту, которую уже развратил тайно», — пишет Катон ( Neque satis habuit, quod eam in occulto uitiauerat, quin eius famam prostitueret). У Дионисия же, наверняка черпавшего из того же источника, сказано: «Он стремился вступать с ней в сношения не только тайно, но и публично».

Эту историю выдумал вовсе не Катон, иначе бы она так его не возмущала. Его шокирует не столько прелюбодеяние, сколько его огласка, и в этом он ведет себя как истый римлянин, удивляющийся обществу, которое толерантно относится к близости между мужчинами и женщинами. Он обнаружил эту историю среди подлинных документов, городских хроник (в данном случае Клузия), местных архивов, даже надписей, которые исследовал со свойственной ему любознательностью, если только ее уже не раскопал предшествующий историк. Во всяком случае, когда она попалась на глаза Полибию, то уже стала каноническим текстом, но он, будучи слишком серьезным автором, чтобы пересказывать подобную чушь, ограничился пренебрежительным намеком, показав, что знает о ней: «Галлы, воспользовавшись ничтожным предлогом, захватили земли Этрурии» ^{731} .

Еще раньше в зарождающееся летописание было включено множество этрусских преданий. Известно, что эту хронику вел во времена Второй Пунической войны Фабий Пиктор, который первым изложил историю Рима, впоследствии доработанную, исправленную или искаженную его последователями, сообразно с их темпераментом и увлечениями, однако хронологические рамки и основные события никаких изменений не претерпели. Например, всё, что Тит Ливий рассказывает нам о правлении Тарквиниев и о войне с Порсенной, уже присутствует у Фабия Пиктора, добавились только психологический анализ и художественное изложение.

Интерес к тому, что касалось этрусков, был наследственным у предков Фабия. Среди римских семей, которые, как уже было сказано, посылали одного из сыновей в Цере в конце IV века до н. э., «чтобы обучиться этрусскому письму», был некий Фабий ^{732} . Архивы рода Фабиев полны воспоминаний о сражениях в Этрурии, которая в каком-то смысле стала их вотчиной. Один из самых известных представителей этого рода, К. Фабий Максим Руллиан, пять раз становившийся консулом с 322 по 295 год, открыл Циминийский лес для римского завоевания, первым проник вглубь Этрурии и завязал с лукумонами Клузия, Арретия и Перузии связи гостеприимства и клиентуры, что подтверждается местной эпиграфикой: одна двуязычная надпись в Клузии содержит имя Au. Fapi. Larthial — A. Fabi(us) Iucnus ^{733} .Его сын (или внук) К. Фабий Максим Гургес одержал победу при Вольсиниях в 265 году до н. э.; однако его прозвище, которое латины возводили к слову gurges— «пучина», «бездна», — на самом деле было транскрипцией имени Curce(s),дважды отмеченного в Клузии ^{734} . Стоит ли после этого удивляться, что, говоря об этрусках, Фабий Пиктор продемонстрировал глубокие познания, полученные от предков, а воссоздавая этрусский период в истории Рима, имел в своем распоряжении богатейшие материалы. В результате, как только появлялись живые, яркие образы Тарквиния и Танаквили, обескровленные тени Ромула и Тулла Гостилия уходили глубоко в тень. Дело в том, что «истории» Тарквиниев существовали еще до написания его труда, и Фабии познакомились с ними во время своих военных походов, а члены этрусских родов, поселившиеся в Риме — Волумнии или Огульнии, — которые были занесены в хронологические таблицы (фасты) на стыке IV и III веков до н. э., могли, со своей стороны, познакомить с ними римлян.

Очень возможно, и даже вероятно, что эти истории, как и «Анналы» Фабия Пиктора, были написаны на греческом языке — этрусками или греками. Легенды об основании Рима, в особенности те, где оно связывалось с прибытием Энея и троянцев в Лациум, на протяжении III века до н. э. стали излюбленной темой для целой толпы Graeculi, изощрявшихся в изобретательности, которых мы знаем только по имени — Диокла Пепаретского или Деркилла ^{735} . Однако бывший среди них Проматион, упоминаемый Плутархом, автор «Истории Италии», представлял бы для нас непосредственный интерес. Вот как он рассказывал о чудесном рождении Ромула ^{736} :

«У царя альбанского Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из средины очага поднялся мужской член и оставался так несколько дней. В Этрурии есть оракул Тефии. Он дал Тархетию совет соединить его дочь с видением, предсказывая, что у нее родится славный сын, богато наделенный нравственными качествами, счастьем и телесной силой. Когда Тархетию сказали об ответе оракула, он приказал исполнить прорицание одной из своих дочерей; но она оскорбилась и послала вместо себя рабыню. Узнав об этом, Тархетий в раздражении решил запереть обеих в тюрьму и казнить их; но Веста явилась ему во сне и запретила ему обагрять кровью руки. Тогда он приказал заковать девушек и заставил их ткать, обещая по окончании тканья выдать их замуж. То, что они успевали соткать днем, Тархетий приказывал другим девушкам распускать ночью. Когда у рабыни родились двое близнецов, Тархетий отдал их какому-то Тератию с приказанием убить, но тот унес их и оставил на берегу реки. Часто приходившая сюда волчица кормила их молоком, разные птицы носили малюткам пищу и клали ее прямо им в рот. Наконец детей нашел пастух. Удивленный, он решился подойти ближе и взял их с собой. Таким образом, они были спасены и, выросши, напали на Тархетия и победили его».