«В XLIII книге своей „Истории“ Теопомп говорит, что у тирренов женщины находятся в общем пользовании, что они очень тщательно заботятся о своем теле и упражняются нагими, часто вместе с мужчинами, а иногда между собой, ибо нагота у них не считается постыдной. Они возлежат за столом не подле своих мужей, а подле кого угодно из гостей и даже пьют за здоровье того, кого вздумается. Кстати, пьют они много и очень красивы. Тиррены воспитывают всех детей, появившихся на свет, не задумываясь о том, кто чей сын. Дети же живут так же, как их воспитатели, проводя время в попойках и вступая в связь со всеми женщинами без различия. Прилюдное сношение у тирренов не считается срамом; здесь и это тоже в ходу. Они настолько далеки от того, чтобы считать это стыдным, что когда хозяин дома предается любви, а его спрашивают, то говорят: он делает то-то и то-то, бесстыдно называя вещи своими именами. Когда они собираются вместе — либо с гостями, либо в семейном кругу, — то поступают следующим образом: когда всё выпито и их начинает клонить ко сну, слуги с зажженными факелами приводят к ним либо куртизанок, либо красивых мальчиков, либо их собственных жен; насладившись теми или другими, они укладывают с ними вместо себя молодых людей в расцвете сил. Порой они предаются любви и резвятся на глазах друг у друга, но чаще огораживают свои ложа хижинами из переплетенных веток, набрасывая поверх свои плащи. Часто они ложатся с женщинами, но гораздо охотнее — с мальчиками и юношами. Юноши этой страны весьма пригожи, поскольку нежат себя и удаляют волосы с тела. Впрочем, все варвары, живущие к западу, мажут свое тело смолой и бреют его; у тирренов есть даже множество заведений, наподобие наших цирюлен, где мастера в этом деле окажут такую услугу. Посещая такие заведения, они позволяют делать с собой, что угодно, не стесняясь того, что их могут увидеть прохожие».

Мы еще вернемся к этим похотливым сплетням, а пока сопоставим с ними впечатления философа Посидония Апамейского, совершившего в конце II века до н. э. несколько длительных путешествий на Запад и составившего гораздо более беспристрастное представление о нравах этрусков. В его время давнее соперничество на море, столь долго определявшее собой отношение греков к этрускам, уже перешло в область древней истории, а главное, Посидоний обладал умом иного склада, нежели Теопомп. Будучи стоиком, он не проявлял снисходительности к изнеженности и роскоши, которую сурово осуждал, говоря о городах своей родной Сирии. Но он умел увидеть добродетели и пороки под разными углами зрения и отличить причины от следствий. Вот как современник Цезаря Диодор Сицилийский пересказывает его вдумчивые замечания ^{53} :

«Этруски, которые в старину отличались своей энергичностью, завоевали обширные земли и основали там множество крупных городов. У них также был сильный флот, и они долгое время владычествовали на море, так что даже море, омывающее берега Италии, получило от них название Тирренского. Совершенствуя оснащение своих сухопутных войск, они изобрели трубу, которая сильно пригодилась на войне и которую они нарекли тирренской. Этруски создали почетные инсигнии для своих военачальников: сопровождение из двенадцати ликторов, курульное кресло из слоновой кости и тогу с пурпурной каймой. Для дома же они изобрели перистиль — крайне полезную вещь, спасающую от шума, производимого толпою слуг. Римляне переняли большую часть этих изобретений, усовершенствовали их и ввели в свой обиход. Этруски развивали письменность, естественные науки и теологию и больше, чем любой другой народ, изучали такое явление, как молнии. Вот почему еще и сегодня они внушают живое восхищение тем, кто стал хозяевами почти всего мира (то есть римлянам. — Ж. Э.), которые обращаются к ним за толкованием небесных знамений. Поскольку они живут на плодородной земле, приносящей плоды всякого рода, и трудолюбиво ее возделывают, продукты земледелия имеются у них в изобилии, что не только удовлетворяет их потребности, но и приводит к чрезмерной роскоши и изнеженности. Дважды в день они велят накрывать роскошные столы с разными изысками, готовить расшитые цветами покрывала, подавать множество серебряных сосудов и имеют в своем услужении большое число рабов. Одни из этих рабов редкостно красивы, другие носят более роскошные одежды, нежели это подобает рабу, а челядь имеет жилища всякого рода, как, впрочем, и большинство свободных людей. В целом они отрешились от доблести, которую высоко ценили в былые времена, и, проводя время в пирах и удовольствиях, пристойных женщинам, утратили воинскую славу своих предков, что неудивительно. Но больше всего их изнеженности способствовали свойства их земли, поскольку, живя в стране, где всё родится в безграничном изобилии, они могут запасаться впрок разными плодами. Этрурия в самом деле удивительно плодородна, поскольку лежит в основном на равнинах, разделенных холмами с возделываемыми склонами, и там умеренно влажно не только зимой, но и летом».

Следует отметить, что, в отличие от Теопомпа, Посидоний безоговорочно признает за этрусками мужественность ( andreia), как позднее Вергилий: «Sic fortis Etruria crevit» («И стала Этрурия мощной») ^{54} . Кроме того, он воздает должное плодовитому этрусскому гению и перечисляет многочисленные области, в которых они нашли применение своей неоспоримой энергии. Но при этом он допускает, что они переродились и, под влиянием слишком благотворного климата, утратили присущую им изначально бодрость. Образ этруска, проводящего время за чашей вина и вялыми, «немужественными» ( anandroi) развлечениями, — это образ непоправимого упадка того типа людей, которые доживают свой век в праздности, обреченные на нее римским завоеванием.

Вероятно, именно в Риме Посидоний составил себе новое представление о нравах этрусков, столь отличающееся от тех, что распространяли ранее греческие историки и философы. Ведь римляне, после пяти веков соседства и близкого общения с тирренами, гораздо лучше знали народ, у которого они столькому научились. И хотя они могли себе позволить сатирический выпад (с оглядкой на греков или исходя из современной им реальности) в адрес безнравственных женщин или раскормленных музыкантов, они все же не считали чувственность основной чертой характера этрусков.

Когда римляне конца Республики думали об этрусках, они представляли себе огромную поверженную мощь, несметные исчезнувшие сокровища, но главное (трудно поверить!) — добродетели древнего земледельческого народа, опаленного солнцем полей и крайне благочестивого. Тит Ливий писал: «То был народ, более других склонный к религиозным обрядам, тем более что в них он был особенно сведущ» ^{55} . Этимологи изощрялись вовсю, стараясь найти в самом слове «этруски» или «туски» указание на это призвание. Слово tuscusони связывали с греческим thusia, что означает «жертвоприношение» ^{56} , и не сомневались в том, что слово caeremoniae(церемонии) происходит от названия города Цере ^{57} .

В самом деле, редкий народ в большей степени прислушивался к воле богов. Для этрусков повседневная жизнь, личная или общественная, проходила в густом лесу символов, сквозь который они осторожно пробирались, ведомые гадателями. Внимательно изучая молнии или печень жертв, истолковывая стихийные бедствия или аномалии при родах, эти гадатели и гаруспики во всех этих чудесах, являемых в каждое время года, читали близкое будущее, а иногда, если оно сулило несчастья, даже могли его предотвратить. Свой многовековой опыт они отразили в ученых трудах — «Книгах судьбы», многие отрывки из которых дошли до нас на латыни, а их авторитет, даже в других странах, был столь высок, что Рим с давних пор прибегал к их помощи в тех случаях, когда его собственные жрецы и Дельфийский оракул в храме Аполлона заходили в тупик Мы еще вернемся к так называемой Etrusca disciplina, сакральному знанию этрусков, но эта навязчивая мысль о божественном — очень важная, если не самая главная черта homo Etruscus, о которой нельзя не упомянуть.