— Это верно. И все-таки это дикое животное.

— Она показалась мне довольно спокойной.

— Прямо славная большая пушистая киска, да? Вам надо еще разок взглянуть на эти зубы, — указал я на саквояж.

— Ну, я не думаю, чтобы она напала на человека.

— Вы ведь встречались лицом к лицу со множеством диких зверей, верно?

Она рассмеялась:

— Нет, конечно нет…

— Снимали крупным планом пуму или, может, индонезийского комодского варана — просто шутки ради?

— Как мы назовем ее? — спросила она.

— Существо? — Я засмеялся. Кейт уже видит свое имя в ученых книгах. — Не знаю.

— У нее должно быть название. А раз мы ее открыли, мы и должны дать его.

— Придумайте что-нибудь, — сказал я ей, — что-нибудь, где побольше латыни. — Но про себя я подумал: «Облачная кошка». Правда, вслух произнести побоялся: вдруг Кейт подумает, что это слишком просто, слишком ненаучно.

Я помедлил и прищурился. Я кожей чувствовал, что погода меняется, и искал признаки этого. Через прореху в лесном пологе видна была широкая полоса неба — и оно больше не было синим. Когда это произошло? Я никогда не видел, чтобы погода менялась так быстро. Двадцать минут назад была чистая голубизна, а теперь ее заслонили темные, мрачные громады облаков, похожие на своды самой преисподней. Хороший же я наблюдатель! Специалист по погоде. Глаза корабля.

— Надо спешить, — сказал я. — Живей!

Мы побежали. Я уже слышал, как нас настигает ветер, и все, о чем успел подумать: «Мой корабль!» И буря накрыла нас.

Ветер и дождь ударили одновременно, сгибая деревья, швыряя нас в разные стороны, пытаясь выбить землю у нас из-под ног.

Мысленно я представлял себе «Аврору», пытаясь пересчитать швартовы. Я буквально чувствовал, как они вытягивают забитые глубоко в песок штыри, как трутся, нагреваясь, о пальмовые стволы. И все эти туго натянутые лини стонут и гудят, будто дьявольский струнный оркестр. Я уже слышал первый треск, потом еще, и вот лини начинают лопаться, и корабль разворачивает. Ни о чем другом я не мог думать, пока мы, пошатываясь, брели через лес.

Кейт споткнулась, я схватил ее за руку, скользкую, как угорь. Держась друг за друга, мы потащились дальше, нагруженные камерой и саквояжем, кренясь под ударами ветра. Внезапно с треском повалилось дерево, метрах в трех от нас, не больше, и от толчка мы попадали. За грохотом дождя и сатанинскими завываниями ветра я даже не услышал, как оно рухнуло. Я жмурился и едва мог различать хоть что-нибудь.

Становилось все хуже. Вода низвергалась с веток, как из пастей горгулий. Со стволов обрушивались водопады. Ветер смешал небо с землей. Я едва понимал, что мы делаем и куда идем. Мы двигались, как могли, мокрые насквозь. Одежда липла к телу, делая нас неповоротливыми и медлительными. В воздухе мелькали ветки. Так недалеко и до беды.

Сквозь серую завесу ливня я разглядел тень и двинулся туда. Там, в густом подлеске, у подножия небольшого каменистого холмика, темнела расщелина. Я доволок до нее Кейт и пропихнул ее между цветущих лиан, закрывавших вход. Это оказалась маленькая пещерка, но все же там было достаточно места, чтобы мы вдвоем поместились, усевшись бок о бок. Какой глубины она была, я не знаю — там было очень темно, а я совершенно не рвался выяснять это. Внутри оказалось более-менее сухо, и мы были укрыты от ветра и хлещущего дождя. Кейт стала возиться со своей камерой и саквояжем с костями, проверяя, не промокло ли содержимое, заталкивая их поглубже за наши спины, чтобы они не намокли еще больше. Я обернулся и смотрел в глубь пещеры, давая глазам привыкнуть к темноте. Теперь я мог видеть немножко дальше, как раз чтобы разглядеть, что она уходит довольно глубоко.

Мы сели рядом и некоторое время не говорили ничего, просто вытирали воду с лица, поправляли мокрую одежду и с благоговейным ужасом смотрели на неистовство бури.

— Корабль пострадает. — Я едва расслышал собственный голос за ветром и дождем.

— С ним все будет в порядке.

Я покачал головой. Я-то знал, что не будет. Если они смогли вовремя развернуть «Аврору» носом к ветру, ущерб будет небольшим; если ветер ударил в борт, она станет гигантским парусом и сорвется со швартовов. А если она получит пробоины, мы потеряем и те малые остатки гидрия, что еще имели. А без гидрия «Аврора» превратится всего лишь в сломанный каркас.

У ветра был голос. Он выл, изрыгал проклятия, а когда затихал на мгновение, я молился, надеясь, что это конец, что он растратил свою силу. Но тут дождь обрушивался с новой яростью, и ветер принимался вопить опять, словно сами небеса наставили на остров все свои рупоры.

Я ощупал карман, ища компас. Я гордился тем, что нечасто нуждался в его подсказках. После стольких часов в воздухе я всегда знал, в какую сторону мы движемся. Порой, чувствуя, что корабль ночью изменил курс, я проверял себя, угадывая новое направление, а потом проверял себя по компасу. Чаще всего я оказывался до противного прав. Но сейчас он был мне нужен. Прежде чем мы спрятались здесь, ветер так закружил нас, что я совершенно потерял ориентировку.

Теперь я смотрел на него, на иглу, дрожавшую от грохота небес. Мой внутренний компас заработал снова, и я знал теперь дорогу назад, к лагуне и кораблю. Кейт разглядывала компас. Я протянул его ей, и она положила его на ладонь.

— Он всегда показывает на север, да?

Ей пришлось говорить мне прямо в самое ухо, чтобы я услышал.

— Да.

— А где наше дерево?

— На юго-юго-западе.

— А обрыв, — спросила она, — где мы в последний раз видели то существо?

— Думаю, что почти точно на юго-западе отсюда.

Я удивился: уж не пытается ли она меня подбодрить, напоследок вдруг проявляя интерес к нашим координатам? Мы сидели бок о бок, касаясь друг друга плечами. Даже в разгар бури воздух оставался теплым и ароматным. Я подумал, что часть этого аромата исходит от волос и одежды Кейт. Еще здесь сильно пахло манго, и мне ужасно захотелось его сладкого плода. Вокруг было полно деревьев, а после долгих утренних трудов я хотел пить и есть.

Я оглядывался, безнадежно мечтая вылезти отсюда. Здесь, в этой пещере, рядом с Кейт, в этом душном лесу меня мучила клаустрофобия. Мне хотелось, чтобы вокруг было побольше воздуха. Хотелось опять оказаться на берегу, рядом с кораблем, узнать, как он там. Я закрыл лицо руками. Мне было плохо.

— Все будет в порядке, — услышал я голос Кейт.

Я не ответил. Она ничего не знает.

— Вот увидите, все кончится хорошо.

— Нет, — простонал я. — Нет. — Было еще хуже, чем в мамином доме в Лайонсгейт-Сити, где бессонными ночами стены спальни нависали надо мной, грозя раздавить.

— Скажите мне, почему вы так боитесь? — спросила Кейт после долгого молчания.

— Мне нужен мой корабль, — ответил я. — Если он потерпит крушение, ничего хорошего больше уже не будет. Я не могу оставаться в неподвижности. Я должен летать. — Я мямлил, как ребенок, борясь со слезами, но ничего не мог с собой поделать. Я подтянул колени к груди и покрепче обхватил их руками, зная, что если дам себе волю, то помчусь сквозь тайфун, как сумасшедший, неистово пытаясь убежать от самого себя.

— Почему вам так нужно летать все время? — спросила она.

— Если я не буду летать, оно настигнет меня. — Эти слова просто вырвались из меня.

— Что — оно?

Тяжело дыша, я отнял ладони от лица и уставился в бушующий шторм.

— Несчастье.

Кейт ждала, глядя на меня.

— Когда папа умер, я боялся, что больше никогда не смогу снова быть счастливым. Но я смог. Когда я начал работать на «Авроре», я полюбил ее. Это мир, для которого я рожден. Все эти папины рассказы. Здесь, в полете, я вижу его во сне, а на земле — никогда. Это будто мой летающий дом. Но на земле все снова наваливается на меня. Поэтому я должен летать, понятно?