В такие ночи я пропускал очередную волчью пятницу, не выходил за деревню и не слышал волчьего воя. Но именно в такую ночь волки и заявились под самые окна моего домика… Что хотели, что ждали эти скрытные звери от человека, зачем круг за кругом бродили около моего дома?.. О ночном визите я узнал только под утро по размытым следам — волки снова выдержали свое расписание…
Последняя встреча с волками в 1965 году произошла зимой, ночью. Тогда я спутал дни, у меня не работал приемник, я забыл нанести на краю стола очередную зарубку и почему‑то уверенно считал, что волки пропустили свою очередную пятницу. Но волки снова оказались верными себе, снова нагрянули ко мне вдруг и снова ушли безнаказанными…
С вечера я кинул на бугор за деревней клочок клевера и с появлением луны выбрался на улицу, чтобы дождаться зайцев. Я стоял прислонившись к стене старого амбара и любовался серебристо–седой хребтиной косогора. Оттуда, из‑за косогора, вот–вот мог появиться быстрый пушистый зверек. Снег горел под луной, как вышедшая [2]спинка голубого песца. Луна висела позади, отбрасывая на снег мою тень, и я старался не шевелиться.
Заяц должен был показаться мне сначала голубым призраком. Он обязательно немного постоит и осторожным шариком скатится потом вниз ко мне, к клеверу… Я буду долго любоваться его тенью… и, может быть, выстрелю…
Луна уже немного прошла вперед и вот–вот должна была появиться у моего левого плеча. Стоило повернуть голову — и я увидел бы ее, белую и чистую, луну жестокой зимы. Но поворачивать голову не хотелось. Мороз был вокруг: он был у щек, у носа и настойчивыми язычками уже заползал под куртку. Морозные струйки холодно копошились на спине под рубашкой, и стоило шевельнуться, как они тут же разлились бы по всему телу…
Еще немного — и я ушел бы от мороза. Убежал бы, на ходу откинул дверь и остановился бы только у печки… Я бы убежал, но, может, нежелание ощутить холод именно в эту минуту и задержало меня еще у стены амбара.
И тут на косогоре серым дымком встала тень. Тень встала вдруг, как в теневом театре, но не так четко, будто не в фокусе… Лиса! Еще далеко. Немного ближе — и стволы ружья закроют ее…
Ты не увидишь зверя, полуприкрытого стволами, ты просто знаешь сейчас, что верное ружье ляжет в плечо именно так, за полсекунды до того момента, когда зверь рванется вперед, тяжело осядет и свалится набок… А потом в серебро снега вольется дымчато–бурый отлив лисьего хвоста.
А может, и не стрелять?..
А тень все стояла на прежнем месте, стояла слишком долго для непоседливого животного. Стояла в вымороженной тишине ноябрьской ночи, неподвижно и смутно, как призрак, но уже не в одиночестве… Рядом стояла вторая тень… третья… четвертая… Волки!.. Четыре ночные тени, четыре серых убийцы, четыре врага, и только пяток патронов, да и то с бесполезной сейчас дробью…
Прошла зима, наступила весна, волки вернулись в тайгу, и теперь я снова почти каждый день встречал их следы. Мне встречались следы расправы хищников с лосями, встречались кровь и останки жертв, но, несмотря на это, исподволь я стал испытывать глубокий интерес к жизни серых охотников. Этот интерес приходил после анализа волчьих засад, в которых хищники ждали на краю болота лося. Я отмечал волчье терпение, умение расчетливой атакой загнать лося на вязкое болото, лишить его возможности пустить в ход острые копыта передних ног… Все яснее и яснее стала вырисовываться для меня строгая и четкая организация летнего хозяйства волков, и я начал ловить себя на мысли, что уже не с такой непримиримостью наношу на свою карту очередную волчью тропу.
Откуда взялось это более терпимое отношение к волкам? Может, оно появилось только потому, что волки стали для меня объектом исследования, а всякий живой объект исследования должен был оставаться живым до тех пор, пока мои вопросы не получат полных ответов? А может, мое отношение начало меняться только потому, что кровь и жертвы попадались не так часто, как рисовалось это прежде моему воображению? Все это были вопросы вопросов. Эти вопросы остаются и по сей день, как остается и по сей день Великое противостояние человека и волка.
Да, безусловно, волки дали мне возможность разобраться в их хозяйстве, понять тактику их охот, их законы и ограничения, а главное, они помогли мне разобраться в самом себе и еще раз утвердиться в мысли, что не каждое детское впечатление имеет право оставаться ключом к пониманию дальнейших событий. Я не хочу сейчас останавливаться на роли волка–санитара, регулятора численности, регулятора качества животного мира — эти вопросы широко обсуждаются. Я просто снова вернусь в нашу лесную деревушку, чтобы еще раз вспомнить выстрелы пастухов в ночное небо и более подробно рассказать о местном решении вопроса «человек и волк» как о варианте решения проблемы Великого противостояния…
То ли в силу чрезмерной занятости, то ли в силу, в общем‑то, мягкого, терпимого характера жители нашей деревушки никогда не стремились выбить вокруг себя все живое. Рядом с деревушкой всегда оставалось мирно поживать изрядное количество медведей, лосей, лис и зайцев. Не составляли исключения из этого правила и волки, которые, впрочем‑то, иногда все‑таки приносили дань за мирное соседство с человеком. Но такую дань человек собирал, как правило, только в том случае, когда волчья шкура, а с нею и премия сами шли в руки… А в остальном? В остальном жители деревушки ограничивались выстрелами в небо, да и то лишь с конца лета, когда волчья семья отправлялась в свои походы…
Добиться от местных жителей глубокого обоснования такого способа мирного существования со своим злейшим врагом мне не удалось, чаще в ответ я слышал короткие фразы, вроде: выстрела боится, помнит долго, ученый волк лучше неученого, место у нас для волков подходящее — убей одного, придет другой, а от нового жди беды… Но в этих коротких фразах, кажется, и скрывалась логика мирного соседства, по которой жила не только наша лесная деревушка. Такой логике с успехом следовало до и после войны село на Урале, где проходило мое детство, где волк был просто оттеснен с дорог в лес, в котором серому хищнику и полагалось по всем теориям быть регулятором и санитаром дикого животного мира, пока обходящегося без человека.
Я не хочу утверждать, что данная логика выдержит любую критику, но выстрелы в нашей деревушке были, изредка они гремят и в других лесных деревнях, рядом с этими деревнями тоже живут волки, и, как правило, потерь от такого соседства наблюдается совсем мало…. Выстрелы вверх и мирное соседство с волками мне посчастливилось и самому проверить на берегу Долгого озера, где я и моя собака были самыми близкими соседями волчьей семьи.
До нашего появления на озере избушка и залив, которые мы называли нашими, входили в летнее хозяйство той самой волчицы, что прошлую осень строго по пятницам заводила ночные концерты неподалеку от лесной деревни. И вскоре после поселения в лесу я начал отмечать непрошеные визиты волчицы к моему домику…
Обычно волчица выходила на тропу следом за мной. Проводив меня немного, она сворачивала в сторону и исчезала в тайге. Новый день, новые следы на тропе — и теперь эти следы подходили к моему жилью совсем близко… Что искало животное? Что хотело оно от меня?..
Я вспоминал все известные мне встречи с волками, вспоминал прошлогодние визиты стаи под мои окна и начинал испытывать тревожное беспокойство за свою собаку…
Собаку я больше не оставлял одну даже тогда, когда отправлялся ловить рыбу. Иногда мы покидали избушку не на одну ночь, пытаясь хоть как‑то отвлечь внимание волчицы, но, возвращаясь обратно, снова узнавали о визите непрошеной гостьи… Волчица — гостья, и пока мирная — это была для меня еще одна загадка. Загадку хотелось решить. И тогда я и задал себе вопрос: а может быть, здесь, в тайге, рядом с волчьим хозяйством непрошеными гостями были мы? Может быть, наше появление заставило волчицу кружить около избушки, чтобы выяснить намерения новых соседей?
