Что еще в этих четырех строчках… «Пеша»?.. «Пеша» означает, что по дороге из Шильды не всегда проедешь, а потому часто приходится ходить пешком даже почтальону… Вот и все. А «коклюшки» — это местное название клочков земли.
Простота хранится памятью людей, а вместе с музыкой слова доходит до тебя ясно и очень запоминается, как песни Алехи Глазова про Лизуху, Петра и депешу.
Алеха Глазов тоже был пастухом, лесным загадочным пастухом в нашей деревушке. Тогда он придумывал песни, отдавал их людям, и люди пели эти песни, как поют свои старинные, протяжные и всегда сердечные и как поют «Три танкиста», «По диким степям Забайкалья…» и «Бабье лето».
От всех остальных лесных пастухов Алеха Глазов отличался редкой и бурной неуемностью нрава. Возможно, эта черта характера и не давала ему оставаться при стаде каждый год. Он вечно что‑то искал, уходил, снова возвращался, снова менял батожок пастуха на рычаги бульдозера, снова приходил на наши выпасы, рядился в пастухи, приносил с собой пережитые за прошлый год истории и новое нетерпение опять вернуться туда, где эти истории, по его мнению, еще не были как следует доведены до конца.
Последняя история, вернувшая Алеху на наши выгоны, произошла с трактором. Этим трактором Алексей плотно прикрыл дверь больницы. Тогда тяжело заболел человек, просто человек, не состоявший с Глазовым ни в родстве, ни в панибратстве. Больница была далеко, но у Алексея был трактор. Трактор всполошил больницу, но врач наотрез отказался продолжить за полночь рабочий день. Алеха придвинул трактор к крыльцу и прикрыл дверь, за которой жил врач… Кажется, это был даже не трактор, а бульдозер… Конечно, машина оказалась чуть крепче крыльца. Больному все‑таки помогли, а Алеха Глазов снова подался в лес.
Я хорошо знаю, что трактор Алексею скоро вернут. Наверное, то же самое чувствует и Глазов. И это беспокойное чувство все‑таки мешает ему быть до конца пастухом.
В пастухи, наверное, нельзя бежать. В пастухи, к стаду всегда надо прийти, прийти раз и навсегда, прийти откровенно, добро и по–доброму щедро, как пришел навек к стаду на берегу среднерусской реки Оки Алеша Данилин.
Около Оки давно нет непроходимого леса, давно перевелись в оставшихся лесных островах лешие, и внимательное молчание пастуха, которым он хранит свою главную тайну, наверное, было у Алеши Данилина уже просто традицией. Но здесь, в лесу, в настоящем еловом лесу, в тайге, где все еще бродит леший, стащивший шапку у Васьки Герасимова, где медвежьи тропы идут бок о бок с тропами телушек, главная тайна пастуха остается реальной силой.
Главная тайна лесного пастуха — отпуск… Вы помните главу, которую я назвал этим именем? Речь там шла о пропавшей телушке, о Грише, на затылке у которого хранится шрам от медвежьей лапы, и о главном «хозяине» пастуха — лешем. Отпустить в лес пастуха и стадо и обещать покровительство и помощь может только этот, небольшого роста, косматый старик.
Говорят, раньше леший казался нашим предкам внушительной фигурой. Тогда он, наподобие знаменитого мороза–воеводы, разгуливал по тайге, сбивая суковатой дубиной вершины елей. Но сейчас леший стал пониже, сгорбился, одряхлел, забыл о своей сказочной силе и подстерегает только подгулявших прохожих.
Я не хочу сейчас идти в лес, садиться около столетней ели и, выложив на смолистый пень многозначительную анкету, грозно требовать от трясущегося лесного скитальца искреннего признания. Пусть доживает свой век этот рассыпающийся старик с темной биографией, тем более что сейчас он вроде бы и не делает ничего плохого. И даже больше: говорят, что на старости лет к лесному плутню пришло раскаяние, и теперь он, всячески стараясь загладить свою прежнюю вину, дарит людям мир и покой взамен на обещания этих людей хранить свою мораль, соблюдать свои обязанности перед другими людьми даже тогда, когда никто из ближних не подсматривает за тобой.
Эти обещания и называются статьями отпуска, которые принимают на себя, в частности, пастухи…
Каждое утро мы выгоняем своих телушек из деревни. Куда гнать скот, решаем с вечера. Да мы никогда и не гнали своих телушек — мы просто открывали ворота из деревни в ту сторону, куда сегодня стаду положено было идти.
Торопиться за стадом, а тем более гнать его, наверное, нельзя. Стадо само, без лишнего крика, без палки, без кнута должно выйти на траву. Тихое стадо не станет носиться от низины к низине, чаще выберет то, что попадается под ноги, и не уйдет далеко. Такое стадо не надо долго собирать в обратный путь, да и сам спокойный мирный день богаче обернется к вечеру привесом или молоком. Наверное, поэтому у пастуха в лесной деревушке никогда не встретишь в руках кнута. Кнут не может быть там, где рядом лес, где напуганная корова шагнет в кусты, а потом ищи ее до следующего утра. Для кнута в лесу нет и пространства, да и сам характер лесного человека разрешает ему иногда пользоваться только легким батожком.
После батожка и тихого стада добрая медлительность того человека, которому все жители деревни доверили своих коров, является ко мне здесь над озером, рядом с нашими телушками еще с одной стороны…
Пастуха в лесной деревне не нанимают на работу, а рядят, уговаривают всем миром, окружают посулами, ждут отказа и снова уговаривают. Потом наступает день первого выгона. Он наступает добрыми словами пастуху, напутствием своим Буренкам, Пестронькам, Ракетам и Планетам и, конечно, колобом, знаменитым колобом пастуху от лица села, мира в знак уважения и благодарности за будущее добро. Колоб вкусный, он печется из толокна и масла, и получить такой подарок — не совсем последняя оценка твоей деятельности за прошлый год, когда ты лонись, то есть бывшим летом, отпас удачно, и не последняя просьба постараться и дальше…
И эти уговоры, этот колоб и добрые слова, произнесенные с расстановкой, пожалуй, и есть начало той легкой тишины, которая и окружает мир настоящего пастуха, мир, где все зависит только от него самого…
Стадо добрело до Щучьего ручья и разошлось по низине. Пастух поднимается выше к еловому острову, вешает на сук сумку с хлебом и бутылкой молока и просто сидит, прислонившись к березовому стволу. Внизу озеро и мирное покачивание волн у песчаной косы, рядом голубой шумок березняка, тонконогий шорох осинок, мудрое молчание елей и голоса редких колоколов на шеях телушек. А остальное — тишина. И в этой тишине у озера, около поляны и совсем в другом месте только «динь–динь» одинокого колокола… «Динь–динь» — там, «динь–динь» — слева и сзади. И уже не колокола, не стадо, не металл, а малиновый голос мягко и ласково плывет над водой вместе с белыми облаками… Малиновая спокойная тишина. Но рядом с этой тишиной — тайга, в которой могут таиться опасности и неприятности для пастухов.
Такую неприятность могут принести с собой рыжики… Я слышал и раньше об этих замечательных грибах, мне нравится видеть их солеными и яркими в глубоких тарелках, поданных к столу, но я долго не верил, что эти самые грибы, эта слава северного леса, могут принести с собой долгие часы поиска заблудших коров.
Первый раз с рыжиками и коровами я познакомился несколько необычно. Я пас телушек не по отпуску и не очень соблюдал основное обещание лешему — не отлучаться от стада. Я отлучился, отлучился за грибами, принес целую корзинку волнушек и рыжиков и преспокойно уселся в тени перекусить. Дорога за грибами разморила, и я чистосердечно признался себе, что попросту хочу вздремнуть… Очнулся я от нетерпеливого сопения коровьих морд над моей головой. Телушки узрели рыжики, разнесли корзину с грибами, начисто съели все, собранное в лесу, сжевали оставленную на земле сумку и уже тянулись к моей шапке. Я вскочил, разогнал настырных вредителей, но тут же обнаружил еще одну беду: половина стада сбежала в лес.
Как правило, корову, попробовавшую гриб, уже ничто не могло остановить: ни мягкая трава под богатой росой, ни батог пастуха, — коровы шли туда, где появились грибы.
Иногда удерживать коров от разгульных походов помогали собаки. Этих собак никогда ничему не учили, но они верно и порой совершенно бескорыстно несли свою ответственную службу. Собаки лениво тащатся вслед за тобой, тут же укладываются под тем деревом, где ты повесил сумку, и порой кажется, что этим сонным животным давно надоела возня со стадом. Но так кажется только до твоей первой команды: «Шарик‑то! Копейка‑то! Уси!» Собаки мгновенно взвиваются и бросаются именно к той корове, которую ты имел в виду. И тогда какой‑нибудь гулящей Маньке здорово достается. Псы хватают за хвост, лязгают зубами около морды. Манька испуганно таращит глаза, гремит колоколом и поспешно возвращается к стаду. И снова малиновая тишина, но в этой тишине настырная корова внимательно посматривает в ту сторону, где расположились ее сторожа. Сторожа могут чуть–чуть и забыться, и тогда дурной корове удается незаметно проскользнуть за кусты ольшаника, потом — ельник — и ищи разгульную тварь всю ночь.
