Мерик подался вперед, прислушиваясь. В игре мальчика не было никакого искусства. Он воистину играл сердцем и в мелодии, которую он выводил, звучала боль одиночества. Это была последняя песня погубленного леса Нилен, песня мальчика который так никогда и не смог вернуть себе то, что украли у него.

Потом Мерик перевел взгляд на плюмаж солнечного ястреба, мерно раскачивающегося на жердочке. В спокойной позе птицы и ее неподвижном взгляде Мерик увидел часть себя — или того, кем он был, когда впервые появился возле этих берегов. Высокомерным и праведно возмущенным. Неужели он и сейчас такой? Явившись сюда Мерик познал и отвагу и малодушие. Он понял, что многие низкорожденные могут затмить королей, и видел как благородные наследники ползают в грязи желая удовлетворить свою похоть.

Вновь посмотрев на мальчика Мерик заметил, что тот плачет, ведь он вызвал видение дома, которого не знал. Неожиданно Мерик понял, о чем поет лютня. Вот то, во имя чего они будут сражаться. И дело тут не в древней гордости или в исчезнувшем наследнике древнего рода. Им нужен был мир.

Мерик позволил мальчику играть дальше. Пусть хоть на какое-то время он обретет дом и надежду. Кроме того в этой мелодии присутствовали печальные нотки.

Вот за это стоило сражаться.

Неожиданно солнечный ястреб пронзительно завизжал.

Мерик распрямился, и чудесная лютня едва не выпала из вздрогнувших пальцев Тока. И эльф и мальчик с удивлением посмотрели на птицу.

Расправив крылья ястреб потянулся. Его снежно-белый плюмаж засверкал так ярко, что стало больно глазам.

— Что-то не так? — спросил Ток.

Мерик встал с кровати и потянулся к птице.

— Не уверен.

Птица перепрыгнула на запястье эльфа. Когда глубоко впились в его плоть, разрывая кожу. Мерик замер от нахлынувших образов. Он увидел корабли идущие против штормового ветра. Благая Мать, только не сейчас! У него не было больше времени на размышления.

С птицей на запястье Мерик поспешно выскочил из каюты. Тол последовал за ним. Мерик торопился на верхнюю палубу. Наверху оказались только Флинт, Джоах и темнокожий зоол. Все они рты пооткрывали от удивления, когда увидели Мерика с ястребом.

А потом эльф выбросил руку вверх, и птица проплыла мимо пузырем надутого паруса и растаяла в небе. Опустив руку, Мерик посмотрел в сторону моря. «БледныйСкакун» сейчас проходил как раз неподалеку от крайних островов Архипелага. Флот дрирендая и «поле» битвы остались далеко в стороне. Их не было видно, разве что клубы дыма и эхо боевых рогов, доносившееся издалека.

— Что ты там занимался? — поинтересовался Флинт. — Блеск оперенья этой птицы может выдать нашу позицию.

Мерик посмотрел на ястреба, купающегося в лучах солнца.

— Его позвали домой. Кажется, что все другие тропинки жизни ведут сюда, на поле битвы. И все слетелись сюда как мошки на огонь.

— Что ты имеешь в виду?

Мерик посмотрел на озадаченного Брата.

— Если мы хотим заполучить Кровавый Дневник, нам стоит поторопиться. Боюсь война станет боле яростной. Сюда идет моя мать — Королева Тратал!

У Флинта брови полезли на лоб, когда он услышал эту новость.

— Мы всегда рады приветствовать новых союзников. Если бы мы смогли отправить весточку Сайвин или передать координаты…

Мерик сжал руку Флинта и прошипел ему:

— Вы не дослушали! Она идет не для того, чтобы помочь нам, а чтобы покончить с этим. Она хочет превратить Алоа Глен в пустыню, уничтожить всех и каждого на этом острове.

Флинт заморгал от удивления.

— И… И у нее достаточно сил, чтобы сотворить такое?

Мерик внимательно посмотрел на Флинта. Молчание эльфа стало само по себе ответом.

Флинт прищурился, пытаясь сообразить, что же им делать.

— А как насчет Кровавого Дневника. Он много значит для Елены. Почему твоя мать хочет помешать нам?

Нахмурившись Мерик отвернулся.

— Потому что я попросил ее об этом, — буркнул он через плечо.

Три колдуна провели Эррила через Главный двор Здания. За ними следовали два стража, вооруженные мечами. Но и этого было слишком много, для того, чтобы Эррил рискнул. Его лодыжки и запястье были связаны цепью. Он даже не мог нормально идти, только шаркать по земле, и при каждом, даже самом крошечном шашке цепи звенели. Тем не менее, выйдя в сад, на мощеную белым камнем дорожку, пленник замешкался, уставившись в синее небо. Ему приходилось щуриться, чистое небо аж сверкало, а он столько дней был заживо похоронен в темнице под цитаделью.

Но солнце уже начало клониться к западу. Часть садов центрального двора утонули в тени. Только верхние ветви коакона — древнего символа Алоа Глен, вытянувшиеся выше стен все еще наслаждались солнечным теплом. Казалось, ветви дерева борются, пытаясь противостоять собственной судьбе, пытаются зацепиться за стену, чтобы не утонуть вместе с этой землей. Но если вид дерева залитого лучами солнца обрадовал пленника, крики битвы, доносящиеся из-за стен замка, ввергли его в пучину отчаяния.

К тому же у основания дерева среди перекрученных корней, окружив дерево собралась группа колдунов в черных одеждах. Недалеко замерло десять мускулистых слуг с топорами на длинных ручках. Лица их напоминали мрачные маски. Эррил почувствовал запах угрозы, исходивший от этого средоточия Зла.

Но это был не единственный запах. В нос бил аромат дыма — по всему небу протянулись темные полосы. Повсюду в городе били барабаны и ревели боевые рожки. В первый момент Эррил сражение идет у подножия замка. Об этом говорили и краткие приказы, которые он слышал краем уха. Но вскоре шум стал тише, словно битва переместилась куда-то дальше. Но Эррил знал: все это — ерунда. Море порой выкидывает удивительные трюки со звуками. Скорее всего битва шла вдоль береговой линии.

Перед тем как спуститься во двор Здания находясь на вершине самой западной башни он видел начало атаки. Видел как корабли Кровавых Всадников и драконы мирая столкнулись с силами, окопавшимися на острове. Из глубин моря поднялись чудовища. Корабли, управляемые безумными берсеркерами, врезались в ряды кораблей дрирендая. А тем временем на Всадников и драконов обрушился дождь огненных стрел и камней. Вскоре морские волны окрасились кровью и ихором. Теперь среди крыш утонувших зданий дрейфовали остовы сгоревших кораблей. Тела убитых — как друзей, так и врагов — плавали среди обломков. Несколько городских башен горело — атакующим удалось поджечь хранившиеся в них запасы смолы и масла. Повсюду в море, куда ни кинь взгляд, шел бой.

Шоркан застыл у окна, разглядывая панораму сражения. На его лице не было никаких эмоций. Наконец, словно получив сигнал, известный только ему одному, колдун отвернулся и приказал отправиться в катакомбы, чтобы сделать последние приготовления к ночному ритуалу. Казалось, его ничуть не волновал исход битвы, развернувшейся в затонувшем городе.

Это отсутствие интереса раздражало Эррила больше всего. Даже если бы злодей торжествовал, выказывал хоть какие-то признаки человечности, Эррил чувствовал бы себя много лучше. Но полное равнодушие к смерти показывало лишь то, насколько далеко от всего человеческого ушло это существо.

Пока они шли по саду, Эррил изучал Шоркана со спины. Единственный раз он встретился с ним взглядом в башне, когда заявил, что среди сторонников Шоркана есть предатель. Но когда Эррил отказался назвать имя, интерес Претора к нему исчез.

Не смотря на то, что брат Эррила играл роль непоколебимого бога-демона, пленник знал, что в нем, сокрытая щитом хладнокровия, осталось кое-что и от старого Шоркана. Нет, ничего благородного или хорошего, только базовые чувства, которые его брат похоронил в глубине души и сковал цепями.

Когда Шоркан еще был молод, его гордость и самоуверенность иногда побеждали рассудительность. Он ненавидел стратегические игры. Под белыми одеждами до сих пор скрывался большой ребенок, которого очень легко разозлить. Хотя лицо Претора оставалось совершенно равнодушным, Эррил знал, что разум и кровь Шоркана кипят от мыслей, изо всех сил он пытается понять, кто предатель. Он удачно посеял ростки подозрений, и он надеялся, что природная натура его брата вырастит из зернышка настоящие джунгли недоверия. А человек, который все время следит за тем, чтобы никто не ударил бы его в спину, может пропустить атаку в лоб.