— Всего несколько минут назад, — ответил Митчелл. — Я просто собирался посмотреть, на что он способен.

— Выключите лазер. Немедленно!

— Не думаю, что сейчас его можно выключать. После включения он должен проработать не меньше…

Руссо кое-что запомнил из руководства по работе с лазером и знал, где находятся кнопки включения и выключения прибора. Он подошел к задней панели лазера, но Митчелл помешал ему.

— Думаю, ничего страшного не случится. Пусть немного поработает, — сказал он и закрыл кнопки руками.

— Эта порода очень опасна! — сказал Руссо. Запах паленого становился все сильнее. — Уберите руки!

— Да что в ней такого опасного? — спросил Митчелл, но руки убрал.

— Газы! Внутри породы — захваченные газы!

Руссо грубо оттолкнул Митчелла в сторону.

Митчелл, похоже, тоже почувствовал запах гари.

— Я думал, что у этого лазера луч холодный. Он ведь аргоновый, значит…

Послышался хлопок — не громче звука лопнувшего воздушного шарика.

За хлопком — оглушительный взрыв и волна обжигающего ветра и слепящего света. Руссо подбросило в воздух и понесло по лаборатории, он ударился о дальнюю стену и сполз на бетонный пол. Море огня хлынуло на него. Он не мог пошевелиться, да и времени уже не было. Пламя поглотило пол, охватило ноги Руссо, поднялось выше пояса, к плечам, опалило лицо, зажгло волосы. Эхо взрыва разнеслось по лаборатории. Светильники, подвешенные под потолком, треснули, на пол посыпался дождь битого стекла. Осколки камня носились повсюду и словно пули рикошетом отлетали от стен.

Руссо не мог дышать и почти ничего не видел. Пламя плясало по лаборатории, его языки лизали стены: казалось, стая диких псов стремится вырваться на волю. Воздух наполнился черной каменной пылью.

Но в лаборатории темно не было.

Даже обожженными глазами Руссо видел свет, белый, мерцающий свет в середине лаборатории, на том самом месте, где лежал камень, и этот свет словно бы двигался. У него, казалось, были… очертания.

Ученый попытался сделать вдох и сразу почувствовал запах собственной горелой одежды и паленой кожи.

Светящаяся фигура рывками поднималась вверх.

«Митчелл?» — мелькнула мысль у Руссо. Но нет, ничего подобного он прежде не видел…

Горящий силуэт расширялся, стал похожим на орла, расправляющего крылья.

«Я… умер? — лихорадочно думал Руссо. — Это… мой проводник в загробном мире?»

Столп света двинулся… к нему.

Руссо моргнул, но ничего не изменилось. «Может быть, — мелькнула у него мысль, — у меня сгорели веки?» Глаза у него сильно болели и слезились, кожа на боку шипела, как кусок мяса, только что снятый с решетки гриля, руки беспомощно повисли.

Светящаяся фигура придвигалась все ближе. Руссо с трудом дышал раскаленным воздухом, пытаясь не потерять сознания и остаться в живых.

Он поднял глаза, увидел черный туман.

Горящий силуэт завис над ним, словно бы рассматривая его, обнюхивая и изучая. Он был такой яркий, такой горячий, что Руссо, с трудом глядя на него, не мог отвести глаз, потому что это было самое красивое создание, какое он когда-либо видел.

Лик, сотканный из света, нечеловеческое лицо, идеальное, прекрасное, пугающее. «Это последнее, что я увижу в жизни», — подумал Руссо.

«Ты страдаешь», — услышал он.

Это были не совсем слова, это больше походило на мысль, но Руссо каким-то образом услышал эти слова, словно они проникли в его голову.

Силуэт протянул к нему руку, именно руку, а не лапу. Рукой, сотканной из света, он коснулся головы Руссо. Ему показалось, будто к его опаленной коже прикоснулись куском льда.

«Страдания — дар Божий», — снова услышал Руссо слова, переданные ему телепатически.

Светящаяся фигура выпрямилась и поплыла прочь. Руссо боялся, что удивительное существо останется, но и видеть, как оно удаляется, было нестерпимо страшно. Страшно было оставаться одному в этом аду.

Горящий силуэт подплыл к дверям лаборатории, непрерывно мерцая, колеблясь и поворачиваясь на лету, — горящая свеча размером с человека…

Агония охватила Руссо. Боль как будто приберегала силу для последней атаки и поглотила его целиком. Не в силах даже вскрикнуть, Руссо повалился на бетонный пол.

Как это ни смешно, но только ранним вечером в воскресенье, когда настало время укладывать вещи и возвращаться и мясорубку мегаполиса, Картер почувствовал, как хорошо за городом.

Руссо за выходные не позвонил ни разу, но и Картер ему тоже не звонил. Пару часов в эту субботу он посвятил изучению особо тонких моментов работы с лазером, а потом Бет все-таки вытащила его прогуляться в лес. После этого Эбби и Бен, успевшие помириться, позвали их собирать яблоки в саду за домом, и вот теперь им предстояло увезти домой два мешка свежих фруктов. Картер понятия не имел, что они будут делать с таким количеством.

Даже Руссо не одолел бы больше дюжины.

По пути в Нью-Йорк в машине пахло яблоками и пирогами с тыквой, которые Бен и Эбби испекли утром. Бен включил радио, чтобы послушать сообщения об обстановке на трассах.

— Если ничего другого не скажут, — сказал Бен, — поеду по Со-Милл-Ривер-парквей.

Но сначала пришлось выслушать уйму рекламы, прогноз погоды, а потом еще несколько минут идиотской болтовни радиоведущих Гэри и Гила. Картер почти не обращал внимания на их высказывания об актрисе из фильма «Эльвира — повелительница тьмы», типа: «Неужели у нее настоящая грудь? Уже тридцать лет — никаких изменений!»

Однако чуть позже он стал слушать более внимательно, потому что Гил спросил у своего напарника:

— А что ты скажешь про это безумие в Нью-Йорке, когда среди ночи затрезвонили колокола?

— Вот уж страху-то было… — прогундосил Гэри.

— Для тех, кто еще не оправился после хеллоуинских вечеринок, сообщаем о том, что произошло прошлым вечером: ровно в десять часов шестнадцать минут колокола всех церквей на Манхэттене…

— То есть все колокола абсолютно всех церквей, соборов, храмов и так далее, — снова встрял Гэри.

— Начали звонить как полоумные.

— Было похоже на сигналы воздушной тревоги, — добавил Гэри.

— Воздух! Воздух! — прокричал Гил.

— Но ничего не произошло, верно?

— Очень надеюсь, что нет!

— Но позволь заметить: если это была какая-то хеллоуинская шутка…

— А что же еще это могло быть? — хмыкнул Гил.

— Тогда эти ребята здорово потрудились, чтобы все сработало одновременно. Как, скажи мне на милость, можно подгадать, чтобы в одну и ту же секунду зазвонил колокол, подвешенный по старинке на колокольне, и электронные колокола, скажем, собора Святого Патрика?

— Да, и почему именно в десять шестнадцать вечера? — поддакнул Гил. — Лично я бы дождался полуночи, если бы задумал что-нибудь эдакое.

. — Ну, я могу только вот что сказать: если те, кто отмочил эту хеллоуинскую шуточку, нас сейчас слушают, большая просьба: позвоните нам по номеру один-восемьсот-ГИЛ-ГЭРИ и расскажите, как вам это удалось провернуть! Очень, очень круто.

— И жуть как страшно.

Бен убавил громкость и сказал:

— Готов поспорить — все устроил этот иллюзионист, Дэвид Блейн! Ну, тот самый, что торчал в глыбе льда на Таймс-сквер.

— Но если он не возьмет ответственность на себя, — ответил Картер, — тогда как?

— Может быть, он просто хочет, чтобы все еще немножко погадали, чьих это рук дело? — предположила Бет.

— В нашем городе ко вторнику эта новость уже успеет устареть, — заметила Эбби. — Так что ему следовало бы поторопиться.

Даже после сообщения об обстановке на дорогах Бен не стал выключать радио. На радиостанцию начали звонить слушатели и высказывать свое мнение о том, почему зазвонили колокола. Двое или трое согласились с тем, что это была хеллоуинская шутка, но большинство, к неудовольствию Картера, склонялись к мнению о том, что произошло нечто сверхъестественное, иррациональное. Один мужчина заявил, что случившееся — дело рук духа Гудини, устроившего этот трезвон, чтобы доказать, что загробная жизнь существует. Потом на радиостанцию дозвонился свидетель Иеговы и сказал, что это знак надвигающегося апокалипсиса. Священник из Гарлема сказал, что это призыв одуматься и покаяться, адресованный жителям Нью-Йорка, который он назвал «Содомом и Гоморрой наших дней». Профессор факультета истории религии Колумбийского университета объяснил, что колокольный звон в ночь Хеллоуина — старинная традиция изгнания злых духов и ведьм.