— Dio! [27]— прокричал Ди Пальма.

Тележка с камнем обрела свободу и покатилась по складу, скрежеща колесами по бетонному полу. Наконец сила трения сделала свое дело: развернувшись на девяносто градусов, тележка остановилась и замерла на месте. Шум стих.

Прошло всего несколько секунд. Руссо держался за стол, как моряк после кораблекрушения хватается за обломок судна. Лейтенант крестился и что-то бормотал по-итальянски. Один из рабочих медленно спустился вниз по приставной лесенке.

— Треклятая лебедка вырубилась, — выругался он, потирая правую руку. — Похоже, у меня рука сломана!

Картер сделал глубокий вдох и такой же глубокий выдох. Длинная цепь лежала на полу, будто мертвая змея. Каменная глыба нисколько не пострадала. На самом деле тележка с камнем остановилась именно там, где и хотел разместить окаменелость Картер, — прямо под лампами, повешенными Хэнком.

— Проклятье, — простонал рабочий, усевшись на лесенку и склонившись к раненой руке.

Картер подошел к нему и сказал:

— Тут неподалеку есть больница, всего в нескольких кварталах. Я возьму такси и отвезу вас туда.

— Да знаю я, где больница, — огрызнулся рабочий. — Сам доберусь.

— Как окаменелость? — проговорил Руссо, спустившись со стола и робко приблизившись к Картеру. Сам того не желая, он вспомнил сон, приснившийся ему в Риме.

. — Похоже, с камнем все нормально, — успокоил друга Картер. — Слава богу, он не упал.

Руссо обошел камень по кругу, держась на приличном расстоянии, и осторожно осмотрел его. Он вспоминал свой страшный сон — канат, раскачиваемый ветром и стальной карабин, ударяющийся о камень. Неужели его сон оказался вещим?

Лейтенант Ди Пальма наклонился, чтобы размотать цепь, обернувшуюся вокруг ножек стола. С помощью второго рабочего он поднял цепь, и они вдвоем забросили ее внутрь фургона грузовика. Цепь упала с громким звоном. Вернувшись к Картеру, Ди Пальма объявил:

— Теперь камень в вашем распоряжении, профессоре.

Эти слова он произнес торжественно, с явным облегчением, словно некую клятву перед невидимым судом. Он надел фуражку, поправил ее и протянул Картеру руку. Тот пожал ее. Офицер сказал:

— Будьте осторожны. — Его взгляд скользнул к тележке с камнем и вернулся к Картеру. Ди Пальма многозначительно произнес: — Возможны несчастные случаи, понимаете?

До рассвета оставалось совсем недолго. Всего несколько мгновений назад небо было непроницаемо-черным, а теперь оно стало цвета глубокого, темного индиго. Эзра быстро шагал по тротуару, глядя прямо перед собой, скрестив руки на груди и придерживая полы плаща.

Он не знал, куда идет. Он только понимал, что должен выйти из своих комнат, из этой квартиры, что должен продолжать двигаться. Ему нужно было побыть среди людей, хотя бы даже тех немногих людей, что находились на улице в такой ранний час. Мимо проносились автобусы, возвращались в гаражи такси. Эзре хотелось, чтобы его окружала хоть какая-то жизнь. Будничная, самая обычная.

Ему нужно было забыть о том, что произошло ночью.

Он работал. Чем еще он мог заниматься? Свиток постепенно собирался воедино, гораздо быстрее, чем он ожидал. Обрывки занимали свои места. Эзра проводил за работой часы напролет, теряя счет времени, как обычно. CD-плеер переключался на следующий диск, «Императорский концерт» Бетховена. Наступили короткие мгновения тишины. Затянутыми в хирургические перчатки пальцами Эзра осторожно поместил обрывок свитка между двумя другими. Написанный мелкими завитушками текст, к его радости, похоже, совместился и обрел смысл. Но когда он склонился ниже к чертежной доске, чтобы лучше разглядеть свою работу, он услышал так же ясно, как биение своего сердца, голос, шепчущий ему в ухо. Слова были непонятные, словно из неведомого языка, но их смысл, как ни странно, был прост. Слова означали: «да» и «продолжай».

И ощущение было такое, словно тот, кто произносил эти слова, находился совсем близко, за плечом Эзры.

Эзра вскинул голову и резко повернулся на вертящемся стуле… Волосы у него на затылке встали дыбом, сердце стучало так, словно хотело выскочить из груди.

Никого. Комната была пуста.

Но он слышал голос. И почувствовал теплое дыхание, коснувшееся его щеки.

Негромко зазвучала музыка.

Эзра встал со стула и ощутил слабость в ногах. Шторы на окнах, двойные, тяжелые, которые по его просьбе повесила Гертруда, шевелились. Едва заметно, но шевелились. Неверными шагами Эзра пошел к окну. Прикоснулся к шторам. Резко раздвинул их.

Он ощутил едва заметный сквозняк. Холодный ветер прорывался в комнату через щели в балконной двери. Но дверь была закрыта, балкон был пуст.

Он был в комнате совсем один.

Эзра вернулся к чертежной доске и посмотрел на свою работу. Поверхность доски теперь была наполовину покрыта совмещенными фрагментами свитка, над восстановлением которого Эзра так мучительно трудился. Отчасти был готов перевод. Это действительно была Книга Ангелов, также известная ученым под названием «Утраченной Книги Еноха». Эзра не ошибся. Он оказался совершенно прав. Это был рассказ Еноха о его странствии на Небеса и о том, что он там увидел. Об испускающих неземной свет ангелах, стоящих у престола Бога. И о других ангелах, падших. О грядущей битве. О наказании, постигшем Землю. Это был сон, это было пророчество… и оно принадлежало Эзре. Никто не видел этого свитка, никто не читал его несколько тысяч лет. Порой это открытие казалось Эзре чем-то вроде молота внутри его разума, молота, который мог разбить на куски его череп.

«А может быть, именно это сегодня ночью и произошло, — размышлял Эзра на ходу. — Может быть, в моем черепе образовалась крошечная трещинка, всего на долю секунды, и в эту трещинку проник звук голоса… Может быть, он исходил вовсе не снаружи, а изнутри моей головы. Что-то вроде двойного сознания…»

По Первой авеню с оглушительным воем сирены пронеслась пожарная машина, а за ней — несколько такси. К тротуару подъехал лимузин, из него вышла девушка в блестящем вечернем платье, с туфлями в руке. Прямо перед Эзрой поперек тротуара друг за другом прошествовали голуби. «Совсем как „Битлз“ на обложке „Abbey Road“ [28]», — подумал Эзра.

Небо еще было темно-синим, но солнце уже всходило.

Эзра шел вперед. Когда ему пришлось остановиться на углу и ждать зеленого света светофора, он продолжал шагать на месте. Ему важно было ощущать движение, тратить энергию, нужно было слышать, как стучат подметки по асфальту, как шуршат шинами проносящиеся мимо автомобили. Он был готов слушать какие угодно звуки, лишь бы не голос, шепчущий ему на ухо.

Работник цветочного магазина мыл тротуар перед входом, поливая его из шланга. Он остановился и пропустил Эзру.

Около японского ресторанчика, в который Эзра иногда заходил поесть, на тротуаре стояла тележка, а на ней — деревянный лоток со свежей рыбой. Когда Эзра проходил мимо, ему показалось, что одна крупная рыбина со сверкающей серебряной чешуей смотрела на него мертвым глазом.

Эзра ускорил шаг. С каждой минутой на улице становилось все больше машин. Взошло солнце, небо было ясным. Хозяин корейского кафе поднимал тяжелые металлические жалюзи на окнах и двери.

Эзра шел вперед. Чем дальше он уходил от дома, тем лучше себя чувствовал, тем тише звучал голос у него в ушах. Так приятно было шагать по улице, дышать утренним воздухом, ощущать пульс жизни. «Пожалуй, стоит делать это регулярно, — подумал Эзра. — Устраивать себе долгие прогулки, чтобы хорошенько размяться».

Он сам не заметил, как оказался на углу Восемьдесят девятой улицы, на которой жил дядя Мори. Он это понял, когда остановился около венской кондитерской, где его дядя покупал себе датское печенье. Дверь кондитерской была заперта, но внутри горел свет, и Эзра увидел женщину, ставящую на витрину поднос с оранжевыми бисквитами, испеченными к Хеллоуину.