Когда Али открыла глаза, Грегорио гладил ее лицо.

Длинные черные волосы, абсолютно чистые. Глаза сияют. Затылок цел, как до падения. Одежда не порвана и не испачкана кровью. Это Грегорио — до самых кончиков прямоугольных ногтей.

— Я ждал тебя целую вечность, — сказал он.

Али лежала на боку и смотрела на него. Голос как у Грегорио.

— Ты умер, — ответила она.

— Разве я похож на мертвого? — Грегорио заправил за ухо прядь волос. — Не бойся, — сказал он.

— Я не боюсь.

Это сон. Али не сомневалась. Сны теперь трудно отличить от реальности.

За спиной Грегорио воздух светился, словно флуоресцентное желе. Бабочки украсили стены оранжево-черным узором. В отдалении высились похожие на облако руины Тадж-Махала. Или рухнувший Нотр-Дам? Это не горгульи там, наверху? А может, минареты или шпили?

«Ты сошла с ума, — убеждала себя Али. — Одержима снами. И красотой».

Не самая плохая доля.

— Это иллюзия, — сказала она. — Болезнь. Зараза идет от озера.

Али села. В животе у нее заурчало. На глаза попались часы на руке. Время остановилось. Все правильно. Сон.

— Ты голодна, — сказал Грегорио. — Путь был долгим.

Он протянул ей что-то на раскрытой ладони. Ее вновь окружили голоса.

«Яблоко», — шептали они.

Действительно яблоко. Спелое, без единого изъяна. Казалось, оно меняло свою форму на ладони Грегорио — словно трюк фокусника, когда один предмет превращается в другой. Но Али не могла разгадать секрет фокуса. В животе опять заурчало.

— Бери.

Черные усы раздвинулись. Сверкнули белые зубы.

«Грегорио».

Али надкусила яблоко. Оно оказалось хрустящим, вкусным и холодным.

— Пойдем со мной, — позвал Грегорио. — Нам нужно о многом поговорить.

Во всем виноваты голоса. Это они вытащили его из-под груды камней. Нужно каким-то образом вновь похоронить его.

Али медленно встала, покачиваясь от усталости и голода. Грегорио поддержал ее. Его ладони гладили руки и бедра Али, обхватывали груди. В этом не было ничего эротического или рискованного. Его руки, жадные и любопытные, казались какими-то отстраненными, словно он гладил собаку или лошадь. Не похоже на Грегорио. Хотя он не Грегорио. Это сон, ее сон.

«Проснись!»

Они спустились по обвалившейся лестнице. Вошли в каменный лабиринт, то ли поднимавшийся с пола, то ли оседавший в него. Шаг за шагом она погружалась в невероятный мир.

В воздухе мелькали бабочки. Гудели цикады. Мимо пролетела птица квезаль с яркими длинными перьями; в ее клюве трепыхался кузнечик. Вверху кружились зеленые попугаи. Вдалеке над водопадом поднимались клубы молочно-белого тумана.

— Это не настоящее, — сказала Али, обращаясь сама к себе.

— Скажи, что ты видишь.

Она описала оазис с кедрами, попугаев, бабочек и Тадж-Махал.

— Я ожидал от тебя большего.

Он казался разочарованным.

Неужели ей возражает порождение ее собственного сна?

Грегорио что-то сказал. Она не поняла. На запястье села бабочка. Али почувствовала легкий поцелуй.

— А теперь что ты видишь?

— Одного из твоих монархов.

— Ты не пытаешься. Смотри внимательнее. Увидь.

Давным-давно, еще в монастыре, Али прошла курс духовного размышления. «Сто первая молитва», как называли эти занятия девочки. Сестра Эллен, больше похожая на буддийского монаха, чем на монахиню, учила их искусству созерцания. Суть заключалась в том, чтобы раскрыть свой разум, одновременно закрывая его. Рассеять иллюзию.

Али закрыла глаза. Сделала глубокий вдох, отбросила страхи, усталость и голод.

«Тихо», — мысленно приказала она голосам.

А затем отключилась от этого мира, даже от мыслей о нем. Очистила свой разум.

Шепот стих. Али открыла глаза.

Крылья с оранжевыми и черными узорами исчезли. На их месте были сухие, испещренные прожилками мембраны. Бабочка стала черной. Ее тельце раздулась от крови. Али нахмурилась. Пиявка с крыльями?

Она накрыла бабочку ладонью. И отвлеклась. Голоса вернулись.

«Монарх, — шептали они. — Крылья. Трепещут. Оранжевые с черным».

Али убрала ладонь — пиявка исчезла. С руки взлетел грациозный монарх. И даже оставил оранжевую пыльцу на кончиках пальцев. Али потерла пыльцу большим пальцем, и та превратилась в кровавую полоску. А затем снова стала оранжевой и сухой.

Голоса окружали ее. Шептали, уговаривали.

«Пыльца, а не кровь, — повторяли он. — Бабочки. Красота».

Грегорио наблюдал за ней.

— А теперь слушай, — сказал он. — Услышь.

Вихрь шепота — голоса умерших — закружил ее. Множество языков были подобны музыке во сне. Так легко поддаться их уговорам. Но ей удалось расчленить их.

Закинув руки за голову, Али впускала в себя голоса и отделяла друг от друга. Словно разделывающий тушу мясник, она отсекала то, что напрямую ее не касалось — горловое пение и гортанные языки, подражательные звуки животных, доисторическое мычание, — и искала знакомое. С английским было легче всего. Али различала отдельные слова. Слышала их. Видела, как они оживают.

С каждым взмахом крыльев бабочки слова влетали в ее голову: «бабочка», «монарх», «крыло», «оранжевый», «черный»… Она увидела каплю воды, и шепчущие голоса придали ей смысл: «прозрачный», «влага», «бусинка», «свет»… То же самое происходило с зелеными попугаями в кедровом лесу. Слово за слово, при помощи тысяч и миллионов слов в ее мозгу формировалась иллюзия.

Каждый голос был занят своим делом. Один нашептывал об иглах кедра, другой — о наросте на стволе. Все вместе они создавали дерево, затем и лес. Голоса выстраивали песни сверчков, аромат цветов апельсина и корицы.

Али резко обернулась. Черные глаза Грегорио стали светло-голубыми. Голливудские усики исчезли, а на щеках проступили грубые шрамы. Это длилось не больше секунды. Затем голоса снова прорвались в ее мозг. Вновь появились лес и ярко-зеленые попугаи. Лицо Грегорио — или маска — вернулось на место. Но Али уже видела. Знала. Это не он.

— Кто ты?

— Кого ты видишь?

— Маску, — ответила она.

— Это твоя маска, Али, а не моя. Ты надела ее на меня. И только ты можешь ее снять.

— Али? — повторила она. — А что случилось с Александрой?

Шарада с Грегорио разгадана.

Маска словно растворилась. Образ Грегорио уступил место другому лицу, скрывавшемуся под ним. Али ясно видела его — морщины, шрамы, следы от старых ран, отнятая жизнь и вечный поиск самого себя. Лицо преисподней, каким она увидела его десять лет назад, лицо варвара, худого и голого, как Адам. Это был отец ее ребенка.

— Айк… — выдохнула она.

Что это за сон, который все длится и длится?

Волосы Айка поседели. Когда-то Али сравнивала его глаза с синим небом, теперь подземелье выбелило их, превратив в голубоватые стеклышки. Мощные плечи, созданные для того, чтобы носить рюкзак в пустынных горах, исхудали так, что сквозь кожу проступали кости и сухожилия.

— Что ты здесь делал? — спросила она.

— Лучше, но ненамного.

Ни объятия. Ни поцелуя. Ни намека на прошлое. Как будто и он разочаровался в ней.

— Айк, это я.

— Поешь.

Больше он ничего не сказал. Али всматривалась в удлиненное, с резкими чертами лицо. За эти годы Айк отдалился не только от нее, но и от самого себя.

— Мы должны выбраться отсюда.

— Что мы и делаем, — кивнул Айк.

Тем не менее он продолжал вести ее в глубь лабиринта.

Спотыкаясь, Али ковыляла за ним. Айк молчал. Не спрашивал о ребенке. Не пытался перекинуть мост через минувшие годы. Просто шел. При каждом шаге его голые ягодицы сокращались и расслаблялись. Подошвы ступней почти беззвучно ступали по камням.

Среди деревьев важно расхаживали павлины.

Водопады звенели, словно серебро.

Али следовала за Айком с неугасимой надеждой приговоренного к смерти пленника. Глупо. Потому что она уже начала догадываться, что происходит.

«Наживка», — подумала Али.

Айк просто наживка. Классическая ловушка.