В это мгновение твой мир выворачивается наизнанку. Потому что эти мужчины, вырезавшие у тебя женское естество и лишившие наслаждения, которого ты теперь никогда не узнаешь, — твои любимые дядья.

И это еще не все. Ты выздоравливаешь. Растешь, превращаешься в женщину. Выходишь замуж, рожаешь детей, в том числе дочь. И однажды ночью просыпаешься от хлопка двери в ее комнате. Через минуту слышишь отчаянный крик. Точно так же, как твоя мать, а до того ее мать и ее… ты ничего не делаешь. Просто лежишь и плачешь, закрыв лицо ладонями.

Ученик поворачивает голову и смотрит в пустые глазницы лежащего рядом черепа. Насекомые сделали свое дело. Если не обращать внимания на жуткий рассказ ангела, он обрел покой. Ученик пытается понять, какой урок ему хотят преподать, и не может.

— Зачем? — выдыхает он. — Зачем мне это рассказывать?

— Затем, что твой народ превратил меня в воплощение зла. — В голосе ангела одновременно чувствуются стальные нотки и обида. — Но даже мое воображение и время, которого у меня в достатке, не способны создать жестокости, которые вы совершаете по отношению к себе подобным — ежедневно и ежеминутно. Худшее зло — то, которое вы оправдываете религией, законом или долгом. А ведь существуют злодеяния настолько ужасные, что их невозможно оправдать никакой извращенной логикой или самой нелепой религией, и тогда вы приписываете эти злодеяния мне. Тому, кто дал вам огонь, обучил языку, подарил города, вытащил из грязи.

Ученик вежливо слушает.

— Ад существует, — заключает ангел. — Только он не здесь.

— Прости нас, — выдыхает ученик. — Пощади нас.

Ангел понимает, что он имеет в виду.

— При одном условии.

— Повелитель?

— Освободите меня.

Ученик делает вдох. Затем осторожно выдыхает. Он страдает, но не чувствует этого. Блаженство.

— Повелитель, — шепчет он. — Я бесполезен.

— Может, и нет, друг мой.

Ученик ждет дальнейших указаний. Их нет. Только размышления.

— Мы близки к окончательному решению, — говорит ангел. — Оно должно еще немного созреть. Еще чуть-чуть побыть в утробе. Свобода близка, и я ее чувствую. Дверь открывается.

Ученик удивляется, зачем ангел искушает его разговорами о свободе и открывающейся двери — его, лежащего в склепе. Странно, но ему наплевать. Потому что он обрел знание. Живя рядом с трупом, он увидел, как рассеиваются иллюзии жизни. Наблюдал, как исчезает плоть, спал рядом с костями. Страдание преходяще. Даже смерть преходяща. Жизнь продолжается.

Стикс

Армия Ребекки остановилась в том месте, где река разделялась на два рукава. Если верить Клеменсу, левый рукав вел к морю и городу Хинном. Правый рукав нырял в неизвестность. Клеменс настаивал, что их путь лежит именно туда.

— По нашей информации, детей ведут в город, — возразил Хантер. — Город в центре. Город Сатаны.

— А наш друг хейдл сказал, что нет. Не в Хинном. Совершенно точно. Это был арьергард. Дети в основном отряде. Они направлялись в город, но другой — город Быка. Таурус, так он его назвал. Нужно искать рога. Начал рассказывать дальше, а потом его голова вроде как испарилась прямо у меня на глазах.

Беквит — вот кого он имел в виду. Кудесник оптического прицела.

— Рога. — Клеменс указал на левый рукав реки. — Мы со съемочной группой выбрали этот путь. Спустились к морю, обогнули его и попали в Хинном. Отсюда не меньше трех недель пути. — Он махнул в сторону правого протока. — Нам сюда, в город Быка. Хейдл сказал, до него несколько дней.

— Нужно разделить армию на две части, — предложил Хантер Ребекке.

— Это сделает нас вполовину слабее, — возразил Клеменс.

— Зато мы охватим в два раза большую территорию.

— И станем слишком слабы, чтобы сражаться.

Ребекка жевала никотиновую жвачку. Черный кофе и жвачка стали ее главной опорой. Она заставила мужчин еще немного помучиться в ожидании окончательного решения.

— Время дорого, — сказал Хантер.

— Не распыляя силы, мы…

Их пререкания становились смешными. Исчерпав аргументы, соперники обратились к клише. Ребекка продолжала жевать жвачку. Она научилась объявлять решения — неважно, правильные или нет — без малейших сомнений в голосе.

— Передайте приказ, — сказала она. Хантер и Клеменс прекратили спор. — Мы поворачиваем. Идем по правому рукаву.

— Все? — спросил Хантер.

— Вся армия.

— По моей информации…

— У вас свои источники, мистер Хантер, а у меня свои.

Она едва не истекла кровью, пытаясь узнать этот маршрут у хейдла. Разрезанная рука — не самая веская причина, чтобы предпочесть одно голословное заявление другому. Однако насилие придало ему непосредственность, которая ассоциировалась с истиной. Кроме того, Клеменс прав. Разделившись, они потерпят поражение.

К этому моменту флотилия резиновых шлюпок и надувных плотов растянулась на три дня пути — по приблизительным оценкам. Радиосвязь с большей частью армии отсутствовала. Ребекка понятия не имела, сколько людей у нее осталось и что — остров, континент или воды Тихого океана — находится у них над головой на поверхности земли. Стрелки компасов вели себя словно пьяные. Часы были ненадежны, и синхронизировать их не представлялось возможности. Положение очень серьезное.

— Я так решила, — сказала Ребекка. — Отсюда поворачиваем в правый рукав к другому городу.

Хантер проиграл спор. К его чести, он не стал дуться и не отвернулся. Просто кивнул. Подчинился.

Клеменсу тоже нечего было сказать. Он удалился своей подпрыгивающей походкой и исчез в темноте. Ребекка осталась с Хантером одна.

— Разрешаю вам плыть дальше, — сказала она. — Если вы так уверены, берите своих людей и отправляйтесь в Хинном.

— Это вежливый способ избавиться от меня?

— У меня нет времени на вежливость. Я предоставляю вам свободу действий. Делайте что хотите. Выбирайте свой путь или идите со мной. Поступайте так, как считаете правильным.

Хантер подчинялся ей, скрипя зубами, но не уходил. Ребекка не знала, восхищаться такой верностью или сердиться. Каждый день она видела, что Хантер удивляется выбору маршрута, ее одержимости, демократической манере обращения с людьми и особенно снисходительности к преступлениям и дезертирству. Нельзя сказать, что его расстраивало дезертирство — сам он считал этот процесс похожим на слив туалетного бачка. Скорее, он был убежден, что каждого дезертира, вернувшегося в их ряды, следует выпороть из принципа. Более того: выпороть, чтобы продемонстрировать твердую руку. И начинать нужно с Беквита, убеждал Хантер Ребекку.

Теперь у него появился шанс самому принимать решения — по крайней мере, отчасти. Он мог идти в Хинном.

— Неужели вы не видите, что пытается сделать Клеменс? Вбивает клин между нами.

— Мистер Хантер, он пытается удержать нас вместе.

— Только для того, чтобы разделить нас. Лучше оглохнуть, онеметь и ослепнуть, чем следовать за ним.

— Тогда не делайте этого. Куда бы он ни повернул, идите другим путем. Отправляйтесь в Хинном. Держитесь от него подальше.

— Тогда у него будут развязаны руки, — сказал Хантер. — Куда бы ни пошел этот прокаженный, я следую за ним. Он знает больше, чем говорит.

— Я думала, вы считаете, что Клеменс просто заблудился. Кстати, мистер Хантер, он не прокаженный.

— Хейдлы изменили его. Мы понятия не имеем, кто он теперь. Дикая собака. Вопрос лишь в том, на чей свист он отзовется. Наш или их?

— Прокаженный и собака. Еще что-нибудь прибавите?

Хантер смахнул с винтовки невидимую пыль. Потом поднял взгляд на Ребекку:

— Вы мужик, Ребекка.

— Плевать.

Он ответил одной из своих полуулыбок. Ничем не прошибешь, подумала она. Хантер и его парни снова оказались в незавидном положении.