«Джулия! Джулия! Пожалуйста! Дай мне ружье! Ну же! Не делай глупостей. Ничего страшного не произошло. Это было так… совсем не серьезно. Дай его мне…» — произнесла сценаристка.

Думала, что ее можно убедить. Что с ней можно говорить.

Джулия ударила ее ружьем в лицо. Дебора рухнула на пол. Головой под диван. С разбитой губой. И разбитым носом. И осталась лежать, и от ее крови намокала диванная бахрома, и взгляд ее был устремлен вниз, в полумрак.

Джулия шла вперед, пока не оказалась прямо перед Энцо.

Он спиной к стене.

Она с ружьем в руках.

Джулия направила ружье на него.

Энцо увидел острый гарпун, направленный ему в грудь. Сжал в кулаки вспотевшие ладони и обмочился.

Да какого хрена… у меня еще куча дел. У меня же, блин, вся жизнь впереди. Это несправедливо. Мне надо переписать отчет. Мать твою. Почему так? Черт, я не хочу так умирать. За что?

Он хотел спросить у нее.

И хотел получить разумный ответ.

Если бы он получил разумный и логичный ответ, он бы мог даже смириться со своей смертью. Но он знал, что эта тема не для обсуждения. Что нечего тут понимать. Что это просто очередной случай криминальной хроники. Один из мелких случаев, которые рассеянно пробегают в разделе городских происшествий. Только теперь это происходило с ним. Из миллионов жителей Рима — именно с ним. С ним, будущим большим человеком в Институте, с ним, нашедшим женщину с нормальными мозгами…

Какого хрена! Это несправедливо…

«Я отдала тебе ключи. Отдала свою жизнь. Отдала свою подругу. А что ты дал мне взамен? Отвечай, сукин сын!» — потребовала она.

Чего она хочет?

Он не мог понять. Что у него спрашивает эта психопатка?

Это было совсем как в тех фильмах. Прежде чем убить, тебе обязательно задают вопрос. Вопрос, на который ты всегда даешь неправильный ответ. Значит, лучше не отвечать. И потом, о чем это она… Ключи от чего?

«Нет, я не…» — вот единственные слова, что он смог выговорить. Это был не ответ, это были просто слова.

Джулия скривила губы в гримасе отвращения, нажала на курок, и Энцо, сидевший на обтянутом красным бархатом стуле, увидел, как копье полетело вперед и воткнулось ему в грудь, прямо посередине. Он почувствовал, как железное острие проходит через мягкую плоть, заключенную внутри грудной клетки. И наконец по сотрясению стула понял, что копье пронзило его, как вертел — цыпленка, и вонзилось в обивку спинки.

Он опустил взгляд на металлический предмет, торчавший из его груди. Новая рубашка от «Баттистони» окрашивалась в красное. Он опустил и вытянул руки, словно чайка, которой подрезали крылья.

Может, если взять его обеими руками, то удастся вытащить, — подумал он.

Он попробовал.

Вцепился в копье и потянул.

Адская боль пронзила ему грудь, и он ощутил во рту соленый вкус крови. Гарпун вышел из спины. Никак не вытащить. Он вновь уронил руки и заплакал.

Он все прекрасно понимал.

Чувствовал, как слезы катятся по щекам. Он сознавал, что смерть близка. Поднял устало взгляд. На Джулию.

Вот она.

Все еще стоит. В руках ружье и леска, которая соединяет их, словно пуповина смерти.

«Джулия. Пожалуйста. Прошу тебя. Вытащи это из меня, пожалуйста».

Она взглянула на него. И в ее мутных глазах не было больше ничего. Никакого человеческого сострадания. Никакого человеческого сожаления.

«Вынь его сам, сволочь!» — устало сказала она, как робот, у которого сели батарейки. И швырнула ружье на стол. В шампанское и мороженое.

«Мне никак…» — все, что ответил Энцо.

«Теперь все наоборот! Врубаешься? Мы его можем шантажировать. Если знакомые только узнают, что он сексуальный извращенец, это конец. Работе. Семье. Всему. Он покойник. Понял?» — произнес Серьга, и его губы растянулись в улыбке от уха до уха.

«А как мы его сможем шантажировать?» — спросил Рыло с видом послушного ученика.

«Очень просто. Мы его сфотографируем. Устроим настоящую фотосессию. Он голышом. С дерьмом на животе. Мы разбогатеем…»

А этот парень хитрожопый, однако.

«Вот это мысль! Вот это мысль!» — повторял как заведенный счастливый Рыло.

Они переместились в угол комнаты, где и совещались вполголоса. Их беседу прервал Навозник.

«Простите! Я вас побеспокою… Хочу кое-что показать…»

«Чего надо?» — спросил Рыло.

Навозник выглядел возбужденно.

«Идите сюда, на минуту!»

Оба взглянули на него, а потом нерешительно последовали за ним к столу, где был привязан адвокат.

Лицо Ринальди раздулось, как волынка.

Губа рассечена. Нос разбит в кровь. Гааза опухли. И, несмотря на это, губы растянуты в счастливой улыбке.

«Какого чер…» — Серьга не успел произнести, как Моннецца еще раз двинул адвоката кулаком по лицу.

Адвокат издал слабый стон.

«Он чокнутый! Понимаете? Ему нравится, когда его бьют. Он так устроен. Он же извращенец поганый…» — популярно объяснил Навозник.

Сейчас он был похож на Пьеро Анджела [6].

Серьга не выдержал. Он бросился на Навозника, и, сцепившись, они повалились на пол.

«Ты придурок. Посмотри, что ты наделал! Ты его изувечил. И что теперь? Ты все испортил! Если мы его сфотографируем, подумают, что мы ему избили, напали на него… нам никто никогда не поверит. Все теперь бесполезно… я тебя урою. Убью тебя!» — говорил Серьга, пытаясь откусить Навознику ухо.

Они катались по полу, нанося друг другу удары, кусаясь, тягая друг друга за волосы, в то время как адвокат Ринальди плакал и смеялся одновременно.

Микеле Тродини засунул мощную петарду за пятьдесят тысяч лир в горшок с мамиными геранями и нацелил ее на террасу.

Точно.

Он чиркнул спичкой и поджег фитиль, который сгорел быстро.

Петарда полетела, оставляя за собой след из красного дыма, прямо к цели, однако на полпути закрутилась вокруг себя и сбилась с курса, направляясь вниз, ко второму этажу. Микеле увидел, как она скрылась в одном из окон. Яркая голубая вспышка озарила комнату, а потом раздался оглушительный взрыв.

Микеле направился к отцу и деду, готовый к тому, что сейчас ему влетит за то, что он натворил, но отец и дед были слишком заняты стрельбой.

Микеле стиснул зубы и, поскольку больше ничего не оставалось, взял следующую петарду.

Роберта Пальмьери медленно продвигалась к четвертому оргазму. Тому, который огненный. Тому, который должен привести ее на вершину блаженства. В высший экстаз. В нирвану. В контакт с обитателями звезд. Да, да, она кончает. Черт побери, она кончает. Она чувствовала, как оргазм поднимается в ней, накатывает неумолимо и неостановимо, как река, сметающая плотину.

Этот оргазм должен опустошить ее и тысячекратно наполнить блаженством.

В голове у нее раздавался грохот.

Грохот взрывов. В какой-то момент ей показалось, что он доносится снаружи. Нет, это невозможно, все это — только в ее голове.

Она ускорила ритм. В исступлении она поднималась и опускалась на Давиде Раццини, который по-прежнему лежал под ней неподвижно, как мертвый, распластавшись на полу, погруженный в гипнотическое состояние.

«Да, Давиде! Замечательноооо, Давиде! Вот… воооот…»

И она кончила.

С грохотом, от которого лопнули обе ее барабанные перепонки.

Странно, но вместо ожидаемого удовольствия она почувствовала боль. Адскую боль. Ощутила, как безумное пламя обожгло ей живот. Она открыла глаза.

Комната была наполнена густым дымом. Ее среднеазиатская гостиная была полностью уничтожена.

Она поглядела на свой живот. И увидела, что ее внутренние органы стали наружными. Ее кишки сползали на пол, как огромный дождевой червь. Скользкие, красные и обожженные.