И находил такую трансформацию весьма приятной.

До первого прыжка во времени жизнь Сэма вращалась вокруг его профессии. В связи с ней он планировал свое будущее, его ум был день и ночь занят обдумыванием новых вариантов программ: как, например, внести новые элементы в показ бейсбольных соревнований, как интереснее подать материалы для воскресного клуба болельщиков футбола. Следующим приоритетным вопросом была балансировка доходов (весьма значительных даже для Нью-Йорка) и расходов (квартира, налоги), чтобы можно было внести плату за новый «мерседес-бенц».

А теперь все это утратило смысл.

Все это не значило ни фига, ни хрена, ни даже дырки от бублика. Вот какое дело.

Только теперь до Сэма дошло, что самое главное – человек. Вот он-то и стал теперь центром жизни Сэма. При виде Зиты его душа начинала петь. И в гармонии со временем, в котором он жил, Сэм понял, что он готов просить ее руки. И очень скоро.

Солнце пускало по воде зайчики, утки где-то крякали так, что свободно могли открякать себе головы. Сэм помог парочке дородных Достопочтенных вылезти из лодки. От преподобных сильно пахло пивом и луком. Он приподнял шляпу, пожелал им доброго пути, а потом улегся на согретых солнцем досках пристани, чтобы жевать стебелек травинки, наслаждаться солнечным теплом и мечтать о том приятном, что мог принести ему грядущий месяц.

Как хороша жизнь.

Опасность если и была, то далеко-далеко. Такими далекими кажутся жгучие морозы в жаркие летние дни. Невероятно далеко. Но где-то в глубине сознания сидит убеждение, что ледяные ветры обязательно задуют когда-нибудь.

И дуть они будут долго и зло.

Но пока Сэм жевал свою травинку, глядя, как высоко над ним стригут воздух стремительные ласточки, Рок был еще далеко-далеко. Но он приближался. Неотвратимо. Медленно, но так же верно, как приближались морозы и жуткие зимние вьюги.

Николь Вагнер теперь жила где-то, как она говорила, в самом сердце Нигде. Она даже не поняла, что это такое, когда вместе с группой лиминалов, предводительствуемых Уильямом, она впервые оказалась здесь.

– Мы люди хорошие. Что-то вроде цыган Времени – бродим то там, то тут, подбираем, что плохо лежит, но что может нам пригодиться, – так говорил ей Булвит из своей ниши в животе Уильяма. – А вот есть еще банды Синебородых... Ты вскоре поймешь, почему их так называют – они татуируют верхнюю губу и подбородок синими Полосками, точно какие-нибудь краснокожие воины или еще кто. Так вот они – подлые мерзавцы, должен я тебе доложить, девочка. Они не только отнимают у нас наше жалкое барахло, но еще выскакивают за границы этого Лимбо,[27]чтобы убивать и грабить ни в чем не повинных людей. Так что если мы – цыгане, бродящие сквозь время, то эти гнусные подонки – настоящие пираты. Или викинги. Они предпринимают рейды, не обращая внимания на границы зон Времени, они способны ворваться, например, в 1956 год, напасть на какой-нибудь дом, перерезать глотки тем, кто в нем живет, и удрать сюда прежде, чем их кто-то обнаружит. А теперь стало еще хуже. – Голос Булвита упал почти до шепота, как будто он опасался, что их подслушают. – Поговаривают, что в Лимбо есть такая область, где они собираются в стаи, насчитывающие сто тысяч человек, а может, и больше, может, тысяч двести, а может, и миллион...

Николь, со своим пушистым компаньоном на плече, лениво вслушивалась. Белая хлопчатобумажная простыня прикрывала ее обнаженные груди. Она вряд ли понимала хоть половину того, что говорил Булвит, но безотносительно к тому, кем был Булвит, и правдоподобности истории о том, каким образом он оказался внутри живота Уильяма, причем из кожи живота выглядывали лишь его глаза, рот и нос, Николь уже успела к нему привязаться. Правда, она и по сей день не могла забыть тот шок, который испытала, когда впервые увидела лицо Булвита.

Представьте себе маску, очень похожую на живое человеческое лицо, наклеенную на живот другого человека. Маску, чуть-чуть сдвинутую вправо туда, где у обычных людей находится аппендикс, да еще под таким углом, что один глаз располагается как бы выше другого.

Из-за такого расположения глаз Булвита иногда дразнили Исайей[28]: «Грядет, грядет ликующий Лиминал, лоб коего украшает ожерелье из раковин, точно язвы на его челе». «Меня зовут Исайя, потому, что один глаз у меня выше другого», – говорил он Николь, повторяя это выражение по многу раз.

Теперь Николь уже привыкла к этому лицу, искоса поглядывающему на нее с плоского мускулистого живота Уильяма.

Почти так же, как она привыкла к тому, что они с Уильямом любовники и что, когда они нагими лежат в постели, Уильям оборачивает талию полотенцем, чтобы скрыть это лицо с парой карих глаз, которые с любопытством таращатся на мир. Получалось что-то похожее на широкий индийский пояс.

А вообще-то Булвит был просто лапочка. Он не возражал.

Так что Николь считала себя у него в долгу и охотно слушала болтовню Булвита, пока Уильям спал.

– Если хочешь знать, – продолжал Булвит, поглядывая на нее с живота Уильяма, так как тот лежал в двуспальной кровати на спине и ровно дышал, закрыв глаза и заложив руки за голову, как спящий ребенок. – Если хочешь знать, эти варвары замышляют какое-то большое дело. Ведь сначала только немногие знали, как удрать из этого Лимбо. Разумеется, они иногда убивали путников, грабили одиночные дома, но теперь поговаривают, что барьеры рушатся и что каждый дурак может перебраться одному Богу известно в какое время. Это будет похоже на то, что происходит, когда рушится дамба. Вся страна будет разом затоплена этими ублюдками-убийцами. Несчастные олухи на другой стороне не имеют ни единого шанса выстоять против них.

– На другой стороне? – спросила Николь, сонно поглаживая голову мышки. Это было приятное ощущение. Можно сказать, сродни сексуальному.

– Да, они собираются напасть на другую сторону.

– Но я не понимаю, что ты называешь другой стороной.

– Ах, – вздохнул Булвит. – Иногда мне кажется, что я говорю на каком-то другом идиотском языке, если судить по тому, как посторонние реагируют на меня.

– Извини, Булвит. Я ведь у вас новенькая, как ты знаешь.

– Конечно, новенькая, милая. Хм... Эта сонная башка поворачивается.

Уильям что-то пробормотал во сне и повернулся к Николь спиной. Таким образом, лицо Булвита с широко открытыми глазами тоже оказалось глядящим в другую сторону.

– Вот так-то, – ворчал Булвит, – поворачивает меня так, чтобы я не видел леди. А она теперь скажет, что я просто грубый мальчишка-кокни, парень с тележкой.

– Нет, я так не думаю, – тихонько ответила Николь, прижимаясь к спине Уильяма. – А теперь объясни мне, что такое другая сторона.

– Понимаешь, мы находимся по одну сторону границы. Все остальные, включая твоих старых друзей из этой Богом забытой дырки в земле, живут по другую сторону.

Николь резко приподнялась, опираясь на один локоть.

– Ты хочешь сказать, что место, где мы сейчас находимся, расположено вне нормального потока времени?

– Господи, благослови меня и старуху матушку! Ну конечно же! Николь, моя милая, а как ты полагаешь, где мы были все это время? В стране Нод[29]?

– Нет, я думала, что это просто несколько лачуг, расположенных где-то в чаще нашего леса.

– Эти несколько лачуг, девушка, для всех нас – несчастных олухов – родной дом.

– Извини, я не хотела...

– Да, я знаю, ты хорошая девочка. – Голос Булвита смягчился. – Вот потому-то люди и называют меня брюзгой. Я легко обижаюсь, шутки воспринимаю как оскорбления. Мы, знаешь, кто со старой Кентской дороги, мы все такие. Ты смотришь на меня, солнышко? Чуть что, сразу в драку. Каждую пятницу обязательно драка в пивнушке, это уж как часы. – Он помолчал. – Но я удивлен, что никто тебе ничего не объяснил. Помнишь тот день, когда мы тебя увели в лес от амфитеатра и старых друзей?