Но все, что я сказал, касалось исключительно отношения компьютеров к людям и их деятельности. Во-вторых, отправной точкой и одновременно темой первоначально постулируемой здесь «философии tertium comparationis» должен стать человеческий мозг, который по некоторым причинам в своем строении и функциях изучен несравненно хуже, чем компьютеры, так как мы сами их создаем и применяем. В то же время мозг мы, ясное дело, используем, но создаем его не мы.

Я позволю себе кратко перечислить некоторые «внекомпьютерные» особенности нашего мозга. Мозг состоит из большого числа, еще не подсчитанного, подотделов, причем эти подотделы в основном «должны» сотрудничать, но бывает, что они являются антагонистами и мешают друг другу. Это довольно просто можно наблюдать во многих явлениях. Например, можно нарушить процесс припоминания какой-нибудь декламации, если слишком сильно сконцентрировать на нем сознательное внимание; зато если от такого центра внимания отказаться, то автоматизм декламации как (это пример) безупречного чтения наизусть пройдет гладко. (Впрочем, это представляет лейтмотив шутки, где на вопрос, заданный сороконожке, как она организует движение стольких ног, сороконожку, задумавшуюся над этим вопросом, поражает неподвижность.) Так же легко можно увидеть и другие «внутримозговые» антагонизмы: когда мы бегло считаем или начинаем сомневаться в точности расчетов, то повторения часто отягощаются значительными ошибками, то есть, казалось бы, не следует сильно концентрироваться... Это же касается и исследований (проведенных в пятидесятых годах), из которых следовало, что человек, поддающийся гипнозу, может вспомнить происшествия многолетней давности, которые при полном сознании реминисцировать он не в состоянии.

Таким образом, существует будто бы разная «глубина» функциональных пластов мозга, изучение которых путем усиленного внимания просто недоступно сознанию. Также наш язык и каждая его разновидность благодаря своему составу, лексикографии, фразеологии, а также идиоматике избегает ловушек и предательских капканов, присутствие которых в каждой арифметически замкнутой системе открыл великий Гёдель, но бывает обманчивым, когда мы ведем дискуссии, основанные на аргументах разной степени проверяемости и силы. Язык – это и наша сила, и иллюзорная слабость, поэтому науки тесным строем «отступают» в сферу математизации, где их, однако, подстерегает гёделевская западня... А локализация центров мозга, отвечающих за разумную речь, за язык, выученный с колыбели, другой язык, выученный в зрелом возрасте, письменную речь, чтение и т.п., – все эти функциональные языковые зародыши мозга новорожденного действительно являются биологическими и почти что тождественными (независимо от того, польский это ребенок или китайский) и представляют неразгаданную загадку. Ведь нельзя сказать, что язык не наследуется, и нельзя сказать, что язык наследуется: человек наследует только «функциональную готовность», способность к быстрому приспособлению к языковой среде, в которой он родился. (Это неизбежно пригодилось бы компьютерам: их бесконтекстная жесткость должна когда-нибудь подвергнуться принципиальной «переработке» в антропологическом направлении...)

Доказательством существования большого количества подотделов, из которых состоит мозг, могут служить как некоторые явления действительности, так и сны. Сознание человека, который видит сон, может воспринимать явления сна как удивительные неожиданности, предвосхитить которые он не в состоянии, происходящие как бы действительно вне пределов его разума. Сон «снится» часто непредвиденным и неожиданным способом, особенно кошмар; это означает, что поле сознания спящего ограничено, и события, которые разыгрываются, бывают переведены из таких подагрегатов мозга (сосредоточенные в таких подотделах мозга), о содержании которых (сюжете) спящему ничего не известно.

Это еще одно доказательство утверждения, что делимость нашего сознательного внимания ничтожна. Очень трудно удержать в поле сознания больше, чем несколько (самое большее – шесть) проблем. Если же представить самую слабую из многочисленных возможностей мозга, ею будет information retrieval – несчастье, случающееся даже с усердными людьми, а особенно с экзаменуемыми, которое заключается в том, что сопровождающие аффекты («нервные эмоции» спрашиваемого) тормозят умение быстро «получить» из хранилищ памяти то, что желает экзаменатор (я не имею в виду тех, кто является на экзамен попросту неподготовленным).

Также явления страха, паники, а шире – эмоции могут поражать интеллектуальные способности. Большой проблемой для человека является невозможность определения размера индивидуального интеллекта как такового, а также воплощенных умений (которые, без сомнения, по большей части являются генотипными, то есть наследственно запрограммированными или обусловленными). Внутривидовая вариация у человека самая большая, ибо чем ниже находится вид животных на лестнице эволюционного развития, тем меньше «интеллектуальная» разница. Все мухи имеют одинаковое количество способностей, задаваемых инстинктами, для переработки информации (мухи никогда не научатся тому, что сквозь стекло пролететь нельзя). Также «гениальные шимпанзе» (есть такие, которые способны к изучению зачатков графического языка) намного меньше отличаются от глупого шимпанзе по сравнению с тем, насколько Ньютон отличается от дурака. Сегодня мы сталкиваемся с другой загадкой: мы не знаем, почему эволюция человеческого мозга, проходившая в виде роста потенциальных возможностей разума, начавшись более миллиона лет назад и достигнув исключительного в естественной эволюции ускорения, все-таки остановилась примерно сто—двести тысяч лет до нашей эры! Таким образом, люди всех рас сегодня имеют практически одинаковый мозг, а различия могут касаться самое большее распределения генов в геномах, и именно тех, которые совместно решают вопрос о потенциально достижимом интеллекте (в частности, речь идет о старом споре nature or nurture[47], то есть наследственность или же окружающая среда в основном обусловливает уровень интеллекта; сегодня маятник этого спора указывает на оба фактора с некоторым преимуществом наследственности, но выявляемая только статистически разница между расами небольшая. Если бы различия оказались большими, возникло бы еще множество причин для рабства, шовинизма, национализма, расизма и т.п.).

Но почему «разогнавшийся в эволюционном развитии» мозг «остановился», мы не знаем. Трудно считать причиной этому относительную тесноту женского родового канала, хотя диаметр головы новорожденного – самый большой поперечный размер его тела. Здесь скрыта неразгаданная загадка мозга, скорее всего биологической, а не информационной природы.

Я не собираюсь вторгаться ни в область психопатологии с ее психозами – наследственными и приобретенными, ни в сферу фобии, психопатии. Здесь достаточно будет сказать, что функциональная стабильность человеческого мозга довольно неустойчива, и это тоже могло оказаться тормозом дальнейшего роста. Колоколообразная кривая Гаусса, показывающая нормальное распределение коэффициента интеллекта (больше всего средний – 120 IQ, слева ниже «еще не анормальный» физиологический минимум, а на опускающейся правой стороне меньше всего коэффициент выше 130—150 IQ), вообще не отражает влияния на «дистиллированный» тестами IQ таких проявлений личности, как характер, волевые моменты («добровольность» и «принудительность»), эмоциональная жизнь, главные направления способностей (если имеются) и т.д.

Эмоциональную жизнь мы наследуем от древнейших позвоночных (вероятно, развитие их продолжалось более полумиллиона лет), то есть она значительно древнее, чем жизнь разумная. Компьютерам до этого меньше всего дела, и мы не знаем, «для них» это недостаток или скорее достоинство. Это же касается и довольно загадочного явления – интуиции.