— Нетрудно рассчитать, сколько ему сейчас, если тебе скоро стукнет тридцать пять, — сказал я.

Кейн кивнул, а я с удовлетворением отметил, что правильно на глазок определил возраст американца — пятьдесят с хвостиком.

— Однако, Кейн, в двадцать один год вряд ли можно считать себя мальчиком.

— Он был в два раза старше меня, Брэм, и делал из меня мальчика. Я был… впечатлительным, да.

— Не понял. Что это значит — «впечатлительным»?

— Послушай, Брэм, в конце концов, я не потерплю, чтобы меня допрашивали. Да еще и в моей собственной гостиной!

Эта внезапная вспышка ярости показалась мне странной, но раз уж в последнее время запал моего друга стал короче, я мысленно велел себе быть осторожнее.

— Ну вот, вижу, настал мой черед извиняться перед другом. Прости, Кейн. Я думал, тебе, может быть, полегчает, если ты…

— В свое время, — сказал он, — все в свое время.

Видно, Кейн принял близко к сердцу мои расспросы: некоторое время мы сидели в напряженном молчании. Кейн рассматривал тыльные стороны своих ладоней, а потом наконец заговорил:

— Тогда, в семьдесят четвертом году, как ты знаешь, я жил в Ливерпуле, вел колонку театральной критики в «Городском крикуне» и, еще не встретил Мэри.

Я кивнул:

— Но ты уже свел знакомство с Генри Ирвингом?

— Да. Мой отзыв о его постановке «Гамлета» дошел до Генри, и он ответил мне приглашением на свое первое исполнение Принца в «Лицеуме». Это было в канун Дня всех святых, тридцать первого октября тысяча восемьсот семьдесят четвертого года.

Несмотря на мои попытки придержать язык, чтобы дать говорить Кейну, нетерпение подстегнуло меня сказать, что мне известно о присутствии Кейна на той премьере, после которой он впервые ужинал с Генри.

— Но ты не знаешь, что онсопровождал меня.

— Тамблти?

На это Кейн лишь закрыл глаза и вздохнул в знак согласия.

— Ты совершенно прав, — сказал я. — Об этомя не знал.

Как странно, что Генри ничего мне не рассказал. Наверняка он помнит о встрече с американцем в компании Кейна, пусть даже и четырнадцать лет тому назад. Не был ли то крючок, на который Тамблти подцепил Генри, а потом и намотал доверчивого Губернатора на леску. Генри — актер, в конце концов, его можно купить за комплимент, а я сам слышал, как красноречив может быть Тамблти, когда ему это нужно.

— Да, — продолжил Кейн, — Генри знает этого человека почти столько же времени, сколько и я, — Фрэнсис прибыл в Ливерпуль в июне, менее чем за четыре месяца до представления «Гамлета» в тот Хэллоуин.

— Откуда…

И поскольку меня раздражало, что он называл американца по имени, я добавил, словно это нуждалось в уточнении:

— Откуда приехал Тамблти?

— Вроде бы из Нью-Йорка, но… он, Тамблти, — Кейн все-таки стал называть этого человека так же, как я, — всегда был путешественником. Или, вернее сказать, бродягой.

— А были у вас общие друзья? Это они познакомили тебя с ним?

Это, увы, прозвучало как грубый намек на то, что Кейн навязал мне Тамблти.

— Нет, — решительно заявил Кейн. — Мы познакомились по объявлению.

Недоумение на моем лице, должно быть, само по себе было вопросом, так что Кейн подтвердил:

— Да, по объявлению. В газете.

— Но конечно, не по объявлению о пресловутом средстве от прыщей?

Несмотря на пристрастие к причудливым одеяниям, которое он, похоже, разделял с Тамблти, я бы не назвал Кейна слишком уж помешанным на внешности.

— Наверно, могло бы быть и так, — пожал он плечами. — Но нет, то было объявление, в котором предлагалось… Нет-нет, Брэм, давай я сначала вернусь назад и скажу, что в двадцать один год я уже был нездоров. Тогда, как и сейчас, моя способность к наслаждению за рамками обыденности зависела от мучительных капризов темперамента, но тогда мне казалось, что это можно исправить. Я думал…

Он умолк и молчал долго, пока я не попросил его продолжать.

— Я думал, — признался он наконец, — что причинил себе вред из-за тайных привычек.

— Ты имеешь в виду самоудовлетворение? Кейн, дружище, успокойся! Такие мысли приходят в голову многим молодым людям.

В других обстоятельствах эти слова, произнесенные между двумя глотками чая, сопровождались бы ухмылкой. Но не сегодня.

— Но что же мог предложить в связи с этим медик? Да еще в печатном объявлении?

— Консультации, проводимые в частном порядке… Своего рода терапию.

— Своего рода, конечно, — буркнул я, заслужив сердитый взгляд Кейна. — И ты обратился к этому… терапевту?

— Да.

Кейн заерзал на месте, как преступник на скамье подсудимых.

— Терапия, состоявшая из…

Но тут я вспомнил о своем прошлом барристера и решил не перебивать, дав Кейну возможность выговориться самому, не спеша, преодолевая мучительный стыд, что только добавляло ему мои симпатии.

— Тамблти, — сказал он, — приехал из Америки, уже имея определенную репутацию. [145]Там он был известен как «знаток индейских трав», и на самом деле многое из того, что он прописывал, обладало целебными свойствами. Это я могу подтвердить. Так же поначалу действовало на меня и его общество. Когда после второй консультации мы удалились в его комнаты и он сказал, что ищет себе спутника для путешествий, эта мысль показалась мне заманчивой, хотя и ненадолго. Тебе хорошо известно, что тогда я чувствовал себя в Ливерпуле так, как будто завяз в трясине. Жизнь словно остановилась, хотя я ощущал в себе внутренний мотор достаточной мощности, чтобы покорить если не весь мир, то уж Лондон точно. Чего мне не хватало, так это горючего.

Среди литературных друзей всегда рискуешь наткнуться на метафору, и теперь я, в свою очередь, взял иголку и нитку нашего разговора, чтобы сделать свой стежок.

— Ненадолго, говоришь? А что отбило у тебя интерес к роли компаньона?

Пока Кейн вздыхал, кряхтел да охал, я снял сюртук.

— Позвони, чтобы принесли воду, хорошо, Кейн? И немного виски, чтобы она была не такой сухой.

Эту просьбу он выполнил охотно, поскольку она давала ему отсрочку, чтобы собраться с духом. Слегка плеснув в бокалы, мы возобновили беседу:

— Ты спрашиваешь, что отбило у меня охоту путешествовать с ним вместе? Пожалуй, его комнаты или, вернее, их содержимое.

— А оно представляло собой?..

— Право же, Брэм, не превращай замок Гр и ба в Малую судебную сессию.

— Прости. Продолжай.

— Спасибо, я продолжу.

К счастью, он заговорил быстрее:

— Во-первых, я должен сказать, что Тамблти тогда — и, может быть, до сих пор — представляет собой весьма колоритную фигуру. Он был привлекательным человеком, несмотря на вызывающую манеру одеваться и такое же поведение. Когда я впервые увидел его на улице в Ливерпуле, он сидел верхом на белой лошади и вел за собой целый собачий выводок.

— Черт бы их подрал, этих его шавок! — выругался я.

— Значит, они по-прежнему у него?

— Две точно. Они нагадили в костюмерной «Лицеума».

— Должно быть, Генри это взбесило? Архиепископ легче бы перенес наличие грязи в Кентерберийском соборе, чем Генри в своем «Лицеуме».

— Ее обнаружили в гардеробной — костюмерша вляпалась. Но я даже не стал говорить об этом Генри, ибо в настоящее время он одурачен и перепоручил Тамблти руководство театром и «Бифштекс-клубом». Теперь, если ты там обедаешь, то обедаешь с Тамблти. До последнего времени, во всяком случае… Я боюсь, что Генри даже выдал ему ключ.

— «Боюсь»? — повторил Кейн. — Я должен задать этот вопрос, Брэм. Это твое «боюсь» просто фигура речи или ты действительно боишься, что у Тамблти есть собственный ключ?

— Кейн, я не склонен к пустым словесным выкрутасам, — отозвался я не без раздражения. — Да, я боюсь.

— Я не хотел тебя обидеть. Дело вот в чем: я сам боюсь этого человека, и не без причины. Теперь, очевидно, и у тебя есть для этого резоны. Я могу лишь гадать, какие именно.