Она постучала по своему уху:
— Прошу прощения, сэр… Я лишь хотела сказать, что слово «положено» больше в ходу у лавочников. А у нас тут, знаете ли, не слишкомпочитают правила.
— Возьму на заметку, мадам… Позвольте поинтересоваться: ваш сын сегодня дома?
— Он где-то здесь… — сказала она, прищурившись в темноту, — но, боюсь, если вы хотите поговорить с Ас-каром или, вернее, послушать его, вам придется пробираться сквозь толпу его многочисленных поклонников. До меня дошел слух, что целая стая ваших соотечественников, ваших concitoyens, явилась сюда, едва сойдя с корабля, прямо с причала у Челси-бридж, в поисках моего сына и…
Никогда раньше я не видел, чтобы кто-нибудь поворачивался на каблуках и уходил, пока Сперанца продолжала говорить, но Тамблти это сделал.
— Ну и ну… — выдохнула она.
Я извинился, сказал, что не могу отвечать за этого человека, и, склонившись поближе, доверительно добавил:
— Кейн просил меня позаботиться о его друге, во всем ему потакать, но сам с тех пор как сквозь землю провалился. От него ни слова.
— Как необычно для Кейна.
— Действительно, — подтвердил я, после чего повисло молчание.
Прервала его Сперанца.
— Но ведь вы, Брэм, — она поманила меня к себе своим окольцованным пальцем, — прекрасно знаете, что вам нет нужды извиняться передо мной, отныне и до моего последнего дня. Ваша доброта и ко мне, и к моему покойному мужу не забудется никогда.
Я кивнул и поклонился, а потом оказал леди любезность, вернувшись к ее любимой теме.
— Вы говорите, что Оскар сегодня здесь?
— Да, здесь, что и объясняет, как я думаю, нынешний ажиотаж. Со времени его успеха в Америке за Ас-каром по пятам таскаются толпы, причем «Панч» без зазрения совести печатает сообщения вроде: «М-р Оскар Уайльд подстриг волосы». Сущий бред!
— Но вам ведь это нравится, миледи.
— Да, черт побери… Но разве не может мальчик уделить минутку своей овдовевшей матери? Он все время в компании этой миссис Лэнгтри. [103]Вон, вон она!
Сперанца кивнула в сторону стайки дам, но, поскольку салон был освещен не слишком ярко, я не смог разглядеть ту, о которой она говорила.
— Не могу понять, почему эта особа предпочитает розовато-лиловый цвет. Ей бы следовало поменьше привлекать внимание, а не выставлять себя напоказ. Куда уж дальше — разве что нацепить розовые ленты! Позор, да и только.
Я улыбнулся в знак согласия, хотя сам бы розовых лент не заметил, да и пристрастись к ним сам принц, я не придал бы этому значения.
— И если мой Ас-кар не ходит под ручку с миссис Лэнгтри или не крутится среди этих… развеселых друзей, которых неизвестно где находит, то ему приходится отбиваться от целой толпы бездельниц, мечтающих, что рядом с ним их заметят и в «Женском мире» появятся несколько строк: «Миссис Блэк очень хорошо выглядела в зеленом, а миссис Грин — в черном». Говорю вам, Брэм, это уж чересчур. Просто ужас!
И тут я понял, что печалит Сперанцу: растущая известность Оскара, которую она планировалаи ради которой подчас плела интриги, лишала ее общества сына. Она ревновала его к свету, ко всему миру. Я-то опасался худшего, ибо Сперанца находилась в стесненных обстоятельствах, из-за чего очень страдала, и не упускала случая позлословить насчет своих многочисленных creditori. [104]
С облегчением узнав, что в прочих отношениях у леди Уайльд все благополучно, а Тамблти взял след Оскара, я решил было удалиться, но Сперанца стала уговаривать меня остаться.
— Непременно поздоровайтесь с моим ирландским поэтом, мистер Стокер, где бы он ни был. Он говорит, будто знает вас по колледжу Святой Троицы, если мне память не изменяет… А вот и он, прислонился к каминной полке.
Она кивнула в сторону высокого молодого человека, стоявшего в конце комнаты, явно слишком молодого, чтобы учиться в одно время со мной.
— У него удивительно красивый лоб. Уверена, литературный мир обязательно заговорит о нем. Но только не забудьте сказать ему, чтобы не сутулился. В конце концов, это его кости и он должен нести их бремя.
Она подманила меня поближе и добавила:
— Его зовут Йейтс, и он провел нос к носу с Констанцией Оскара целый час. Вы ведь расскажете мне, о чем они беседовали, правда, Брэм? Заметьте, я вовсе не хочу совать нос в чужие дела. Просто беспокоюсь о нашей Констанции. [105]
Йейтс, сказала она? Ах да, за те долгие минуты, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату, я вспомнил: должно быть, это сын Джона Батлера Йейтса, учившегося в Тринити-колледже несколькими годами раньше меня. Мы уже давным-давно утратили всякую связь друг с другом, но, подойдя поближе к занятой разговором парочке, я узнал молодого человека, которого встречал почти десять лет тому назад. В самом начале моей работы на Ирвинга старший Йейтс привез сына в «Лицеум», предварительно прислав письмо и сообщив, что юноша — Биллиам, так, кажется, он его называл — очень любит Шекспира. Насколько помню, я тогда договорился о ложе, а также о том, чтобы отец и сын встретились потом с мисс Терри. Йейтс-младший, тогда ему было лет тринадцать, оказался невосприимчив к чарам этой леди, но с той поры он основательно подрос, а если даже несколько сутулился — верно, было такое, — то не настолько, чтобы ему стоило об этом напоминать.
— Сэр, — сказал я, протягивая руку, — я знаю вашего отца. Никогда Тринити-колледж не видел таких людей — некоторые рисуют, другие умеют произносить речи, но мало кто делает и то и другое так хорошо, как он. Я знаю и вашу прелестную собеседницу, хотя вы так сосредоточенно с ней разговариваете, что мне не хотелось бы вас прерывать. Пожалуйста, скажите, и вы, и она, что прощаете меня.
Разумеется, я был прощен и осыпан всяческими любезностями, но некоторая напряженность все-таки ощущалась: так люди, страдающие артритом, чувствуют, что будет дождь. Я действительно прервал какой-то важный разговор и, поняв это, решил откланяться и следовать дальше своим курсом. Это радовало хотя бы потому, что Тамблти я уже некоторое время не видел и, соответственно, мог ускользнуть от него, не нарушая приличий. Однако стоило мне заговорить о своем уходе, как Констанция, дорогая, нежная Констанция Уайльд, прервала меня.
Переглянувшись с Йейтсом, она сказала, что они ждали, когда же леди Уайльд наконец направит меня к ним, о чем она, Констанция, ее просила.
Ну и ну, уж не составили ли женщины — коварная Сперанца и хитрая Констанция — какой-то заговор?
На этот вопрос ответил Йейтс:
— Мистер Стокер, для нас с миссис Уайльд разговор с вами был главной задачей сегодняшнего дня, во исполнение каковой мы и воспользовались помощью леди Уайльд.
Он взирал на меня сквозь круглые очки, придававшие ему сходство с совой. Прядь черных волос падала на лоб, который Сперанца считала вместилищем великого ума. Я же увидел лишь отражение в сыне отца и, возможно, потому, что из-за этого почувствовал себя старым, ответил слишком резко:
— Что вы имеете в виду, сэр? Я привык говорить просто даже по субботам. Буду вам обязан, если и вы последуете моему примеру.
— Брэм, — успокаивающе сказала Констанция, — мы хотим поговорить с вами. Приватно.
Чертовски странно. Я не удержался от замечания, что приватность вовсе не самая характерная особенность субботних салонов Сперанцы, но Констанция решительно взяла меня под руку и повела из комнаты. Биллиам пошел следом. Мы прошли через холл, увидев на лестнице Уайльда, разглагольствовавшего обо всех и всем. Он выглядел таким, каким я видел его в последний раз и каким он выглядел на многочисленных фотографиях, отягощавших стены дома его матери. Тамблти в толпе его восхищенных поклонников не было, и я, не увидев американца, с радостью решил, что и он не увидел меня.
Войдя (подумать только, в буфетную!), мы немало удивили Бетти, прикладывавшуюся к бутылке. Она спешно ретировалась, оставив после себя запах сливовой настойки.
