И он рассмеялся, но не слишком весело. Мы смотрели в глаза друг другу, словно два кота, сцепившихся на крыше. И Билл по-прежнему держал свой палец у меня перед лицом.

— Ты понимаешь, что я тебе втолковываю? — спросил он наконец.

— Она тебе не позволит себя завалить, — ответил я, и каждое слово было пропитано ядовитой желтой желчью.

Билл глубоко вздохнул и прикусил губу.

— Да она этого вовсе и не хочет, ты, засранец. А хочет она… — тут его палец внезапно ткнулся мне прямо под грудную кость, — тебя! Тебя она хочет. Понятно?

— Ничего подобного! Не хочет! — Я слышал, как мой голос срывается на крик. — Она меня избегает, как прокаженного! Я уже вполне могу ходить с гребаным колокольчиком, как беглец из лепрозория! А вот ты — она все время липнет к тебе, не так ли?

— Да, а знаешь, о чем она все время со мной разговаривает? Каждый божий день? О тебе. Хренов Пэтч то, хренов Пэтч сё — и дальше в том же духе. И я даже рад, что ты стал такой бедненький и несчастненький, поскольку сам превратился в такого, как ты. А Анна, прекрасная Анна, еще более несчастна, чем мы оба, вместе взятые! Да я с ума схожу, Пэтч! А моя жизнь… Я живу словно под огромной черной тучей, которая вытягивает из меня все соки, и так день за днем. И наполняет вместо них горестями и печалями.

Голова моя шла кругом, а тяжесть выпитого перед этим вина словно пригвождала к палубе. Мне уже больше не хотелось слушать Билла. Я был не в силах вынести все, что он хотел мне сказать. Потому что если он прав, то мое собственное поведение… Я попытался прочистить мозги и сфокусировал взгляд на лице Билла — впервые за последние недели. Я чувствовал себя совершенно вымотанным. Все мрачные настроения, терзавшие меня последнее время, вдруг куда-то исчезли, будто уксус из разбитого бочонка. Я снова был самим собой, снова чувствовал свое тело, свою кожу, словно вновь надел давно заброшенные одежды. Меня немного подташнивало, и, к своему стыду, я понимал, что все последнее время вел себя как полный дурак, круглый и неисправимый идиот, не заслуживающий прощения. Ободранная ладонь горела, но я снова ухватился за фалинь и принялся тянуть. Я не мог взглянуть на Билла и вместо этого забубнил, глядя, как баркас весело сопротивляется моим усилиям.

— Да вовсе она меня не хочет, братец. Но спасибо, что ты так говоришь. Это… в любом случае очень благородно с твоей стороны, так что я у тебя в долгу…

Билл тяжко вздохнул. И высунулся далеко за леер ограждения, так что я поневоле встретился с ним взглядом.

— Послушай, — сказал он. — Я не представляю — да мне и плевать, пойми ты наконец! — что там между вами произошло, бедные вы мои, несчастные. Но я немного знаю женщин и уверен, что тут просто какое-то недоразумение. Или, скорее, нечто большее, чем просто недоразумение, это я тебе точно говорю. Анна вовсе тебя не ненавидит. Все дело в том, что она абсолютно уверена, будто ты ее презираешь, и эта язва терзает и грызет ее все время. И очень хорошо, что она и тебя грызет!

— О Господи! — простонал я.

— Ты с ней с самого Бордо отвратительно обходился, после той вашей схватки.

— Да нет, это она была совершенно холодна со мной! С того момента, как подошла ко мне, вся в крови, а я в то время пытался отмыться… — И тут внезапно мне все стало совершенно ясно. Я стукнул по фальшборту обоими кулаками, и баркас снова отпрыгнул назад, в кильватерную струю.

— Ага! Тебя обуяло отвращение!

— Нет!

— Все попятно. От нее воняло, она была в крови и все такое прочее. Но это… — Теперь он улыбался. — Это единственное, что я могу понять. Она же… она же принцесса, черт побери! Пэтч, да она же по уши в тебя влюблена, ты, бездарный дартмурский трахатель овец! Вот в этом, братец, и заключается самая величайшая тайна!

Кажется, я чуть не задушил Билла в своих объятиях, а его рубаха совершенно промокла от моих горячих слез, но у него хватило добрых чувств промолчать, разве что перекрыть поток моего искреннего раскаяния. Думаю, именно тогда он, в моем понимании, полностью воскрес из небытия, и когда мы наконец подтянули баркас и закрепили его у борта «Кормарана», то уже вовсю болтали и смеялись, словно две беззаботные пташки.

Я почти не помню, как мы пришвартовались среди серых мраморных домов Пизы и как Джанни тут же свалил на берег и растворился в толпе. Жилю пришлось вытаскивать нас с кормы, прервав наше с Биллом веселье, — он велел нам вооружиться и надеть лучшее платье. Настало время выяснить, что нас ожидает на берегу. Нам явно предстояло нечто таинственное и серьезное, это было прямо-таки написано на напряженных лицах капитана и Жиля. Они нервно расхаживали по палубе, как две огромные гончие, ожидающие, чтобы их спустили с поводков, и сидели погруженные в себя и молчаливые, пока мы гребли к кишащим народом набережным Пизы. Я немного удивился, когда капитан нахлобучил на голову Билла старую и грязную походную шляпу и отправил его вперед.

Я чуть не оглох от шума и суматохи этого города и здешнего народа — они трещали как скворцы и все время суетились: покупали и продавали, бегали и обнимались. Поспешно пересекая площадь Сатро dei Miracoli [60], я, видимо, должен был полюбоваться мраморным кафедральным собором и старым, полуразвалившимся зданием, окруженным строительными лесами, — его то ли ремонтировали, то ли сносили. Но я был слишком счастлив — я, который целую вечность, полную горечи и злобы, не видел и проблеска радости, — а Жиль и капитан шагали так быстро, минуя все эти чудеса, что мы очень скоро оказались на узеньких улочках позади них. Близилась ночь, повсюду зажигали лампы и фонари, когда мы нырнули под арку, увитую цветущими растениями, и пошли вверх по кончающемуся тупиком переулку к дому в самом его конце. Это оказалась таверна, и над ее дверью торчали три вырезанных из дерева ворона. На пороге возник Джанни и кивнул в ответ на заданный шепотом вопрос Жиля, скользнул мимо нас и пошел вниз по переулку. На пороге мы задержались, поскольку Жиль все смотрел в переулок, пока не убедился, что там нет ничего подозрительного. Он кивнул капитану, и тот повел Билла внутрь.

— Подожди здесь, Петрок. Таверна нынче закрыта для всех, кроме нас. Если кто-то попробует войти, вытаскивай меч и зови на подмогу. Мы тут долго не задержимся.

Я остался присматривать за закрытой дверью и ломать голову, почему на роль охранника выбрали именно меня. «Может, потому что стал таким крутым убивцем?» — подумал я кисло. Стало совсем темно, и факел, горевший у входа в переулок, отбрасывал странные тени сквозь листья вьющихся растений. Вокруг было тихо, хотя мы находились в центре многолюдного города. Я сжал рукоять меча и небрежно прислонился к дверному косяку, стараясь принять храбрый вид. На узкой улице, за увитой растениями аркой, то и дело раздавались шаги, то в одну, то в другую сторону, и мелькали силуэты проходивших мимо людей. Несмотря на несколько взвинченное состояние, я пытался отгадать, кто там ходит. Рабочий? Знатная дама или монашка? На этой улице то и дело слышались шум и топот, а потом на несколько минут вновь устанавливалась полная тишина.

И именно в такой вот момент затишья я услыхал чьи-то приближающиеся шаги, тяжелые и уверенные. Наверное, солдат, решил я, но тут шаги стали легкими. Может, какой-нибудь юрист? Я, естественно, не имел ни малейшего понятия о том, ходят ли юристы более легким шагом, чем, скажем, уличные торговцы, но мне нравилось так думать, и я развлекал себя от безделья, когда шаги вдруг замерли. Я удивился и вроде заметил темную фигуру прямо под факелом. А потом фигура пересекла переулок и будто бы прижалась к стене. Я напряг глаза и, кажется, разглядел там некую тень. Может, кто-то наблюдал за мной, а может, там вообще никого не было. Я осторожно проверил, легко ли меч выходит из ножен. Но чем больше вглядывался, тем меньше видел, хотя уже не сомневался, что кто-то на меня оттуда смотрит. В конце концов, ничего больше не различая, я шагнул в ту сторону. В тени тут же что-то мелькнуло, и некто бросился назад на улицу. Шаги затихли в отдалении, и я отпустил рукоять меча. Ладонь стала влажной от пота. Я уже в сотый раз задавался вопросом, что же там происходит, в таверне. Но вороны молча смотрели на меня со своего железного насеста.