Я был в ужасе. Дьякон, к тому же весьма молодой, должно быть, находился в ризнице и слышал наш с сэром Хьюгом разговор. А я был так увлечен, что и не заметил, как он тихонько подобрался ко мне сзади. Он, видимо, решил, что я обычный вор и самый распоследний из безбожников и святотатцев.

— Я исполняю приказание епископа, — запинаясь, ответил я.

— Епископа? Что у тебя общего с епископом, мальчик?! — Если раньше дьякон выглядел просто шокированным, то теперь он явно разъярился.

— Я пришел сюда с сэром Хьюгом де Кервези, дворецким его преосвященства. Он просил меня принести ему ковчежец с десницей святой Евфимии. Она нужна епископу.

— Нет тут никакого дворецкого! — заявил дьякон. Да и я, посмотрев поверх его плеча, никого не увидел. Видимо, сэр Хьюг присел где-то на лавку.

— Он не хотел сам подходить к алтарю, хотя имеет разрешение, — в отчаянии стал объяснять я. — Епископу нужна эта рука. А я — Петрок из Онфорда, приехал сюда из Бакфеста в Девоне и теперь учусь здесь, в соборной школе. Пожалуйста, — продолжал я, чувствуя, что сейчас заплачу как несчастный ребенок, — я вовсе не хотел ничего плохого. Сэр Хьюг может за меня поручиться.

— Будь он проклят, этот сэр Хьюг! — рявкнул дьякон. — Давай сюда руку!

— Пожалуйста, сэр, это чистая правда!

— Давай сюда руку, а я сейчас кликну стражу. Тебе бы не следовало примешивать епископа к своим лживым выдумкам, мальчик! И ты понесешь заслуженную кару за то, что натворил!

Я уже собирался отдать ему реликвию, когда заметил, как в глубине нефа что-то блеснуло. И вот, пожалуйста, перед нами предстал сэр Хьюг. Стоит, опершись о крестную перегородку.

— Давай, Петрок! Епископ ждет нас, — позвал он.

Я с торжеством посмотрел на дьякона.

— Вот и сэр Хьюг!

Но тот лишь яростно уставился на меня в ответ. Потом все же произнес:

— Я вижу лишь соучастника преступления. К тому же наглого. Пошли со мной, — вдруг скомандовал он, ухватил меня за капюшон и потащил по проходу.

Мы уже преодолели половину пространства между престолом и перегородкой, когда он вдруг ослабил свою хватку и остановился. Потом обернулся ко мне, и выражение его лица изменилось. Ярость исчезла, сменившись явным сомнением.

— Это ведь сэр Хьюг де Кервези, — сказал он мне.

— Я знаю, — кивнул я. — Спросите у него, пожалуйста, и сами увидите, что я говорю правду.

Дьякон, топая по изразцовому полу, направился к перегородке. Я пошел следом. Он был довольно высок ростом и, наверное, лет на десять старше меня. Теперь, когда он немного успокоился, я заметил, что лицо у него вообще-то доброе, хотя и очень усталое. Ну конечно, долгие часы, проведенные в холодном помещении, решил я, да и кто знает, с какими демонами он сражался в своих молитвах. Я уже не чувствовал к нему такой враждебности.

Сэр Хьюг ждал нас. На губах его играла несколько натянутая улыбка. После блеска и роскоши алтаря зеленый дамаст его платья смотрелся обычной дерюгой, но лицо светилось почти таким же благородством — и было столь же невозмутимым, — как лики каменных изваяний, что со всех сторон взирали на нас. Глаза его не мигая следили, как мы приближаемся, дьякон и я.

— Мастер дьякон, — надменно сказал он, полностью меня игнорируя, — вы ведь знаете, кто я, не так ли?

— Да, милорд, — отвечал тот. Теперь настал его черед запинаться. — Я обнаружил этого мальчика, когда он брал нечто с алтаря, и решил, что поймал вора. Теперь вижу — он сказал правду, и сожалею, что плохо о нем подумал.

— Ладно, не важно, — заметил сэр Хьюг и вдруг одарил нас широкой белозубой улыбкой. — Имею честь говорить с Жаном де Нуанто, верно? Ваш дядя сражался при Хаттине [10], не так ли?

— Да, милорд. Точно так. Я просто поражен, что вам известно мое семейство.

— Брат Жан, помните, что я приближенный епископа. А наш юный друг Петрок вас чем-то оскорбил?

— Что вы, милорд, никоим образом, — отвечал дьякон, кладя мне руку на плечо. — Хотя, боюсь, я напугал его. Но конечно же, я и не собирался вмешиваться в дела епископа.

Сэр Хьюг рассмеялся:

— Все пугают бедного Петрока — такая уж, видно, его судьба. Но он, конечно, простит вас. А кроме того, его участь вот-вот должна перемениться.

Пока они обменивались репликами, я стоял между ними, все еще сжимая в руках золотой ковчежец. И радовался, поскольку Жан, дьякон, более или менее извинился передо мной за то, что напугал до полусмерти, а поскольку он казался мне теперь приятным человеком, я был вполне готов простить его, хотя и предпочел бы, чтобы сэр Хьюг не делал этого за меня. И что это он имел в виду, говоря о перемене моей судьбы?

Теперь рыцарь и дьякон свободно беседовали. Сэр Хьюг задавал вопросы о службах в соборе, Жан де Нуанто с готовностью отвечал. Потом сэр Хьюг вроде как снова обратил внимание на меня.

— Мы же задерживаем вас, а ведь епископ ждет! — воскликнул он и спросил дьякона: — Вы не проводите нас до дверей?

— С радостью, — ответил тот и, помолчав, осведомился со смущенной улыбкой: — Это, конечно, совершенно не мое дело, но такая уж у меня проклятая любопытная натура. Не скажете ли, для чего епископу понадобилась рука святой Евфимии? Мне, вероятно, придется объяснять ректору, куда она подевалась.

— Нет ничего легче, — ответил сэр Хьюг. И дружески протянул дьякону руку, а тот улыбнулся еще шире, ожидая, что дворецкий вот-вот посвятит его в какую-то тайну.

Но вместо этого сэр Хьюг ухватил дьякона за ворот его одежды и подтащил к себе так быстро, что голова его запрокинулась. Он вскрикнул, когда рыцарь ударил его коленом между ног, прямо в пах. И тут же начал оседать, но сэр Хьюг удержал его левой рукой, обхватив за плечи, и повернул лицом ко мне — а я стоял, окаменев, и мир вокруг нас будто исчез, стертый этим молниеносным всплеском насилия. Жан де Нуанто висел в руках сэра Хьюга, задыхаясь и хватая ртом воздух. А рыцарь смотрел мимо его трясущейся головы прямо в мои глаза. Мне показалось, что я провалился в ледяную воду. А потом я увидел длинное лезвие — Шаук уже был в правой руке рыцаря. Он позволил телу дьякона опуститься ниже, пока подбородок не зацепился за его согнутую руку, а из ворота не показалась шея, длинная и бледная. Быстрым движением — так зимородок бьет клювом рыбу — он вонзил Шаук глубоко в шею дьякона и взрезал ее поперек.

Раздался ужасный свистящий звук, и кровь дьякона хлынула из раны толстой, мутной струей, ударившей меня прямо в грудь. Я попятился, глаза жгло от соленой крови, она была у меня во рту, в волосах, стекала за ворот сутаны. В воздухе стоял густой запах, солоноватый и железистый, я поперхнулся и бросился бежать, тряся своей мокрой от крови сутаной, и капли, катившиеся по спине под мышки, стекавшие между ногами, жгли мне кожу. Умирающий на руках сэра Хьюга издал последний слабый вздох, закончившийся жалким всхлипом. Я видел, как сквозь красный туман, что рыцарь еще держит дьякона за нижнюю челюсть и вес мертвого тела все больше разрывает вспоротое горло, превращая рану в огромный кратер, из которого лезут наружу ранее скрытые там таинственные внутренности — белые, желтые, красные, — словно узоры инкрустации на ступенях алтаря. Мне показалось, что огромная дыра между головой и торсом растягивается, будто кусок теста в руках пекаря, и я продолжил свой бег прочь по нефу, полуослепший, оскальзываясь на каплях стекавшей с меня крови. А позади гремел голос сэра Хьюга, эхом отдаваясь от погруженных в тень стен и потолка. И его оглушительный хохот, довольный и радостный.

— Стой! — кричал он, явно удовлетворенный. — Вернись, Петрок! Что же ты натворил? Что заставило тебя совершить столь ужасный поступок?

Глаза жгло от попавшей в них соленой крови дьякона, а моя собственная кровь толчками била мне в уши, когда я выбежал сквозь западную дверь на плиты Кафедрал-ярда. Было еще не очень поздно, вокруг ходили люди — клирики, бегущие с поручениями, прохожие, прогуливающиеся под ручку с друзьями или возлюбленными. В голове у меня билась единственная мысль о бегстве, и я бросился к первому встречному, размахивая руками и во всю мочь зовя на помощь. Но прохожий — какой-то торговец — смотрел на меня разинув рот, — этакая пародия на удивление и шок, словно я грозил ему кинжалом. Потом повернулся и помчался прочь, голося на бегу что-то невообразимое.