— Вот я тебя и поймал, Петрок! — прошипел сэр Хьюг де Кервези, опускаясь на колени рядом со мной. Его колено уперлось мне в спину, и я вскрикнул от боли. — А ты, оказывается, крепкий малый, мой юный священничек, — продолжал он, тыча меня лицом в камни мостовой. Я почувствовал, как в носу что-то лопнуло и по подбородку и горлу потекла кровь, капая на землю. — Я знал, что ты наверняка направишься домой, — продолжал он ласково-язвительным тоном. — Правда, твой библиотекарь несколько сбил меня с толку… Но остальные… бывшие твои братья оказались не столь упорными, как брат Адрик. Они ведь всегда шпионят друг за другом. И этот жирный, как его? Томас? Или Тобиас? Он и проговорился, что Адрик иногда встречается с одним французским собирателем редкостей в таверне «Лебедь» в Дартмуте. Чудная получается компания: собиратель редкостей, беглый убийца и украденная реликвия — и все сразу становится на свои места. Всего-то небольшая утренняя прогулка верхом по чудесным местам — и вот я здесь. — Он ударил меня ладонью по правому уху, и я содрогнулся от жуткой боли. — А теперь давай сюда эту руку! — И он ударил меня по другому уху, уже и без того ободранному. — Давай ее сюда. Я все равно тебя убью, но если ты заставишь меня копаться в твоих грязных одежках, я сперва отрежу тебе яйца и заставлю их сожрать!

— Не надо! — промычал я. Рука впивалась мне под ребра, прямо в желудок, ввинчиваясь в тело. — Переверните меня. Она тут, подо мной!

Он рывком перевернул меня на спину и сказал, спокойно опускаясь на корточки рядом:

— Быстрее, парень! Доставай! — Сэр Хьюг взмахнул рукой у меня перед лицом, и я увидел, что он уже обнажил свой нож, у которого, насколько я помнил, было собственное имя. Ножны он небрежно отбросил в сторону. И прижал кончик клинка к моему животу, свободно придерживая ладонью. Я не смел дышать — а вдруг нож воткнется прямо мне в кишки? Медленно-медленно я засунул руку под котту и ухватил сверток. И тут вспомнил жалкую черную ручонку, заключенную в золотой ковчежец. И меня затопило чувство ужасной грусти.

— Почему вы выбрали именно меня, сэр Хьюг? — спросил я сквозь пузырящуюся на губах кровь. — Зачем рассыпали тогда свои монеты мне под ноги?

Он наклонился ниже и чуть усилил нажим на свой нож.

— Все на свете имеет свой смысл, не так ли, Петрок? Все эти молитвы, все жертвы… Но сами мы — всего лишь мешки, набитые костями, мясом и кровью, а что мы делаем друг с другом, не имеет ровно никакого значения. Может, теперь ты это уже понял. Но даже если нет, то скоро поймешь. Совсем скоро.

— Но почему именно я? — прохрипел я, сглатывая кровь.

— Бог ты мой! До чего ж ты мне надоел, проклятый школяр! Да просто мне захотелось поглядеть, сможешь ли ты убежать, когда тебя прижмет, или сразу ножонки откажут. Это как гоняться за конем или собакой. А теперь кончай дрыгаться, малыш. Будешь сопротивляться, я тебе еще больнее сделаю!

Глядя прямо в его лицо надо мной, видя эту его гладкую и блестящую кожу, рот, раскрытый в полуулыбке, я понял, что мне надо делать. Это просто здорово! А потом — будь что будет. Я уже извлек десницу святой Евфимии из дамастового платка. Ухватив руками за холодное запястье, я ударил ею резко вверх, прямо в лицо этому проклятому рыцарю. Золотые пальцы, застывшие в благословляющем жесте, угодили сэру Хьюго в переносицу и скользнули вбок, воткнувшись в правый глаз. Я почувствовал, как глазное яблоко секунду сопротивлялось нажиму, а потом лопнуло и кончик указательного пальца святой Евфимии уткнулся в кость.

Сьёр де Кервези издал жуткий ухающий звук. Более жуткий, чем издавали лисы возле Кэптона, глуше и отчаяннее — совершенно нечеловеческий. Спина его конвульсивно выгнулась, он рванулся назад. Я помахал ему ковчежцем и сказал:

— Te absolvo [25].

Потом попытался откатиться в сторону, но тут рыцарь ударил меня правой рукой, в которой был нож, и я почувствовал как ледяное острие вонзается мне в плечо. Улица закачалась перед глазами, все вокруг поплыло и затянуло меня во мрак. Последним, что я запомнил, было как он поднялся на колени и его целый глаз сверкнул из-под кровавой завесы. Он снова вскрикнул, и, уже теряя сознание, я успел увидеть, как он, шатаясь, уходит прочь.

Меня разбудило тепло солнечных лучей на лице — это было отнюдь не то пробуждение, что наступает после доброго ночного сна, но внезапно обрушившийся на меня внешний мир: полное забвение, а в следующий миг шум, запахи, жар и головокружение. Я лежал на спине, подо мной было что-то мягкое. Я смотрел вверх, на небо ярко-синего цвета, и моей первой мыслью было, что я проспал много часов подряд, проспал начало занятий и в школе меня непременно здорово накажут. Потом я заметил, что все вокруг покачивается, и хотя голова у меня кружилась, как после хорошей пьянки, вызывающие тошноту подъемы и спуски проистекали откуда-то снаружи, а не только изнутри меня самого. Я стал оглядываться по сторонам, но острая боль в шее заставила меня прекратить это занятие. Я скрипнул зубами и повернул голову немного вбок. И увидел нечто. Ствол дерева, весь опутанный веревками. Нет, не дерево, скорее, высокий и толстый столб, на котором болталось огромное грязно-белое полотнище, надуваемое ветром. Это был парус. Сделав такое открытие, я резко поднялся и сел, и мое тело тут же восстало, отреагировав целым букетом приступов ноющей, острой и скребущей боли. Я слабо вскрикнул. Но, но всей видимости, был жив, так что сделал над собой усилие и еще раз огляделся.

Да, я оказался на корабле. Единственные суденышки, на которых я когда-либо плавал, были маленькие челноки — обтянутые кожей ивовые каркасы, — на таких ходят рыбаки по Дарту. Можете себе представить, в каком я пребывал замешательстве. Мне казалось, будто я нахожусь на плавучем острове из дерева. Я лежал на куче овечьих шкур, которая, как я успел заметить, еще здорово пахла дубильней. Палуба корабля простиралась передо мной на несколько ярдов, а за ней виднелось поднимающееся и опускающееся море. Позади палуба упиралась в стену, которая тянулась прямо к солнцу. Когда мои органы чувств пришли в норму, я увидел, что повсюду снуют люди, занятые делом — тянут за веревки, катят бочки, таскают мешки, скребут палубу. Ветер свистел в снастях, где-то внизу плескалась вода.

Голова болела, лицо тоже. Я осторожно ощупал себя. Уши были горячие и на ощупь распухшие, но я слышал. На лбу красовалась шишка размером с куриное яйцо. Нос онемел, и прикасаться к нему было ужасно больно: дышалось еще ничего, но попытки его наморщить оканчивались плачевно. Я ощупал его, очень осторожно — форма вроде не изменилась, правда, на переносице была приличная ссадина, и я даже почувствовал, как кость скребется о кость, и перед глазами поплыл серебристый туман, предвещая обморок. Но тут чья-то рука силой пригнула мне голову к коленям, и мир вновь обрел форму и цвет.

— Жив, стало быть, мастер Петрок? Очень рад, но не настолько, чтобы плясать от радости. Добро пожаловать на борт «Кормарана».

Говорил он чисто, но как-то странно. Был у него какой-то акцент, похожий на французский, но не совсем. Кажется, я слышал его раньше, но только где…

— Выпей-ка вот это. — И у меня перед носом появилась фляжка. Выбора особого не было, так что я отпил глоток. Жидкость оказалась густая и крепкая, похожая на выдержанный мед, насыщенная разными ароматами, но что это такое, я по вкусу не определил и сделал еще глоток, побольше. Стоявший надо мной человек засмеялся: — Нравится? Выпей еще. Тебе не повредит.

Мед уже бурлил у меня в крови, и чувствовал я себя гораздо лучше. Намного лучше, точно, это я понял, когда взглянул в лицо человека со странным акцентом.

Солнце стояло у него за спиной, и сначала я видел только свечение вокруг его кудрявых волос. Волосы были темно-каштановые, и лишь позднее я заметил, что в них здорово просвечивает серебро. Кудри обрамляли темное лицо с морщинами, чисто выбритое, со сверкающими графитово-серыми глазами, которые, казалось, пригвождали меня к палубе. Ястребиный нос, широкий, улыбающийся рот и очень белые на фоне загорелого лица зубы.