А я выучился читать. В монастыре маму обучили языкам — латыни и французскому — и, помимо того, заразили страстью к чтению. С отцом у нее ничего не вышло: он, хотя и не испытывал, подобно всем деревенским, страха перед книгами, все же был не самым прилежным учеником, полагая, что его заботы об овцах могут каким-то образом повредить написанному слову. Но мог часами сидеть у камина и наблюдать за мамой, когда она погружалась в жизнеописания святых и мучеников. Это зрелище, казалось, очаровывало и успокаивало его.
На маленького грамотея скоро обратили внимание в аббатстве — так бейлиф [15]сразу замечает клейменого каторжника. Я в своей полной невинности полагал, что стану таким же пастухом-овцеводом, как мой отец, но на самом же деле был избран для более высокой судьбы. Если б я только мог предполагать, что за участь меня ожидает, как бы тогда наслаждался каждым моментом той простой и незамысловатой жизни! Я обошел бы все окрестные холмы, понюхал каждый встречный цветок, кинул камень в любой попавшийся по дороге пруд. Однако ничего этого не сделал. А в возрасте десяти лет стал послушником.
Мама и отец, вероятно, пребывали в полной уверенности, что у них будут еще дети, если с такой готовностью отдали единственного сына в монахи. Но через год после того, как я покинул отчий дом, слегли в какой-то ужасной лихорадке и умерли почти в один день. Родители мамы тоже скончались, будучи в весьма преклонном возрасте, так что я остался один, если не считать братьев во Христе, живших в аббатстве. А поскольку религиозная общность сама по себе является семьей, я не испытал слишком уж сильного потрясения, когда умерли родители. Это было постепенное, медленное осознание тяжелой потери, и я по сей день поражаюсь, как сильно оно меня гнетет и терзает. Но я по-прежнему любил наши холмистые места и всякий раз, когда мне удавалось выскользнуть из аббатства, отправлялся бродить по полям Холн-Чейс, по берегу реки Дарт, там, где она течет через Хемберийский лес. В семнадцать лет я покинул этот райский уголок, чтобы продолжить учение под руководством учителей, открывших в те дни колледж в соборном городе Бейлстер, в одном дне пути верхом на восток от Бристоля. Само наше аббатство остается в моей памяти всего лишь смесью разнообразных запахов: свечного воска, вареной капусты, старого пергамента и кожи. У меня там был только один друг, к тому же очень необычный.
Брат Адрик — библиотекарь аббатства. Он был высокий и тощий, как скелет из гробницы, с острым носом и глубоко запавшими глазами, словно у горгульи. Он заинтересовался мной, думаю, потому, что меня влекли его бесценные книги, которые я поглощал с буквально волчьим аппетитом. Вряд ли Адрик принял монашеский обет, чтобы быть поближе к Богу или отмолить какой-то смертный грех. Он просто стремился к книгам и знанию. Однажды, вскоре после моего поступления в школу при аббатстве, он застукал меня подглядывающим в библиотеку через замочную скважину, и вместо того, чтобы пинком прогнать прочь, как я того ожидал, открыл дверь и позволил осмотреться. Отныне я всегда мог укрыться в библиотеке у брата Адрика — под жуткой внешностью вурдалака скрывавшего добрейшую душу — от монотонности монашеской жизни. Адрик вовсе не был так уж привязан к своим книгам — в отличие от других библиотекарей, которых я встречал: мертвенно-бледные создания с белесой кожей, словно у рыб из подземных пещер (я не раз видал таких чудищ), охраняющие свои логова, как василиск спрятанное сокровище. Мой друг любил побродить по окрестным селениям и полям, поговорить со встреченными по дороге людьми, расспросить их о местных традициях, старинных преданиях и древних верованиях, и вскоре я уже сопутствовал ему в этих «исследованиях», как он их называл. Он собирал странные факты и записывал их в толстенную книгу, которую никому другому читать не дозволялось. Но более всего привлекали его бесчисленные руины, коими полны наши пустоши: круги и ряды, выложенные из камня, курганы и могильные насыпи, нависающие над долинами, украшая по большей части вершины холмов. Я, конечно, знал о них от отца, поэтому Адрик ценил мое общество, так что это была не просто дружба. По моим сведениям, эти камни сложил волшебный народец — феи (исключая, конечно, те кучи, что явились работой самого дьявола). Адрик, однако же, придерживался иного мнения. Он верил, что эти пустоши когда-то заселили выходцы из Трои, ведомые Энеем, — после того как они бежали из своего горящего города, разрушенного и разграбленного греками. Один из этих троянцев — по имени Брут [16] — основал в наших краях город Тотнис, это было всем известно. Но, согласно теории Адрика, после того как Брут победил Гогмагога (одного из ужасных великанов, которые, как знает любой школьник, когда-то охраняли Британию), благодарное местное население отдало ему пустоши, чтобы он на них выстроил новую Трою. Думаю, Адрик искал доказательства, подтверждающие эту его теорию, чтобы переписать историю наших островов. И стать новым Готфридом Монмутским [17]и поставить Девон на принадлежащее ему по праву место в самом центре мира, в чем лично он и я, да и все остальные никогда и не сомневались.
Этот кропотливый поиск фактов о прошлом напоминает мне двух обезьянок, которых я видел однажды при дворе герцога: сидя на спинке трона, они копались в шерсти друг друга, выискивая вкусных блох. Вылавливая особенно крупный экземпляр, они тут же забрасывали его себе в рот и жевали в полном экстазе, а потом слегка шлепали подругу, словно в благодарность, что та приютила на себе столь дивное на вкус насекомое. Герцог и его придворные наблюдали этот спектакль, разражаясь хохотом и бурно проявляя свой восторг всякий раз, когда происходил ритуал принесения благодарности. Так весь мир смотрит на историков, в этом я давно убедился: спектакль, когда бедные, полуослепшие книжные черви выискивают самые горячие факты, — зрелище гораздо более занимательное, нежели сами явления.
Я не обезьяна и не ученый-схоласт, да и история у меня длинная, однако хотел бы предложить вам одну-единственную блоху, которую просил бы прожевать и оценить по достоинству, прежде чем продолжу свой рассказ.
Это было весной, в последний год моего пребывания в школе. Я сидел в библиотеке, пытаясь сосредоточиться на толкованиях Блаженного Августина [18], когда туда поспешно вошел брат Адрик.
— Петрок, пожалуйста, пойдем со мной, — сказал он.
Меня не нужно было долго убеждать, когда дело касалось того, чтобы оставить нудные занятия, и я пошел за ним к конюшням, где один из конюхов уже держал в поводу двух оседланных пони.
— Куда мы едем, брат? — спросил я.
— В Веннор, — ответил он и, видя мое недоумение, добавил: — Садись в седло. По дороге все объясню.
Веннор — маленькое и убогое селение милях в пяти к северо-западу от Бакфеста. Я был там раз с отцом — мы присматривались к тамошним племенным овцам — и даже не мог себе представить, чем вызвано возбуждение Адрика. Тем не менее послушался, и мы отправились в путь быстрой рысью.
Проходящие по низинам тропинки Девона — прекрасное место для верховой езды. Поросшие деревьями возвышенности по бокам от них отбрасывают густую тень, и порой кажется, что движешься сквозь зеленый тоннель. Мы с Адриком ехали бок о бок. Я и раньше сопутствовал ему в его исследованиях, но сейчас случай был явно особый, и он не смог долго сдерживаться.
— Нынче утром здесь проезжал обоз, и один из возчиков передач мне письмо, — начал он. — Крестьянин по имени Бид недавно расчистил новый участок под пашню и вчера, когда начал его пахать, наткнулся на древнюю могилу. — Адрик бросил на меня взгляд, прекрасно зная, что я так же страстно увлекаюсь историями о давно исчезнувших обитателях здешних пустошей, как и он. — От этого возчика много узнать не удалось, но, судя по всему, Бид убежден, что сие сатанинские козни, и теперь боится даже близко подойти к могиле. А меня он призывает, чтобы предотвратить или снять неминуемое проклятие, которое должно на него обрушиться. — Тут Адрик радостно засмеялся.
