Мы нашли два стула и сели рядом с дедом.

— Дед, — сказал я, — хочу познакомить тебя с Эбби. Моей подружкой.

Я посмотрел на Эбби — проверить, устраивает ли ее такой статус, но обнаружил, что моя домохозяйка недоуменно поедает старого хрыча глазами.

— Я его знаю, — сказала она.

— Что?

— Я его знаю, — повторила она.

— Да нет. Это невозможно.

— Генри, я видела его раньше.

— Когда?

— Через агента по недвижимости. Это он продал мне квартиру.

Естественно, после этих ее слов на некоторое время воцарилось молчание. Мы обменивались недоумевающими взглядами.

— Что происходит? — спросила наконец Эбби.

Ответа для нее у меня не было, но в конечном счете мне все же удалось пожать плечами и выдавить кривую улыбку.

— Послушай, — сказал я. — Тут недалеко по коридору есть абсолютно ужасное кафе. Позволь мне угостить тебя обедом.

Глядя, как Эбби с хирургической щепетильностью тыкает вилкой в крошечную плошку салата, я решил, что должен еще раз спросить у нее.

Возможно, вы сочтете это странным с учетом тайны моего деда, с учетом того, что люди уже начали умирать, что общество вокруг нас начало рассыпаться и что на свободе оказались два серийных убийцы, придумавших мне неприятное прозвище. Возможно, вы скажете, что мне нужно было больше думать о войне и меньше — о путанице в моей интимной жизни. Но что вы можете знать об этом? Ведь вас там не было.

— Эбби, — сказал я, глядя, как она пронзает вялый помидор, — я хочу, чтобы ты сказала мне, кто такой Джо.

Ломтик помидора соскочил с ее вилки. Вид у Эбби был такой сердитый — того и гляди столовые приборы начнет ломать.

Я настаивал на своем.

— Мне необходимо это знать. Сегодня утром ты дважды назвала его имя. Скажи, что я ослышался. Скажи, что так зовут твоего кота. Скажи мне что-нибудь.

Эбби оттолкнула от себя салат.

— Джо — это человек, с которым я встречалась. В прошлом.

— Понятно.

В другом углу буфета сидел человек в темном костюме, с копной соломенных волос, с томиком «Мартина Чезлвита» [59]для конспирации, в кармане его пальто безошибочно угадывались очертания пистолета. Он посмотрел на меня и кивнул. Конечно, один из спецназовцев Дедлока. Вид у него был не самый сметливый, и я бы не удивился, если бы он держал книгу вверх ногами.

Эбби его не заметила.

— Я была с Джо какое-то время, — сказала она. — Довольно долго. — Она, казалось, тщательно подбирает слова, размышляет над каждым. — Но это все в прошлом. Мы несколько месяцев не виделись.

— Ты продолжаешь испытывать к нему какие-то чувства?

— Да нет же.

— Но сегодня утром ты во сне шептала его имя.

— Привычка, Генри. Не вкладывай в это какого-то тайного смысла.

— А как ты с ним познакомилась? — спросил я. — Как ты познакомилась с Джо?

Я не сумел сдержаться и надавил на последнее слово, вложив в него всю горечь презрения, и тут же пожалел об этом — я сам себе был противен.

Эбби не встречалась со мной взглядом и не возражала против моего тона, только смотрела перед собой на стол, где стояли соль и перец.

— Он жил в этой квартире.

Что-то перевернулось у меня в животе.

— В этой самой квартире? В моей комнате?

Эбби кивнула.

— Это должно было кончиться. — Моя красавица подружка кусала нижнюю губку, вспоминая времена, о которых я ничего не знал, и я почувствовал безжалостный укол ревности. — Он сбился с пути. Ввязался во что-то опасное.

— Расскажи еще. — Я понимал, что допрашиваю ее, но никак не мог остановиться. Какое-то нездоровое любопытство во мне хотело знать все.

— Он был непредсказуемый, — сказала она. — Иногда просто психованный. Опасный. Ничуть на тебя не похож. Ты не опасный. Ты… — Она попыталась найти определение. — Ты милый. — Наконец она взглянула на меня, натянуто улыбнулась, протянула руки через стол, чтобы взять мои.

— Милый, — вполголоса сказал я. Я еще никогда не слышал, чтобы это слово произносилось с такой убийственной печалью. С трудом проглотив слюну, я задал самый важный вопрос: — Ты скучаешь по нему?

Со скрежетом металлических ножек по линолеуму Эбби, внезапно закипев и исполнившись раздражения, оттолкнула свой стул.

— Мне пора возвращаться в офис. Можешь меня не провожать. Я возьму такси.

После этого нам только и оставалось, что обменяться холодными прощальными словами и обещаниями встретиться дома.

Я вернулся к деду.

— Ты ведь знаешь все ответы, — сказал я со вздохом, но ответом мне, как обычно, был лишь мертвый взгляд деда в потолок да раздражающее биканье аппарата жизнеобеспечения. Я потерял терпение. Срывающимся голосом я проговорил: — Ах ты, старый хрыч!

Когда Барбара вернулась в офис, у нее началась тошнота. К половине третьего она чувствовала себя больной. Когда ей стало совсем невмоготу, она, находясь в подвале, была вынуждена опереться о стул толстухи, пока приступ тошноты не отступил.

К трем часам бедняжка чувствовала, что у нее в любую секунду может начаться рвота. Пока она была на обеде, в кабинет заходил Питер Хики-Браун, и потому ей пришлось выдумывать какое-то робкое объяснение о назначенном приеме у дантиста. И теперь у нее не было другого выхода, как только постучать в его дверь и отпроситься пораньше. Питер был погружен в свой компьютер, а потому особо не возражал — он кивнул, даже не подняв на нее глаз, и потому Барбара через десять минут уже вышла из офиса и направлялась к станции.

Поездка в подземке, вероятно, была нелегкой. Помимо невыносимого бурчания в животе у нее, вероятно, была мучительная головная боль, зрение затуманилось, стало нечетким, и ноги под ней опасно подкашивались. Выйдя из подземки, она должна была еще пройти небольшое расстояние до дома. Она жила с отцом и двумя кошками.

Или, по крайней мере, так я себе это представлял.

Старик — а он, я думаю, был стариком, пожилым отцом, уже несколько лет, как на самой нищенской пенсии, — наверняка вышел из своего кабинета выяснить, почему это его дочь так рано вернулась с работы. Она, наверное, не хотела беспокоить его и сказала, что неважно себя чувствует, но ничего серьезного, ему, мол, нечего волноваться. Ее отец, который всегда чувствовал себя неловко, когда речь шла о женских недомоганиях (все эти выделения, кровотечения, приливы), вероятно, тут же с радостью удалился в свою берлогу. Возможно, я несправедлив по отношению к нему, но я всегда представлял себе, что он включает музыку погромче, чтобы заглушить звуки сверху, где его дочь мучилась в туалете, — сначала он заглушал звуки рвоты, потом рыдания, потом сдавленных стонов, потом приглушенных криков, а потом еще чего гораздо хуже. Я представляю его перед большой коллекцией пластинок, и по какой-то причине, когда я мучаю себя, воображая, как все это происходило, я всегда слышу песню старины Элтона Джона. «Сука вернулась».

Бедняжка Барбара, пытающаяся не шуметь в ванной. Бедняжка Барбара, которая была на все готова, лишь бы не обременять своего отца. Бедняжка Барбара, которая старалась сделать так, чтобы не было слышно, как ее рвет, хотя ей казалось, что ее выворачивает вместе с желудком, когда что-то невероятное происходило с ее телом — его кто-то выкручивал, вытягивал, выскабливал. Бедняжка Барбара, которая не кричала, даже когда ее кости стали вытягиваться и удлиняться по своему собственному желанию, когда ее плоть в одних местах разбухала, в других — убывала, когда ее брови укорачивались, губы приобретали луковичную форму, а щеки проваливались, чуть не сходя вообще на нет. Почти не сомневаясь, что дело идет к смерти, она кое-как приползла в свою комнату и легла, стеная, на кровать. В конечном счете, когда боль стала спадать, она набралась смелости взглянуть на себя в зеркало. Только тогда и только когда увидела она, что они с ней сделали, она наконец закричала.

И тогда же в половине шестого за ней пришел мистер Джаспер.