— Ни один дурак не может сравниться со старым дураком. По такой мерке этот старик просто полный болван. Но почему вы пришли с этим известием ко мне?

— Мне необходимо знать, что случилось с Эстеллой.

Мисс Морнинг засеменила к громадному клыку, оперлась о него и испустила долгий, тяжелый вздох.

— Вам лучше присесть, — сказала она наконец.

Я опустился на маленький деревянный стульчик, словно украденный из классной комнаты.

— Ваш дед любил Эстеллу, — начала мисс Морнинг. — Он ее обожал. Он был единственным, кто любил ее не за ее прекрасную фигуру, а за ее сущность. Но все же он позволил этому случиться с ней.

Я неловко заерзал на стуле.

— В конце шестидесятых мы, по сути, проигрывали войну. Во время полевых маневров на Малверн-Хиллс [46]была уничтожена целая дивизия. Левиафан наступал, и у нас не было средств, чтобы его остановить. Ваш дед впал в отчаяние. Он начал рассматривать самые крайние способы. Даже этот… Невзирая на возражения и его собственные сомнения, четвертого апреля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года он вызвал Старост. Он рассказал им все. Умолял их о помощи. Они подумали-подумали — Хокер почесал в затылке, Бун пососал лимонные леденцы — и сказали ему, как остановить эту тварь. В качестве платы они хотели только одного, просили только… Ну, я уверена, что они сами поспешили сообщить вам об этом.

Под ложечкой у меня засосало, и я подумал о последних, ужасных мгновениях жизни моего отца, как он хватал ртом воздух на обочине шоссе.

— За это Старосты рассказали вашему деду о Процессе.

— О Процессе?

— Вы уже слышали это слово раньше?

— Да, от Старост. И еще оно было в дневнике деда. А что? Что это такое?

— Процесс представляет собой высокую науку и низкую магию. Он искривляет время и сжимает материю.

— Я не имею об этом ни малейшего представления.

— Процесс преобразует человека в сосуд. Превращает его в живую тюрьму. Нам нужен был доброволец. Человек сильный. Физически крепкий. Процесс требует некоторой подготовки… Над сечения мозга… А потом его нужно было доставить в место силы.

— Что это такое — место силы?

— Какое-нибудь древнее святилище, насыщенное духовной энергией. Помеченное определенными знаками и символами.

— И что потом?

— Нужно было вызвать у него кровотечение, Генри. Нужно было располосовать его запястья, чтобы жизнь вышла вместе с кровью. Пока он не опустеет. Пока не останется одна оболочка.

— Это же убийство.

— Нет. Это не вполне убийство. В том-то весь и фокус.

— И вы пошли на это?

— У нас не было иного выхода. Догадываетесь, кого они выбрали в качестве сосуда?

Ответ напрашивался сам собой.

— Эстеллу.

— Конечно. — Мисс Морнинг мрачно передернула плечами. — На ее кандидатуре настоял Дедлок. И мы пошли на это. Довели дело до конца.

— Где это случилось? — спросил я.

— Вам не нужно этого знать. Ответ вам вряд ли понравится.

Она посмотрела на меня так, будто ожидала от меня сообразительности, некоего логического скачка. Вид у меня, наверное, был туповатый.

— Это была ночь темных чудес, — продолжила мисс Морнинг. — Когда мы располосовали запястья женщины, они тут же затянулись кожей.

— Но это невозможно.

— Невозможно. Но я видела это своими глазами. Бедняжка Эстелла — она уже перестала быть человеком. Средневековый ум сказал бы, что мы изъяли душу этой женщины. Левиафан пришел на землю, и мы упрятали его в тюрьму из костей и плоти. Как джинна в бутылку. Как паука в банку. — Она, казалось, погрузилась в воспоминания. — Из человеческого существа мы сделали тюремную камеру. Не думаю, что мы поступили правильно. Но что сделано, то сделано. Когда мы закончили, Эстелла превратилась в пустую оболочку женщины. То напряжение, что она испытывала, держа в себе Левиафана, отключило большинство ее моторных функций. Она стала медлительной, тусклой, отсутствующей. Два дня спустя я сторожила нашу явочную квартиру на Морнингтон-кресчент, когда Старосты постучали в дверь и заявили, что хотят заглянуть.

— Зачем?

— Они сказали, что им не дает покоя совесть. Они сказали мне, что готовы сдаться.

— Вы им не поверили.

— Конечно нет. Они ведут более крупную игру. Этот меловой круг удерживает их не больше, чем пакет для продуктов может удержать оцелота.

Я чуть поморщился, услышав эту метафору.

— Ваш дед оставил службу и забрал с собой Эстеллу. Он вернулся домой к вашей бабушке, а два дня спустя Эстелла исчезла. Он так и не сказал нам, где спрятал ее, даже наши самые жестокие провокации ничем нам не помогли. В Директорате есть люди, которые специализируются на умении убеждать, но ваш дед и словом об этом не обмолвился. Ни разу. Теперь вы понимаете, почему нам так необходимо найти Эстеллу. Она и есть война.

Мы с мисс Морнинг с тревогой смотрели друг на друга сквозь щупальца глиняного урода. В кармане у меня заверещал телефон.

— Извините, — сказал я, доставая трубку и заранее испытывая ужас перед той новостью, которая меня ждет.

Звонил мистер Дедлок. Наш разговор был коротким и почти целиком односторонним.

— Что он сказал? — спросила старушка, когда я закончил. — Говорите скорей.

— Дедлок согласился на их условия. — Голос мой дрожал, несмотря на все усилия говорить спокойно. — Старосты будут перемещены завтра.

Мисс Морнинг печально посмотрела на меня и отвернулась.

— Тогда я думаю, вам пора возвращаться домой и наилучшим образом провести те крохи времени, что у вас остались, потому что — уж вы мне поверьте — все вскоре покатится в тартарары.

У меня создалось впечатление, что в мире мисс Морнинг подобный язык относился к категории непристойных и использовался, только когда катастрофа уже была на пороге.

Я шарил в карманах пиджака в поисках ключа, когда дверь нашего маленького дома на Тутинг-Бек распахнулась и передо мной предстала Эбби в халатике. Волосы у нее еще не высохли после душа, от ее розового лица, очищенного от косметики, исходил карамельный запах увлажнителя.

— Я беспокоилась.

— Все в порядке. — Я вошел внутрь, закрыл дверь, запер ее, накинул цепочку. — Просто пришлось поработать допоздна, только и всего. — Я стащил с себя пальто и повесил его на крючок.

— Ты сердишься на меня?

— С какой стати мне на тебя сердиться?

Я разглядел голое тело под ее халатом. Она казалась какой-то хрупкой, кукольной, и я никогда еще не испытывал более непреодолимого желания обнять ее.

— Я просто подумала, что после того, что случилось вчера… — Она прикусила нижнюю губу. — После того, что не случилось вчера…

Я обнял ее, прижал к себе, поцеловал в губы, не беспокоясь о последствиях, хоть раз не думая о том, что могу выставить себя в глупом виде.

— Генри? — произнесла она дрожащим голосом, когда наши губы разъединились и моя рука машинально соскользнула вниз.

Без слов я повел ее в свою комнату, где как можно нежнее снял с нее халат, погладил пальцами ее груди, упал на колени и принялся целовать каждый уголок ее тела.

Мы лежали, согревая друг друга своими телами, и уже начали погружаться в сладкую дремоту, когда резкий звук дверного звонка вернул нас в реальный мир. Эбби неодобрительно заворчала, но я вылез из-под одеяла, надел футболку и трусы и пошлепал к двери, ясно осознавая, что вечерние радости уже отходят в прошлое. Я уже взялся за ручку, когда звонок повторился, и я подумал: а случалось ли когда-нибудь за всю историю, чтобы неожиданный звонок в дверь после полуночи был предвестником чего-то доброго.

Это оказался Джаспер. Он был головокружительно энергичен, как ребенок, перебравший пищевых добавок.

— Я думаю, это какая-то ошибка, — сказал он, входя без приглашения в мой дом.

Я потер глаза.

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

— Вы что — не слышали?

— Что не слышал?