– Ты так говоришь, как будто я ее оставил. Это ОНА ушла от меня, Серхио.

Он кивает:

– Да. И она страдает. Она умирает каждую секунду, что проводит вдали от тебя.

Черт бы побрал мое сентиментальное сердце – я дергаюсь, словно от физической боли, как обычно бывает при каждом упоминании о том, что Марина страдает. Но я все равно не понимаю.

– Тогда почему она ушла?

Он смотрит на меня, как на ребенка, который не замечает очевидного.

– Потому что она не хочет причинять тебе вред. Ты знаешь, что она испытала, когда думала, что ты умираешь? – Я качаю головой, и Серхио объясняет с раздраженным вздохом, скороговоркой – у него едва хватает терпения переносить мою непонятливость: – Она испугалась. Потому что была готова тебя обратить. Чтобы не потерять. А для нее это, как ты знаешь, совершенно невозможное решение – она поклялась никого не обращать, особенно тебя. «Потому-что-Влад-самый-живой-человек-которого-я-знаю»! Но готовность обратить тебя пришла к ней, и она снова испугалась – теперь уже того, что рано или поздно сделает это. Просто потому, что на самом деле хочет быть с тобой вечно.

Голова у меня идет кругом. Я никогда не пойму эту братию. Марина любит меня бесконечно, как будто я пуп ее персональной Земли, но при этом ушла от меня потому, что боялась своего желания сделать меня бессмертным?! Отлично – просто здорово. Теперь-то все прояснилось и стало понятно как дважды два.

Нет, ну как можно применять нормальную логику к этим типам?

– И что ты, собственно, предлагаешь мне сделать? – Я честно не понимаю, какую пользу может принести этот разговор, кроме как растравить мне душу окончательно. Потому что знать, что тебя бросила женщина, которая тебя по-настоящему любит, – это даже хуже, чем если бы она была к тебе равнодушна.

Губы Серхио растягиваются в хищной, но веселой улыбке:

– Я предлагаю тебе выбить из нее дурь.

– Это еще как?

Он достает из нагрудного кармана своего неизменного бежевого замшевого пиджака конверт.

– Вот. Я взял на себя смелость позаимствовать на время твой загранпаспорт. Тсс, подожди возмущаться – я его возвращаю, он в этом конверте, и в нем стоит английская виза. Там же лежит билет в Лондон. И ее адрес. Езжай к ней. Найди ее. И объясни ей, что она совершает страшную глупость. Что она мучает себя и тебя – вон у тебя какие круги под глазами, как будто ты один из нас, тебе надо быть с собою аккуратнее и стараться отдыхать… Как в том старом анекдоте про нищего, да? Ну ты помнишь: «Я не ел уже три дня!» – «Ну, батенька, так не пойдет, нужно себя заставить». Ладно, я понял, тебе не до анекдотов… – Серхио прекращает клоунаду, из-за которой я уже практически решился все-таки ударить его, и говорит, помахивая в воздухе рукой с конвертом: – Покажи ей, что она мучает вас обоих и никому от этого нет никакой пользы. Обратит она тебя или нет – это все равно в руках судьбы. Нет никакого смысла испытывать эту судьбу, воздвигая между вами дополнительные преграды. И тратя попусту время, которое вы могли бы провести вместе. В конце концов, если ты останешься смертным – у вас каждая минута должна быть на счету. Я говорил ей об этом. Меня она не слушает. Значит, должен сказать ты.

Серхио кладет конверт поверх кипы мусора на моем столе. Я тупо смотрю на прямоугольник белой бумаги, а потом вскидываю на Серхио взгляд:

– Почему ты думаешь, что меня она станет слушать?

– Потому что она женщина. И любит тебя.

Я вопросительно поднимаю брови – я не разделяю его оптимизма:

– И она обратит меня?

Серхио издает тихий смешок:

– Думаю, нет… А тебе бы хотелось?

Я опускаю глаза:

– Вопрос на засыпку… Скажем так – я думаю, что всем от этого было бы легче.

Холодов радостно всплескивает руками:

– Оказывается, ты не так уж глуп! Это хорошо – это внушает мне некоторый оптимизм. Но что делать… Ты так думаешь, я так думаю, Грант так думает. Дракула так думает и прямо ей об этом сказал. Все так думают – кроме нее. Для нее это будет трагедией. И поэтому тебе лучше бы убедить ее, что ты не жаждешь становиться одним из нас – по крайней мере, пока не жаждешь. Это ее несколько… успокоит. Бог знает – возможно, когда-нибудь вы сможете вернуться к этой теме.

– То есть ты не будешь меня обращать? Ну, чтобы решить проблему раз и навсегда.

Серхио смотрит на меня задумчиво, а потом качает головой:

– Я бы мог, конечно. Но я себе не враг. За ЭТО она меня убьет даже вернее, чем если я тебя просто загрызу.

Он улыбается, чтобы смягчить эффект от последней фразы, но зубы его при этом так зловеще поблескивают, что у меня невольно пробегает по позвоночнику холодок. И я спрашиваю его о том, что занимает меня уже давно:

– А тебе-то зачем нас мирить? Мне казалось, ты сам ее… любишь.

Серхио немедленно становится серьезен – он смотрит на меня долго и пристально, словно ищет слова, которые помогли бы мне, тупому смертному, понять все как следует. А потом говорит вдумчиво, постукивая пальцем по конверту с моим паспортом:

– Да, я люблю ее. И она любит меня. И да – когда-то, сто лет назад – и я имею в виду буквальную цифру, – у нас случился роман. Но тебе нет нужды ревновать. Это было не то, что она испытывает к тебе. Это было… удобно. Это дарило нам тепло. Укрепляло чувство… родства, которое мы питаем друг к другу. Было время, когда мы могли вернуться к этому – иногда мы возвращались. Но потом появился ты. И ты ее изменил. – Серхио отводит на секунду глаза, и, когда он снова смотрит на меня, мне чудится в его взгляде горечь. – Я гораздо сильнее тебя физически. Но я не могу победить тебя – не могу занять твое место в ее сердце. Ты – то, что она хочет. И именно потому, что я люблю ее – как брат или чуть больше, – я и должен помочь вам, если это возможно. – Он встает, аккуратно ставит на место свой стул и направляется к двери. Аудиенция окончена – испанский гранд меня покидает. Я ошарашенно смотрю ему вслед, и он, чувствуя мой взгляд, оборачивается. Серхио улыбается – но глаза его все еще серьезны. – Пожалуйста, имей в виду: если бы я действительно хотел получить ее, ты был бы уже мертв, а я был бы рядом с ней – утешал в потере. И утешил бы. Она никогда не узнала бы, кто тебя сожрал, – поверь, у меня достаточно опыта в таких делах. Был момент – когда она только-только заметила тебя и так глупо увлеклась, – я подумывал об этом. Но теперь – нет. Теперь я видел, как мы можем любить, – Марина мне показала. Я позавидовал ей. И я завидую тебе – разве это не смешно? – Он делает паузу, и опять отводит глаза, и говорит так тихо, что я едва его слышу: – У меня была в жизни любовь, смертный, – хотя тогда я и не сознавал, насколько она сильна: такое и с вампирами бывает, огромность любви не значит, что ты не можешь запутаться. Я потерял эту любовь. Я думал, что меня утешат… полумеры. Но теперь, увидев вас с Мариной, я понял, что просто еще не нашел свое утешение. – Он выходит за дверь, махнув мне на прощание рукой – не оборачиваясь. И его последнюю фразу я слышу уже из коридора: – Но это ничего. У меня впереди целая вечность.

Я сижу один в пустом офисе. Над моей головой потрескивает люминесцентная лампочка. На полу высыхает кофейная лужа. Я верчу в руках конверт с документами, которые мне принес Серхио, и думаю о целом ряде невероятных вещей кряду. Я думаю о том, что вампир только что признался, что хотел меня убить. Потом, что он завидует мне – мне! – и хочет, чтобы я был счастлив, поскольку это порадует его сестру… Мне стоило бы испугаться. Или возгордиться? Или чувствовать себя оплеванным – униженным его подачками, его снисходительным отношением к моим человеческим трудностям.

Но я чувствую только… благодарность. Он рассказал мне, что на самом деле чувствуют такие, как он. Рассказал, что творится в голове у Марины.

Он подарил мне надежду.

Я надеюсь, что он прав. Надеюсь – верить ему на слово я не могу. Потому что как можно говорить вещи вроде «люди любят так, а вампиры – эдак»? Разве тут есть общие правила? Все люди разные, и все вампиры – тоже. Все любят по-разному. Но я все-таки надеюсь, что он прав – в том, что рассказал мне о Марине. Надеюсь, что она примет меня. Надеюсь, что моя жизнь еще может продолжиться – и что еще не все для меня кончено… Надеюсь, что я еще смогу быть рядом с ней.