Я делаю строгое лицо:

– Задавай вопросы.

Я не кокетничаю – это было бы глупо, да и выглядит двухсотлетняя кокетка нелепо. Я просто-напросто стесняюсь. А еще мне интересно, с чего он начнет? Каким будет его первый «любой вопрос»?

Он краснеет – он тоже смущается. Смотрит на меня искоса, хмыкает, прочищая горло, и усмехается:

– Мне придется пройтись по книжным стереотипам. Я правильно понял, что чеснок на тебя не действует?

– Не больше, чем на обычных людей. Ну чуть больше. Я просто сильнее чувствую запахи – а запах чеснока, конечно, очень резкий.

– А серебро? Мой крест…

– Влад, я думаю, что он на самом деле не серебряный, – я его не замечаю. Хотя вообще серебро мне немного неприятно. Но не критично.

– А то, что это крест?

Я улыбаюсь:

– Кресты на нас не действуют. И святая вода тоже.

– А почему?

– Потому что это все религиозные предрассудки. А я… мы… мы не уверены, что наше существование как-то связано с вопросами добра и зла, рая и ада. Мы не знаем, откуда взялись…

– Разве не с Дракулы и с его ссоры с Богом? Кстати, Дракула… Он как – существует?

Я представляю себе бледное лицо с горящими глазами, которое не раз вспоминалось мне за последние месяцы. Лицо самого отчаявшегося вампира в мире, вампира, который любил – и потерял – смертную женщину. В том, что Бог есть, я не уверена, но вот в существовании Дракулы сомневаться не приходится. Как и в том, что, если бы Бог был, граф бы с ним непременно повздорил.

– О да. Только его зовут, конечно, не Дракула. Нет, и не Цепеш – это имя из-за романа Брэма Стокера ему тоже пришлось сменить. Граф Владислав Не-скажу-как-зовут живет в данный момент в Париже. Твой тезка – ну почти. Но, как я тебе, кажется, между делом говорила, тип он неприятный. Но он не первый и отнюдь не самый древний из нас. Грант, например, старше.

Несколько секунд Влад молчит, откинувшись на подушку и словно оцепенев. Когда он снова заговаривает, голос его звучит хрипло:

– Я не ослышался, да? Ты только что сказала «Грант»? Грант Хэмилтон?!

– Да. – Мне трудно удержаться от смеха. Интересно, почему именно это его так поразило?

– Наш лондонский владелец? Вампир? – Влад с шумом выдыхает: – С ума сойти можно. Ну ладно… То ли еще будет, ой-ой-ой. По крайней мере теперь мне понятно, почему он назначил тебя главным редактором. Вы все друг за дружку горой, да? Рука руку моет и все такое…

Он шутит – он смеется. Словами не описать, какое это для меня облегчение.

Отсмеявшись, Влад надолго погружается в задумчивость и рассеянно гладит меня по волосам. А потом наконец он озвучивает предмет своих размышлений:

– Ты, Грант… Наверное, вокруг еще много вашего… народа. Почему же все так… спокойно? Я имею в виду, вам же все время хочется есть. А вокруг столько людей. Как вы… сдерживаетесь? Вот ты ходишь на работу – но по офису не лежат горы трупов и не текут реки крови.

Я молчу, не спеша отвечать. Мне интересно – доведет ли он свой вопрос до логического конца. Он останавливается, взглядывает на меня, и наконец его мозг делает следующий шаг:

– Как ты со мной рядом находишься – неужели тебе… Ну… не…

Он запинается, и я заканчиваю фразу за него:

– Не хочется тебя съесть?

Он кивает, глядя мне прямо в глаза, и снова в его взгляде нет страха. Влад просто ждет моего ответа и примет его, каким бы он ни был. Этот юноша не перестает меня поражать.

Я легонько касаюсь пальцами его руки:

– Нет. Не хочется. Жажда – это сильное чувство, но отнюдь не необоримое. Когда мы сыты, мы вообще об этом не думаем. Ты же не думаешь о еде все время, верно? Наш голод – это обычный голод.

Интересное у него выражение глаз – сочувственное… Но и настороженное. Я догадываюсь, что он хочет у меня спросить, но не собираюсь больше ему помогать. Я обещала ответить на любой вопрос, но не мне решать, что ему спрашивать.

Наконец он говорит:

– Голод у вас обычный. Только еда необычная. – Пауза – он собирается с силами. Решился: – Ты часто… Охотишься?

Я отвечаю честно:

– Да. Каждую неделю. Я же говорила.

Он отводит глаза. Его можно понять: трудно смотреть в глаза женщине, которая только что призналась, что каждую неделю совершает убийство. Он отводит глаза, но его пальцы не отпускают моей руки… Он все еще со мной – ему просто нужна минута, чтобы уместить в своем сознании еще один кусочек вселенского ужаса.

Нехорошо его мучить – мне ведь нет нужды проверять его на прочность. Я и так знаю уже, что он – самый сильный. Я беру его за подбородок и заставляю снова посмотреть на себя.

– Влад… Я не убиваю людей. Я убивала когда-то: у меня была долгая жизнь. Но и тогда – не слишком часто. Теперь – никогда: если мне очень нужно, я пью донорскую кровь, ее не так уж трудно достать, если знаешь нужных людей и места, – а за долгие годы мы научились приспосабливаться. Но без охоты мне жить скучно – мне необходимо движение, азарт, выброс адреналина. Так что большую часть времени я охочусь на животных. Что, по-твоему, я делала вчера в том переулке? Я знала, что там много бродячих собак, – я пришла за ними.

Я не буду ему сейчас говорить, что так щепетильно отнюдь не все мое племя. Я не буду говорить о тех диких, разнузданных ребятах, которые иногда начинают шалить в городах, пренебрегая безопасностью нашего народа, плюя на хрупкое равновесие, которое мы установили, чтобы спокойно жить в мире людей, на необходимость соблюдать секретность. Они дикие существа – настоящие отморозки: хорошо еще, если у них хватает совести охотиться на бродяг и бомжей. Иногда они нападают просто так, без разбора. И тогда более разумным вампирам приходится вмешиваться и наводить порядок. Выступать в роли своеобразной народной милиции… Это – тоже часть моей жизни, но о ней я пока не буду говорить.

Влад улыбается:

– Это… хорошо. Меня это немного беспокоило.

– Только «немного»?

Он пожимает плечами:

– Немного. Потому что я не думал на самом деле, что ты… убиваешь. Я, конечно, не знал о тебе очень важных вещей. Но самое главное я о тебе знаю.

В его глазах снова это невероятное, удивительное, необъяснимое выражение – доверия, восхищения и преданности. Это чудо – его присутствие в моей жизни, его отношение ко мне – хорошо тем, что оно не сиюминутно: случилось – и рассеялось. Оно продолжается, происходит все время: каждую минуту, с каждым его вдохом и ударом сердца Влада чудо происходит снова и снова.

Я прикасаюсь пальцем к его губам:

– Я люблю тебя.

Его руки лежат на моей спине.

– А я тебя… – На секунду он отстраняется, чтобы еще раз взглянуть мне в глаза. У него есть еще какой-то вопрос – судя по всему, важный, потому лицо у него становится смущенным и неуверенным. – Я вот что еще хотел спросить… Тебя нельзя ранить. Ты не чувствуешь холода и боли… – Я отвечаю кивками – я не понимаю, к чему он клонит и почему у него такое встревоженное выражение глаз. Он опускает взгляд – смотрит на свои пальцы, нервно теребящие простыню, и наконец спрашивает: – А меня… – Он запинается и поднимает руку, чтобы погладить мою щеку. – Что насчет меня? Ты чувствуешь это? – Его ладонь ложится мне на плечо. – И это? – Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб и в прикрытые глаза. – А это? Тебе… тебе ведь не все равно? Ты чувствуешь… меня?

Мне нет нужды отвечать ему – мое тело отзывается на его прикосновения дрожью, и я невольно тянусь к нему: следую за движениями его руки, ищу его губы, и дыхание мое становится неровным.

Его лицо совсем рядом с моим – он целует меня и улыбается, не отрываясь от моих губ. И говорит со счастливым коротким вздохом:

– Это хорошо. Потому что это беспокоило меня очень сильно.

Определенно, у него странно расставлены жизненные приоритеты. Но кто я такая, чтобы его разубеждать?

Самое удивительное впечатление моей новой жизни – осознание того, что вампиры очень застенчивые существа. Да, они ослепительно красивы, безгранично сильны, гипнотически обаятельны и бессмертны. И когда ты просто так встречаешься с ними по жизни, они первым делом производят на тебя не самое приятное впечатление: заносчивые, слишком совершенные типы, от которых так и веет сознанием собственного превосходства. Когда ты узнаешь их получше, они начинают вести себя более дружелюбно, но все равно пребывание рядом с ними – постоянная цепь унижений для обычного смертного, склонного краснеть, спотыкаться, ронять разные вещи (и не успевать подхватить их в полете), туго соображать и отвечать невпопад. Они, конечно, никогда не издеваются над людьми прямо – но всегда смотрят на тебя, будто бы мысленно приподняв иронически идеально вычерченную бровь.