Да, я все знал. Но от этого мне легче не становится. Говорят, предупрежден – значит, вооружен. Верно. Но это все-таки не о любви. Тут невозможно ни к чему подготовиться. Я знал, что когда-нибудь мое счастье закончится. Но я не думал, что это произойдет так быстро. Я надеялся… О господи! Ни на что я, кретин, не надеялся, в глубине-то души. Как там, у Цоя: «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро…»

Я всегда знал, что она не любит меня так же сильно, как я ее.

Нет, неправильно. Я не знаю, как она меня любит… Что она любит, я не сомневаюсь. Если бы сомневался, что любит – ну хотя бы самую капельку, – то давно бы с ума сошел. Я знаю, что любит, и это придает мне хоть какие-то силы. Просто она любит меня… ну как-то по-своему. И как именно она любит, что это слово для нее значит – этого мне никогда не понять, потому что она вампир, и не такие у нее все-таки чувства, как у меня. И я даже не знаю, сильнее они или слабее, настолько они другие. Но одно я знаю: она не зависит от меня так сильно, как я от нее. Быть рядом с ней для меня – единственное условие жизни. Не «нормальной жизни» или «счастливой» – вообще ЖИЗНИ.

А ей быть рядом со мной оказалось необязательно.

И как теперь жить мне – вопрос.

Нет, ну сначала я выдал весь положенный букет нормальных мужских реакций. Поругался матом. Напился в хлам. Написал Марине гордую эсэмэску. Позвонил, как последняя сволочь, Любе и попытался самоутвердиться. Люба была на удивление расположена мне помочь – что странно, потому что она конечно же понимает, что мною двигало, она ведь умная девушка. Но почему-то ее это понимание не остановило: она пошла со мной ужинать, и пьянствовать, и домой ко мне поехала. После чего я показал себя полной размазней. Она была очень добра ко мне. Очень старалась меня, хм, расшевелить. Но без толку. Мужское начало спало беспробудным сном. Может, вообще скончалось… В общем, кончилось это тем, что мы оделись и до утра сидели с Любой на кухне за бутылкой коньяка: она слушала мои излияния и пыталась давать мне советы. Советы, естественно, бесполезные – потому что я никак не мог нарисовать перед Любой полную картину наших отношений с Мариной и привести реальные причины того, что она меня бросила. Люба, будучи нормальной женщиной, думает, что у меня есть шансы вернуть Марину, – что у той просто какой-то закидон, и его можно преодолеть настойчивым вниманием и уговорами. Потому что, говорит моя добросердечная подруга, «она тебя любит – это со стороны видно».

Не могу же я ей сказать: «Любит-то любит, только это ничего не значит, потому что она вампир. Ей наша человеческая „любовь“ – не аргумент».

В общем, с Любой ничего не получилось. Как и следовало ожидать. И я оказался лицом к лицу с реальностью – один на один с неоспоримой истиной: забыться или отвлечься мне не удастся. Это невозможно. Мне нужно, значит, искать какой-то способ выжить и сохранить рассудок без болеутоляющих.

И я попытался убежать от своей боли. Кретин. Как будто боль – это некий внешний фактор вроде киношного монстра. Нельзя убежать от того, что у тебя внутри.

Но я, естественно, убежать попытался. Я пошел к Гранту – который, конечно, совершенно случайно оказался в Москве в тот момент, когда Марина исчезла. Пошел увольняться. Я очень люблю Alfa Male, это отличный журнал, и я сам его таким сделал. И компания мне нравится. Но не ждут же они, в самом деле, что я буду ходить на работу и видеть ее там каждый день, и при этом знать, что все кончено? На такой логический выверт даже вампирские мозги, по-моему, не способны… Оказалось, и правда – они мыслят по-другому. Уйти из журнала решила ОНА. Смешно. Как будто это вариант. Как будто я могу допустить, чтобы она из-за меня жертвовала чем-то, что ей важно, вроде любимой работы. Как будто я могу это вынести – ходить день за днем в редакцию, и НЕ видеть ее, и чувствовать на себе взгляды коллег, которые все про меня знают. Есть ли более действенный способ почувствовать себя до мозга костей брошенным, чем мозолить глаза людям, которые когда-то видели тебя счастливым?

Значит, мне из журнала нужно уйти.

Я всегда могу пойти в пресловутый «Лидер»-«Пидор». Там теперь нет ни Михалыча, ни Степы… Вот теперь самое время мне туда сунуться. Отметив таким образом высокую иронию всего происходящего в нашей дурацкой смертной жизни. Можно и вернуться. Один раз – не пидорас. А второй раз – не первый раз…

Грант потратил много сил, чтобы уговорить меня не уходить. Он сидел, сняв свои всегдашние темные очки, вертя их в пальцах правой руки, а левой с усталым видом потирая переносицу. Детский сад, ей-богу, играть при мне эту роль «обычного бизнесмена», утомленного проблемами. Я же знаю, что он вампир и не может устать. Но я все равно оценил его усилия. Он старался. Призывал меня к профессионализму. Рассказывал, как я нужен журналу. Но ничего не смог ответить на мой прямой вопрос – неужели я нужен журналу больше, чем Марина, его главный редактор?

Я думаю, это она просила его уговорить меня остаться. Потому что она так обо мне заботится. По ее представлениям о человеческих чувствах, стабильная работа для меня важнее, чем бесконечная цена унижений в которую превратится для меня то пребывание в нашем старом офисе. Для меня пытка быть одному там, где мы были вместе.

Сама-то она тут бывать не будет!

Я определенно решил уйти. Это точно – я ухожу. Но я не мог сказать этого в лицо Гранту – что-то меня остановило. Он явно очень переживает за… нас? Или он просто беспокоится о своем бизнесе, который на глазах по швам трещит, потому что его сотруднички завели служебный роман? Так или иначе, я не мог просто сказать ему «нет, я пошел». Я сказал, что подумаю. Но есть у меня ощущение, что ввести его в заблуждение мне не удалось. По крайней мере на Headhunter появилось объявление о том, что в нашей компании имеется вакансия «старшего дизайнера с перспективой роста до поста арт-директора». Конечно, они не могли честно написать, что ищут нового арт-директора, – потому что на журнальном рынке поднялся бы страшный шум и слухи-пересуды на тему «с чего вдруг Потоцкий решил уйти». А нашему бессмертному хозяину это совершенно не нужно.

Я ухожу из своего журнала. Я убегаю… Но на самом деле я стою на месте. Как в «Алисе в Зазеркалье»: чтобы остаться на месте, нужно бежать со всех ног. А чтобы попасть куда-то, нужно бежать в два раза быстрее.

Я бегу со всех ног, но явно не в два раза быстрее. И, вероятно, именно поэтому сейчас, душным московским вечером, я опять сижу в редакции один, потому что все остальные уже ушли, и тупо проверяю по третьему разу уже сданные макеты, и ничегошеньки не предпринимаю для того, чтобы найти новую работу. Правда в том, что я не хочу, конечно, уходить. Да, находиться здесь мне мучительно. Но я не могу даже представить себе, что оторвался от этого места. Потому что здесь была она. Здесь я видел ее. Здесь… Мне здесь больно от каждого сантиметра стен, от любого стула, мне больно от вида кружки, которую она мне подарила, и от закрытой двери ее кабинета. Но эти же вещи – единственное, что меня как-то поддерживает. Как если бы у меня в боку торчал нож – и он доставлял мне боль, – но я знал, что если выдерну его, то истеку кровью…

К черту все! Так невозможно жить.

Я хватаю кружку с надписью «Все лгут», кружку с остатками кофе на дне, и швыряю ее со всего маху в стену. Кружка бьется, конечно, и по стене и полу разливается противная бежевая лужа… Только этого дежа вю мне недоставало для полного счастья.

И, как и положено в дурных сюжетах, я внезапно слышу за своей спиной голос – кто-то подошел к двери тихо, как тень. Голос негромкий и чрезвычайно иронический:

– Оно, конечно, Александр Македонский – герой. Но зачем же стулья ломать?

Нет, конечно, это не она – что было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вовсе наоборот – явился персонаж, которого я меньше всего теперь расположен видеть, типчик, который скоро станет, вероятно, новым главным редактором Alfa Male. Благородный испанец Серхио Холодов. Как он, интересно, попал в офис в столь поздний час – охране велено не пускать посторонних после семи вечера?