Марина перестает смеяться, но улыбка не сходит с ее лица, а в голосе звучит явная издевка:

– Ангелина, что вы, собственно, имеете в виду? И зачем мне распятие?

Ох, не надо ей было этого говорить – злить сумасшедших опасно. Я понимаю, она пытается сделать вид, будто не имеет представления о том, что тут на самом деле происходит. Нормальная политика, если бы можно было убедить этих людей в том, что она не вампир. Но только ведь эти уроды заранее уверены, что Марина – нежить.

Они и про Степу Малахова так думали. И про Олега Шавырина? Ну конечно. Они приняли их, модников дебильных, за вампиров. Эта самая Лина их лично, видимо, «проверила». И они их убили… Серебром. Серебряным ножом, который настоящего вампира не убьет. Но человека убивает так же, как всякий другой нож.

Интересно, понимают ли они, что ошиблись?

И провели ли работу над ошибками?

Знают ли они, как можно убить вампира на самом деле?

На загорелых щеках Лины появляется густой румянец – смущения? Стыда? Досады? Ее рот кривится в какой-то крайне неприятной гримасе. Она бросает распятие – за явной неэффективностью. Но своей агрессивной позы не меняет. Она наступает на Марину, подталкивая ее к границе между эфемерной тенью от стеклянной крыши и открытым солнцем.

Марина в самом деле отступает на шаг назад – все еще пытается сделать вид, что не понимает ситуацию.

Ангелина шипит ей практически в лицо:

– Ладно, распятие на тебя не подействовало. Но солнце должно. Иди!

Марина, сохраняя недоуменное выражение, делает еще пару шагов и выходит на солнце. Ее белоснежная кожа – открытые руки, плечи, лицо – на ослепительном свету становится еще белее. Она вся словно уходит в сияние – красивая, как никогда.

Я ЗНАЮ, что вот так сразу с ней ничего не случится. Но мое сердце все равно обрывается в груди. Она бросает на меня короткий, почти умоляющий взгляд. Что она хочет мне сказать? Чтобы я не волновался за нее? Чтобы не дергался – она все разрулит? Что она задумала? На что рассчитывает?

И что в этой ситуации могу сделать я?

Марина вопросительно смотрит на Ангелину:

– И как, по-вашему, должно подействовать на меня солнце? Вряд ли я на солнце буду более склонна брать у вас взятки.

Ангелина издает невнятный крик – в нем слышится ярость бессилия.

Михалыч бросает на нее растерянный взгляд:

– Она же должна была воспламениться, нет?

Господи, Михалыч… Как его-то, интересно, сюда занесло? Какого черта он, столько лет работавший с Грантом, решил за вампирами гоняться?

Ну правильно – он работал с Грантом, и Грант его уволил. И заменил на Марину. Ясно, что Михалыч ее возненавидел. И ясно, что чему угодно мог про нее поверить. Особенно если это нашептала белобрысая дрянь… Которая ему, наверное, дает себя трахать – иначе почему он на нее смотрит, как верный пес? Иначе почему он вообще в такое дерьмо ввязался…

Выведенный из ступора этой мыслью, я подаю голос:

– Михалыч, что происходит, а? Просвети меня. По-моему, это бред какой-то.

Михалыч смотрит на меня затравленно – но отчасти с жалостью, словно я несмышленыш, который впутался в дела взрослых.

– Влад, ты что, ничего не знаешь, что ли? Эта твоя сука – вампир.

– Чего?! – Надеюсь, это прозвучало убедительно.

Михалыч сурово кивает:

– Вампир. Самый настоящий.

– Михалыч, тебе пить надо меньше. Какие, на хрен, вампиры?

Ангелина разворачивается ко мне – взгляд ее холоден и презрителен:

– То, что у тебя, кретина, не хватило ума понять, что твоя шлюха – мертвец, это твоя проблема. Мы имеем дело с фактами. Вампиры существуют. И их надо уничтожать. Наша организация занимается этим уже больше ста лет.

Я снова слышу за спиной Маринин смех:

– Уничтожаете вампиров больше ста лет?! Это в самом деле звучит… даже не как бред, а как какой-то детский лепет. И как же вы их определяете? Распятие… Солнце… Это все мифы, которые даже на интернет-форумах никто уже давно всерьез не воспринимает.

Она стоит на солнце уже пять минут, как минимум. Я вижу, что кожа ее начинает краснеть. Скоро ей станет больно.

И скоро эти психи тоже заметят.

Уже заметили.

Ангелина смотрит на Марину внимательно, чуть прищурившись, и указывает на красные пятна, появившиеся на ее обнаженных руках:

– Ну, похоже, на этот раз мы не ошиблись.

Маринино лицо, которое я знаю в тысяче выражений и все их люблю, становится вдруг страшным – звериным: таким, каким оно было в тот вечер, когда она рассказывала мне правду о себе. После того как они увидели это лицо, блефовать ей уже бесполезно. Но она все равно пытается:

– Будь я вампиром, вы все были бы уже мертвы.

Все, блеф провален – теперь уже окончательно. Ее голос звучит негромко, но тем он страшнее. С ее скоростью, с ее реакциями – ей ведь ничего не стоит искромсать этих людей в клочья за три секунды… Почему же она ничего не делает?

Я понимаю – почему, и это знание заставляет меня, несмотря на жаркое солнце, облиться холодным потом.

Дело во мне. Она не хочет никого убивать у меня на глазах.

Черт меня дернул пойти с ней. Вечно я для нее обуза. Но это – крайний случай: она рискует собой, чтобы меня не… смущать?!

Дура. Чертова дура.

Ситуация безвыходная: она будет стоять там, на солнце, пока не начнет гореть заживо – потому что не желает убивать при мне. И они будут ждать, пока она не ослабеет. И потом убьют ее… Добьют серебром – откуда мне знать, что оно в самом деле не смертельно опасно? Она говорила, что нет, – но разве я уверен в том, что она говорила правду? Или они просто подождут, пока она расплавится до скелета… И ей неоткуда будет взять крови, чтобы лечиться.

И я буду смотреть, как она умирает.

А потом они все равно убьют меня. Как же иначе? Им не нужен свидетель. А то, что я смертный… Им наплевать на это. Двух смертных они уже по ошибке убили, и ничего.

Сколько я, интересно, потратил времени на эти бесполезные мысли? Тридцать секунд? Сорок?

Михалыч неожиданно делает шаг в мою сторону. Что, уже?

Я наблюдаю за ним, как в замедленной съемке, и словно издалека слышу голос Ангелины:

– Ты права, гадина, – мы не всегда правильно определяем врагов. И на то, чтобы убедиться в своей правоте, у нас уходит много времени. Именно поэтому ТЫ еще жива. Нам нужна информация. Ты назовешь нам остальных вампиров в Москве.

– С какой стати? – Марина уже ничего не отрицает. Она просто очень сердита.

– А вот с такой! – Михалыч резким движением бросается ко мне, берет в захват и приставляет к горлу нож.

Марина дергается – хочет броситься ко мне. Но остается на месте, потому что Ангелина говорит:

– Не-а. Одно движение – и он сдохнет раньше тебя. Говори!

Михалыч дышит мне в ухо перегаром:

– Прости, старик. Не надо было тебе сюда приходить.

Марина все еще неподвижна. Она смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. Она боится за меня – как всегда.

Ну, знаете, это уже просто смешно. Смешно всерьез думать, что со мной так просто может справиться старый пьяница.

Я уже давно ухватился обеими руками за его держащую нож руку – якобы инстинктивно, от ужаса, типа. Но только ужасу взяться неоткуда, потому что захват у него слабенький и неумелый. Я со своим старшим братом в детстве боролся куда серьезнее. И сбросить такой захват для меня – пара пустяков.

Я резко тяну руку Михалыча вниз и выворачиваю ему кисть. И одновременно бью его ногой в пах. Секунда – и нож уже у меня, а он корчится на полу. Конечно, он такого не ожидал. Потому что не надо браться не за свое дело…

Я оборачиваюсь к Лине с ножом в руках. Я не знаю, что хочу сделать – захватить теперь ее? Еще секунда, пока я медлю… За эту секунду Марина наконец срывается с места и прыгает в нашу сторону.

Я вижу ее полет – это страшно. И очень красиво.

Неужели она решила все-таки потревожить мой покой зрелищем убийства? Или поняла, что можно их и не убивать, чтобы просто уйти?