— Похоже, тут новый порыв ветра намечается… — произнес Аникин, выглядывая в окно. Эсэсовцы катили вдоль улицы в их сторону малокалиберную пушку, «тридцатисемимиллиметровку».

— Смотрите, кто к нам пожаловал… — произнес он.

— Ого… — засмеялся Николай, выглянув в окно. — Они ее что, из музея прикатили? Такие допотопные я еще до Сталинграда на переднем крае видел.

— Видать, немцы оснастили эсэсовцев по последнему слову военной техники… — заметил Андрей.

Но все равно, сейчас эта пушечка являлась для штрафников самим воплощением смерти.

— Эх, не судьба, видать, запасам фашистским сохраниться… — с озорством, театрально вздохнул Талатёнков, подхватив фаустпатрон. — Знать бы еще, как с этой штуковиной обращаться… — вздохнул он.

В этот момент очередь полоснула по наружной стене. Несколько пуль влетели в оконный проем, заставив всех вжаться в глиняную пыль.

Аникин, подобравшись к Талатёнкову на полусогнутых, быстро выхватил у него гранатомет из рук. Это был самый малокалиберный, простой в обращении «фауст».

— Запоминай, на ходу… — быстро проговорил он, еще быстрее работая пальцами. — Вот это прицел, его — вверх… Потом за этот винтик — вперед двигаешь, будто затвор, до отказа. Потом обратно и влево. Видишь, вылезла кнопочка…

— Ага, — с нескрываемым любопытством отозвался Телок. Мадан наблюдал за движениями командира так же внимательно, стараясь не пропустить ни одной детали.

— Эта самая кнопочка нам и требовалась… — сказал Аникин. — Только сзади меня не стойте. А то мигом шашлык из вас сделаю…

— Я когда первый пальнул, так чуть не изжарился… — произнес Карпенко. — Сзади, из трубы, как вырвалось пламя. В стену шарахнуло и по всей горнице разметало.

— А я смотрю, чего это ты без бровей и без ресниц… — откликнулся Талатёнков.

— Да ну… — испуганно схватился за лицо Карпенко.

— Ничего, до свадьбы новые отрастут… — успокоил его Аникин. — Еще гуще… Ресницы — не руки, а брови — не ноги…

— И черт с ними… — махнул рукой Николай. — Ничего… Зато когда фашисты гранатой дырку в задней стене проделали, любо-дорого началось. Сами себе хлопот натворили. Я со счета сбился, сколь по ним этих «фаустов» влупил… И главное, все выхлопные газы — на улицу…

— Так, готово… — произнес Аникин. — Не знаю, долетит ли до пушкарей заряд. Попытка не пытка.

— Щас мы подготовим почву для удобрения… — сказал Карпенко и, выдернув шнур, метнул в оконный проем «колотушку». Сразу же после взрыва Аникин, бывший наготове, привстал у подоконника с гранатометом на плече. В долю секунды он совместил красную черточку на прицельной планке, верхний край мины и щитовое прикрытие эсэсовской пушки и утопил кнопку в кожухе трубы.

Труба неудержимо подпрыгнула вверх, с жаром и пламенем выплюнув металлический конус гранаты. Пространство наполнилось горячим дымом, запахом паленой кожи и пороха.

Граната, пролетев по замысловатой, змеевидной траектории, по касательной задела верхний край бронированного щита и, отскочив в землю, разорвалась. Один из толкавших пушку эсэсовец с криком повалился возле колеса и начал кататься по грязи. Остальные остановились и начали наводить орудие прямо на оконный проем, в который выглядывали штрафники.

— Все, кранты нам… — прошептал Николай. В этот момент справа, снаружи, прямо возле стены, жахнул сноп огня. Аникин даже пригнулся, решив, что это граната. Но в следующую долю секунды он увидел, как еще одна граната, прочертив извилистую траекторию, втемяшилась прямиком под колеса пушки. Взрыв смешно подкинул ее сзади, уперев стволом в грунт. Троих артиллеристов разметало в стороны.

— Во дела… — вздохнул Талатёнков. — Мадан, ты видел? Э, а где Мадан?..

В этот момент несколько очередей одновременно ударили в глиняные стены разрушенной хаты.

— Карпенко, бей по ним, а я — из соседнего… — Андрей выскочил в соседнюю комнату, на ходу посылая из пулемета очередь в развороченный провал, бывший окном. Сбоку, по битому стеклу и кускам глины полз Мадан. От дверного проема за ним тянулся темно-бурый след.

— Телок, скорее!.. — криком позвал Андрей. — Окажи ему помощь…

Затвор пулемета неумолимо проглатывал пули, подтягивая к концу последнюю ленту.

— Телок, дай мне автомат Ивана… — крикнул Аникин, отбрасывая «МГ» в сторону.

— Какого Ивана? — переспросил Талатёнков.

— Какого… Мадана Ивана…

Талатёнков испуганно передал автомат раненого командиру. Он даже не знал, как зовут его товарища.

— Николай! — окликнул он, выпуская очередь по фашисту, засевшему за углом хаты, стоявшей напротив.

— Да, командир?.. — отозвался Карпенко.

— Прорываться надо… — крикнул Андрей. — Тут нам крышка… Мадан ранен. Что у него?

— Выше колена, товарищ командир… — произнес Талатёнков. — Похоже, кость перебита. Держись, держись, браток…

— Держусь… — скрипя зубами, прошипел Мадан. Бледность на его лице проступила даже сквозь налет грязи и копоти.

— Здорово ты леопардов этих накрыл. Чисто сковырнул… — продолжал Талатёнков, пытаясь прибинтовать к ноге кусок оконной рамы. Мадан, не выдержав, вскрикнул:

— Терпи, терпи, браток… Черт, ему совсем худо, командир…

— Подымай его… — приказал Аникин.

— Оставьте меня, командир, — произнес Мадан. — Уходите сами…

— Иван, как тебя родители звали? — вдруг спросил его Аникин.

Мадан даже взбодрился от такого неожиданного вопроса.

— Тату звал Ионом. А мамка — Иванко. Бона в мене украинка.

— Так вот что, Иванко-Ион… — произнес Андрей. — Здесь я тебе и за тату, и за маму. А родителей треба слушаться. Понял?

— Понял… — послушно ответил тот, кривясь от боли.

Отскочив от окна, Аникин рукой помог Талатёнкову взвалить раненого на плечи.

— Это тебе не Яким… — подбодрил Андрей Талатёнкова. — Ты ж у нас бычок, Талатёнков. Так что приказ тебе — довезти Иона в целости и сохранности…

— Будто я супротив, товарищ командир…

— Николай, уходим!..

— Есть, товарищ командир… Щас, еще одну им брошу, на посошок…

Сказать, что Аникину и трем его товарищам повезло, — не сказать ничего. Хотя везение на войне — штука в высшей степени неуловимая и каждому является на свой манер. Кажется: ну, пофартило. Вагон и маленькая тележка удачи катятся прямиком по твою душу! И тут — бац! С ног на голову кувыркается твое везение и летит к чертовой матери под откос. То, что минуту назад казалось милостью провидения, оборачивается горькой, невыносимой мукой. Бывают такие ситуации, когда живые завидуют мертвым, и тут уж не имеет никакого значения, в рубашке ты родился или без нее. Так что границы между фортуной и невезением каждый в этой бесконечной мясорубке определял на свой вкус и цвет.

Эти неясные, бередившие душу мысли нахлынули в опустошенное, смертельно уставшее сознание Андрея уже после того, как он увидел, что на плечах отступавших эсэсовцев в село ворвалась первая «тридцатьчетверка». Уже много после того, как с брони советских танков спрыгивали солдаты, среди которых он увидел сияющее юностью и отвагой лицо лейтенанта Погибко, а потом и других «шуриков» из первого взвода их доблестной штрафной роты. Андрею, и Карпенко, и Талатёнкову с Маданом они вначале показались архангелами, в последний момент чудесным образом явившимися для спасения из когтей нечистой силы своих заблудших, а точнее, заплутавших на Бродовщине сынов.

Но потом, когда они с боем прошли по селу, выкуривая галичан из хат и неумолимо вытесняя их к болоту, Аникин отыскал Якима. Вернее, Якима и Агнешку. Их истерзанные, обезображенные тела лежали одно на другом. Трудно было сказать наверняка, сотворила ли это взрывная волна гранаты или палачи-эсэсовцы бросили их так специально, по своей изуверской прихоти. Вся макушка возвышенности была изрыта воронками от гранат. Среди них выделялись два глубоких следа разрыва танковых снарядов.