После трех часов ветер снова поднялся. Задняя дверь опять стала скрипеть и стучать. Вскоре замолчала пила, и теперь было слышно, как волны бьются о скалы. Гагара замолкла; возможно, она улетела на юг, а может, выбрала другую часть озера, куда не доносятся странные крики из летнего коттеджа.

«Я теперь тут одна. – подумала Джесси. – Пока не придет ночной гость».

Она уже не пыталась представить его простой игрой воображения: слишком хорошо она его видела и слышала.

Новая судорога впилась в левую руку, и ее лицо исказилось гримасой боли. Казалось, в ее сердце одну за другой вонзали иглы. Нервный узел в солнечном сплетении вспыхнул, как сухая солома. Эта боль была новой и очень острой – такой боли она еще не испытывала. Боль эхом отразилась в ее голове. Она пыталась кричать, но голоса не было. Свет померк в глазах. В какой-то миг она почувствовала, что это конец: но приступ прошел.

Она медленно приходила в себя; пот струился по телу; голова бессильно откинулась назад, спутанные волосы застилали глаза. На некоторое время она забыла о жажде – все ее внимание сейчас было сконцентрировано на этом пучке нервов под грудью: действительно ли боль ушла или она сейчас вспыхнет снова? Она ушла.., но ненадолго, с обещанием снова вернуться. Джесси закрыла глаза, молясь ниспослать ей сон. Даже короткое забвение среди этой долгой и мучительной агонии было бы прекрасно.

Но сон не приходил, а пришла Чудо-Юдо, девочка-подросток, и без колодок. Теперь она была свободна, как птица: соблазнительница или соблазненная, Бог его знает, и пришла ли она из обычного пуританского городка Новой Англии или еще откуда, но она была торжествующе свободна и одна, и она не пыталась прятать глаза, чтобы проходящий парень не подмигнул ей. Трава была темно-зеленого цвета: далеко, на склоне холма, паслись овцы. Колокол, который Джесси слышала раньше, так же посылал в темнеющее небо свои монотонные звоны.

На ней была голубая фланелевая ночная рубашка с большим желтым кружевом в центре – не слишком пуританское одеяние, но зато достаточно удобное, ибо оно укрывало ее с ног до шеи. Джесси любила эту рубашку и была рада снова ее увидеть.

Она носила ее между пятнадцатью и двадцатью годами, пока наконец Рут не убедила ее выбросить эту штуку в мусорную корзину.

Волосы девочки, которые совершенно закрывали лицо, когда она нагибалась, теперь были завязаны сзади темно-синей лентой. Она выглядела взволнованной и счастливой, что совершенно не удивило Джесси. Ведь она все же вырвалась из пут, и Джесси была рада за нее, но хотелось сказать этой девочке, чтобы она не просто безумно пользовалась своей свободой, но ценила и берегла ее, как самую большую драгоценность.

«Я все-таки, видимо, уснула, – смутно подумала Джесси, – потому что все это, конечно, сон…» Еще одна судорога, не такая сильная, как та, что свела солнечное сплетение и охватила правое бедро. Она открыла глаза и увидела все ту же спальню, на стенах которой уже лежали длинные косые тени. Сумерки быстро приближались. Джесси услышала скрип и стук задней двери, почувствовала запах пота и мочи, тяжелое, хриплое дыхание. Это она. Ничего не изменилось. Ее руки озябли – значит, они еще живы. Трудно понять, спала она или нет. Вспоминала все это или видела сон?

«Я могу это повторить», – подумала Джесси и закрыла глаза. И снова она была на лугу у городка, и девочка с ярким желтым кружевом смотрела на нее приветливо и ободряюще.

«Есть одна вещь, которую ты не попробовала, Джесси…» «Нет, – сказала она Чуду-Юду, – я все пробовала, поверь мне. И знаешь, если бы я не выронила этот чертов крем, когда пес внезапно появился и напугал меня, я смогла бы вырваться из левого наручника. Это был несчастный случай, что пес явился в тот момент, вот и все. Не судьба, карма. Или что-то еще».

Девочка подходила ближе, и трава шелестела вокруг ее голых ног.

«Не левый, Джесси, ты можешь вырваться из правого. Это опасно, но я уверяю тебя, – это возможно. Главный вопрос в том, действительно ли ты хочешь жить?» «Естественно, я хочу жить!» Она подошла еще ближе. Эти глаза – цвета дыма, который вот-вот станет голубым, – теперь, казалось, проникали сквозь ее тело прямо в сердце.

«Хочешь? Я сомневаюсь».

«Ты что, сошла с ума? Неужели ты думаешь, что я хочу лежать тут, прикованная к этой кровати, когда…» Глаза Джесси – после всех прожитых лет они так и не смогли стать совсем голубыми – медленно открылись. Она обвела комнату взглядом, полным решимости. Увидела останки мужа, который лежал теперь в странной позе, уставясь взглядом в потолок и вытянув руку с указательным пальцем в сторону двери.

– Я не хочу быть прикованной к этой кровати в темноте, когда он явится снова, – произнесла она, обращаясь к пустой комнате.

«Закрой глаза, Джесси».

Она закрыла их. Чудо-Юдо стояла в своей старой фланелевой рубашке спокойно и смотрела на нее, Джесси теперь увидела и другую девушку – толстушку с прыщами, которая не была столь удачлива, как Чудо-Юдо; для нее не было избавления, если только не считать избавлением смерть, – эту гипотезу Джесси склонна была признать. Толстушка умерла от инсульта или от сердечного приступа; ее лицо имело фиолетовый цвет грозовых туч, один глаз вылез из орбиты, а другой был раздавлен, как спелая виноградина. Изо рта вывалился искусанный в муках красный, кровавый язык.

Джесси обернулась к Чуду-Юду в ужасе.

«Я не хочу, чтобы все так закончилось. Что бы ни произошло со мной, я не хочу так закончить. Как ты вырвалась?» «Выскользнула, – ответила Чудо-Юдо с открытой улыбкой, – ускользнула от дьявола и полетела к Земле Обетованной».

Джесси, несмотря на изнеможение, почувствовала прилив гнева.

«Ты что, не слышала, о чем я говорила? Я уронила эту чертову баночку с кремом „Нивея“! Пес неожиданно вошел и уставился на меня, рука у меня дрогнула, и она упала! Как же могу я…» «Потом я вспомнила затмение, – сказала Чудо-Юдо нетерпеливо, будто устав от каких-то условностей. – Именно поэтому я вырвалась. Я вспомнила затмение и все, что случилось на веранде во время затмения. Ты должна все вспомнить. Думаю, это единственный шанс вырваться. Ты теперь должна открыть глаза и увидеть всю правду».

Опять о том же? Джесси почувствовала прилив разочарования и усталости. На миг надежда вроде бы вернулась, но она оказалась пустой.

«Ты не понимаешь, – сказала Джесси. – Я уже прошла этот путь, мы с тобой его прошли… Да, совершенно ясно – то, что отец сделал со мной тогда, имеет отношение к происходящему теперь. Но здесь так много и другой боли… Когда же я смогу предстать перед Богом и он решит, что я достаточно выстрадала?» Ответа не было. Девочка в голубой рубашке ушла. Теперь только темнота плыла за закрытыми веками Джесси, как темнота в кинозале, когда фильм окончен, а свет еще не зажгли.

Джесси открыла глаза, чтобы еще раз посмотреть на комнату, в которой скоро умрет. Она перевела взгляд с двери в ванную на батик, потом на шкафчик и тело мужа, накрытое жужжащим кружевом жирных осенних мух.

«Все это пустое, Джесс. Вернись к затмению».

Ее глаза расширились от ужаса. Это был реальный голос – совершенно реальный голос, и шел он не из ванной или гостиной, и даже не из ее собственной головы, нет; казалось, он звучал из пространства!

– Чудо-Юдо?

Ее голос был теперь неотличим от скрипа двери. Джесси попыталась немного подняться, однако следующая страшная судорога перехватила ей грудь, и она снова откинулась на спинку кровати, ожидая, пока судорога пройдет.

– Чудо-Юдо, это ты? Милая, это ты? На миг ей почудилось, будто она что-то услышала, голос настаивал:

«Вернись к затмению, Джесси».

– Но там не найти ответа, – простонала она, – ничего там нет, кроме пустых ожиданий, разочарования, боли и…" – И? Что еще?

Старый Адам. Словосочетание естественно возникло в ее мозгу, может, со времени, когда она услышала его в церкви, сидя между отцом и матерью на скамье и поворачивая ногу, чтобы рассмотреть разноцветные солнечные блики, падающие сквозь витражи церковных окон на ее белые туфли. Два слова, которые почему-то засели в ее подсознании. Старый Адам – и все, и, наверное, ничего здесь больше нет. Отец, который без задних мыслей решил остаться вдвоем со своей милой дочкой, полагая, что им вместе будет интересно. Потом началось затмение, и она села к нему на колени в летнем платьице, слишком узком и слишком коротком – платье, которое он сам попросил ее надеть, – и что случилось, то случилось. Они оба этого не ожидали. Этот эпизод внушил им обоим смущение и стыд. В общем, не очень достойное поведение для пап, но…