– Оставь меня в покое хотя бы сейчас, – сказала она вслух. – И почему ты был таким мальчишкой, когда дело касалось этого, таким хвастуном?

«Хватит, не думай о нем, думай о наручниках». Две пары специальных наручников Крэйга, размер М-17. М означает мужские: 17 – число насечек в замке. Ощущение света и тепла вдруг нахлынуло на нее: она чувствовала его кожей и желудком. «Спокойно, – сказала она самой себе, – наверное, это от голода…» И тем не менее невозможно было отрицать: появилась надежда. Самым лучшим, что она могла сделать, было сохранять баланс между надеждой и реальностью, не допуская эйфории, напоминать себе о первой неудачной попытке вырваться из наручников. Однако, несмотря на попытку напомнить себе о боли и неудаче, Джесси теперь размышляла о том, как близка она к спасению. Тогда ей показалось, что еще сантиметр – и она окажется свободной. Но она не учла, что костяшка большого пальца не проходит через кольцо. Не станет же она умирать на этой кровати только потому, что не может преодолеть этот костный выступ не шире ее верхней губы? Естественно, нет.

Джесси попыталась отложить эту мысль и сосредоточиться на событиях дня, когда Джералд принес наручники домой. Он рассматривал их с молчаливым восхищением ювелира, который держит в руках бесценное бриллиантовое колье, подобного которому ему никогда видеть не доводилось. Ну, в принципе и на нее они произвели впечатление. Она вспомнила, как сверкали в солнечных лучах никелированная сталь их колец и замки, которые можно было устанавливать для различных размеров запястья.

Она спросила, где он их взял, – это было простое любопытство, ничего более, – и он ответил, что кто-то из судейских помог ему достать их. И при этом подмигнул ей эдак краем глаза, словно ему пришлось просить всех этих бесчисленных парней, которые слоняются по коридорам здания Камберлендского окружного суда. Вообще он вел себя так, как будто добыл пару ракет СКАД, а не наручники.

Она лежала на кровати, одетая в жилет и шелковую блузу, которая ей очень шла, и созерцала это представление со смесью удивления, любопытства и возбуждения… Но именно удивление преобладало в тот день, не так ли? Да, видеть умеренного и аккуратного Джералда бегающим по комнате, как разгоряченная лошадь, было и правда удивительно! Его волосы торчали по-цыплячьи в разные стороны, и он забыл снять свои черные нейлоновые носки. Она помнила, что вынуждена была прикусывать губы, чтобы не улыбнуться.

Возбужденный. Джералд говорил быстрее, чем аукционер на торгах по банкротствам. Потом он вдруг остановился на полуслове. И выражение крайнего изумления возникло на его лице.

– Джералд, что случилось? – спросила она.

– Я вдруг поймал себя на том, что никогда не спрашивал тебя, хочешь ли ты этого, – ответил он. – А то я увлекся, болтаю, рассказываю тебе то да се, но я никогда не спрашивал тебя, хочешь ли…

Она тогда улыбнулась, потому что шарфы ей уже изрядно надоели, а сказать ему она не решалась, но наблюдать за его сексуальным возбуждением ей было любопытно.

Это что, психическое отклонение – возбудиться от идеи приковать жену наручниками к кровати перед тем, как заняться с ней любовью? Почему? Это происходило между ними и просто так, как приятное, но привычное занятие – не серьезнее, чем «мыльная опера» для взрослых.

Кроме того, бывали штучки и почище. Фрида Соме, живущая напротив них, сообщила Джесси (после двух рюмок до ленча и бутылки вина во время оного), что ее бывший муж любил, чтобы его предварительно попудрили и спеленали.

В конце концов кусание губ не сработало, и она рассмеялась. Джералд посмотрел на нее, склонив голову немного направо, и еле заметная улыбка появилась в левом уголке рта. Это выражение она хорошо изучила за семнадцать лет совместной жизни; оно означало, что он вот-вот либо рассердится, либо рассмеется вместе с ней. И было невозможно предсказать, какой путь он выберет.

– Сделаем? – спросил он.

Она ответила не сразу. Вместо этого она оборвала смех и посмотрела на него с выражением, достойным какой-нибудь фотошлюхи с обложки журнала «Мужские приключения». Когда нужный градус обольстительности был достигнут, она раскинула руки и произнесла пять неожиданных слов, которые заставили его приблизиться к ней в очевидном возбуждении:

– Иди сюда, милый мой шалопай! Через минуту он уже защелкивал наручники вокруг ее запястий и стоек кровати. На спинке кровати в большой спальне портлендского дома не было никаких решеток или перекладин. Если бы приступ случился с ним там, она бы просто сняла кольца со стоек. Опустившись на колено, он закреплял кольца и рассказывал. При этом он рассказал ей о шифрах М и F и о том, как работает замок. Он сказал, что хотел достать тип F, потому что на женских наручниках двадцать три насечки, а на мужских обычно только семнадцать. Чем больше насечек, тем точнее подгоняются наручники. Но женские трудно достать, и поэтому, когда его приятель сообщил, что может приобрести по дешевке мужские, Джералд ухватился за эту идею.

– Некоторым бабам удавалось вырваться из мужских наручников, – сообщил он, – но у тебя кости нормальной ширины. Потом, я не мог ждать. Давай посмотрим…

Он надел наручник на ее правую руку, быстро замкнул, а затем долго искал нужную насечку. По мере зажатия он спрашивал, не больно ли руке, но было нормально, и, когда наконец он попросил ее попробовать вырвать руку, она не смогла этого сделать. Ее запястье свободно ходило в наручнике, вплоть до сустава большого пальца, и Джералд сказал, что так вообще-то не полагается и наручник должен более плотно зажимать запястье. Наконец комическое выражение озабоченности на лице Джералда несколько угасло.

– Я думаю, они подойдут в самый раз, – сказал он. Она помнила, как он добавил после этого, зажмурившись:

– Поимеем с ними кучу удовольствия.

Поимели. Она извлекла все, что нужно, из этих воспоминаний и снова стала предпринимать усилия, пытаясь вытянуть кисти из наручников. На этот раз боль появилась раньше, но не в самих запястьях, а в переутомленных мышцах рук и плеч. Она прикрыла глаза и попыталась не обращать внимания на боль. Теперь ее руки гудели, как натянутые струны, цепочки натянулись и кольца впились в кожу запястий. Боль стала невыносимой. Лицо было искажено нечеловеческим страданием. «Связка, – думала она, закусив губу и склонив голову, – держись!» Ладони, даже свернутые в трубку, не проходили через наручники. Очевидно, дело тут было не только в связке, но и в кости основания большого пальца.

После безрезультатного рывка и острого приступа боли Джесси дала рукам немного отдохнуть. М-17 вместо F-23 не означало, что из них можно легко выбраться. Разочарование было даже сильнее боли: оно действовало как отрава.

– Будьте вы прокляты, сволочи! – крикнула она в пустую комнату. – Будьте прокляты!

Где-то на берегу – сегодня дальше, чем вчера, судя по звуку, – снова начала работать, пила, и это разъярило ее еще больше. Приспичило же кому-то попилить. Какой-нибудь неотесанный парень в черно-красной клетчатой рубашке от Бенна водит своей рычащей дурой и мечтает в конце дня забраться в постель со своей малышкой, или вспоминает о последнем футбольном матче, а то и просто о двух стаканчиках виски в приморском баре. Джесси видела эту рубашку так же ясно, как совсем недавно девочку в колодках, и если бы мысль могла убивать, то его пила замолкла бы в ту же секунду.

– Это несправедливо, – простонала она, – как это несп…

Ее гортань свела сухая судорога, и слово оборвалось. Она пощупала кость большого пальца, которая мешала ее спасению, но. Боже, что можно с ней поделать? Именно эта последняя преграда – а не боль и уж, конечно, не воображаемый лесоруб – стала поводом для горького разочарования. Она дошла до предела возможностей и ни на йоту не приблизилась к спасению. Этот последний сантиметр непреодолим, вот и все. Единственное, чего она могла добиться упорным давлением на кисти, – это содранная кожа, порвавшиеся связки и вывернутые запястья.